Бронислава Бродская
Пробирка номер восемь
Рассказывали они подругам о приключении с доктором Пановым? Черт их знает. Ему не было до этого дела. Просто Феликс не мог припомнить ни одной осечки с женщинами. Он всегда имел ту, которую хотел. Говорят, что это плохо. Надо испытать страдания от неразделенной любви, чтобы научиться глубоко чувствовать. Ну, не было у него неразделенной любви, не было. Сначала сочная молоденькая доярка в колхозе, куда они ездили с классом на картошку. Как раз после восьмого класса, ему было 15 лет, только недавно исполнилось. Даже ту доярку он не уговаривал, она сама его позвала поздним вечером в старую баню … и он пошел, зная наверняка, зачем она его зовет.
Он когда Аню в первый раз увидал … то тоже понял, что эта очаровательная, такая уверенная в своей силе женщина, точно будет с ним .. И она была с ним. Не было ни усилий, ни борьбы, ни пресловутых страданий … Правда уже тогда, давным-давно, он понял, что Аня – это другое. Так и было … причем быстрее, чем он думал, потому что мать с дачи приехала. Он очень многое мог себе позволить и позволял … никогда, впрочем, не увлекаясь, не теряя голову. С Аней потерял … в первый и последний раз в жизни.
Впрочем, женщины были для него достаточно второстепенны. Вся его ранняя молодость до встречи с Аней была связана с карьерой. Отец, профессор медицины, знаменитый уролог, разработчик первых лапароскопических операций спал и видел, чтобы сыновья стали врачами. Операции профессора Панова были спектаклями, на которые через стеклянный потолок смотрели студенты. Папа от этого заводился, приходил домой и рассказывал маме о всяких своих нефрэктомиях, андренаэктомиях, гименефрэктомиях и прочем. Мама, бывшая медсестра, давным-давно неработающая, внимательно слушала, задавала правильные вопросы и восхищалась.
Младший брат Володька папу вероломно подвел, да еще как: стал артистом, играл в областном ТЮЗе, родители сначала возмущались, а потом на Вовку плюнули. Что с него возьмешь! Папа говорил о брате уже спокойно: 'Урод, из жопы ноги!'. Феликс оставался папиной единственной надеждой, продолжателем династии … , второго 'урода' папа уже бы не перенес. А Феликс таким 'уродом' стал. Ну, не полностью 'уродом', но почти … решил стать психиатром. Сначала была полная идиллия, он поступил в Медицинский, посещал кружок хирургии, а когда начал ходить на кафедру психиатрии, просто хотел овладеть техникой гипноза, папа не заволновался, но Феликс увлекся … Как отец орал, как бесился, как мать умоляла Феликса еще раз подумать … Нет, ничего он не стал слушать. Хирургия его вообще не интересовала. Психиатрию Феликс считал наукой элитарной, самые просвещенные, интеллектуальные врачи шли в эту область.
Феликс до сих пор ежился, вспоминая отцовскую бессильную ярость: как он был, оказывается предубежден против психиатрии: все психиатрические диагнозы и классификации – всегда спорные, профессиональные знания зыбки и могут быть по-разному интерпретированы, вся остальная медицина доказательна, а психиатрия – нет, как только клинический опыт может лежать в основе выбора лечения? Каждый случай – загадка, тайна, а на деле просто борьба различных идей и спорных подходов. А главное … главное – ничего, никогда нельзя вылечить! Зачем губить свой талант? Что это за тупость, что за работа! Одно время отец каждый вечер орал примерно одно и то же:
– Мой сын будет шарлатаном! Сам психом станет! Будет людям голову морочить! Какой позор! За каким хреном ты этот гипноз изучал? Колдуном хочешь быть, черной магией заниматься? Как бабка-знахарка? Позор! Один – артист, другой – колдун! Ну, почему?
Феликсу даже было стыдно, он не ожидал, что папа будет говорить такие пошлости о целой области медицины. Но, он говорил.
Их отношения с отцом очень обострились, Феликс стал жить один, так как старики как раз умерли и квартира освободилась. Феликс еще успел недолго пожить с бабушкой после смерти деда. Как раз в это время, он начал изучать экстрасенсорику, анализировать поведение личности в экстремальных состояниях. Была сформирована бригада, которая оказывала экстренную помощь в местах стихийных бедствий и массовых катастроф. Феликс возглавлял эту бригаду и его кандидатская диссертация была на эту тему. Он ее писал по материалам своего участия в ликвидации последствий землетрясения в Армении и Иране, аварии на Чернобыльской АЭС. Папа пришел на защиту, но был довольно в своих похвалах сдержан. И хоть больше не говорил, что психиатрия – не наука, особых комплиментов ему не делал, да Феликс их и не ждал.
А потом работа в институте Судебной психиатрии, и там началось самое в его жизни интересное, то о чем он до сих пор горько сожалел: работа по разработке психологического и визуального портрета и составлению алгоритма действий преступлений, совершенных маньяками, основываясь на характере преступления. Он уже был женат, родились дети, жизнь была так трудна и интенсивна. С каким увлечением Феликс тогда работал над докторской по 'маньякам'! Он оставил в московском прошлом более 150 статей, 5 монографий …
Затем эмиграция, тупая работа, выживание, пустота. Разве он не принес жертву своей семье? Принес. А разве они оценили его жертву? Вряд ли. Да, что теперь можно сделать. Как Аня тогда говорила: 'мы с тобой свершились профессионально'. Это может она свершилась, а он не свершился, он просто уехал и все потерял. Он был психиатр-криминалист, а стал … Феликсу всегда было невыносимо думать о своей должности в Комьюнити Центре, а сейчас в свете перемен с Аней еще невыносимее, хотя связи тут вроде никакой не было. Просто состояние подавленности у него усугублялось, и поделать с этим он ничего не мог. Непонятно, кстати, почему: ведь с Аней было все нормально. В своем настоящем Феликс не находил ничего привлекательного. Да, с детьми было все хорошо и он этому радовался, но… он-то сам? О нем кто-нибудь думал? И вообще кто в его семье по-настоящему понимал, какая у него была работа, что он потерял в эмиграции? Феликс сомневался, что они понимали.
Не все тогда на работе было радужно, отнюдь не все. Он помнил, что в конце 70-ых ребята из их бывшей компании, от которой они с Аней практически отошли, смотрели на него косо. Тут все было понятно, а как же! Институт Сербского в глазах диссиденствующей молодежи был оплотом карательной психиатрии. Прекрасно он знал об этой стороне деятельности Института, как было не знать! Чем тут было крыть? Феликс помнил, как к ним направили Виктора Никепелова со знаменитым диагнозом 'вялотекущей шизофрении', диагноз был поставлен во Владимире. Он обследовался у них и признал психически здоровым. Феликс сам приложил руку к отмене диагноза 'вялотекущей', хотя понимал конечно, что … они, врачи, были несвободны в своих суждениях. А кто был тогда свободен? Легко теперь говорить! Экспертизы курировались специальным отделом КГБ. Но он мог бы привести цифру: только 1-2% от общего количества лиц, направленных на судебно-психиатрическую экспертизу к ним в Институт проходили по политических статьям. А остальные были преступники … Такую цифру никто знать не хотел! Их их точки зрения вся психиатрия была карательная. Плевали они, что не вся.
И какое все-таки счастье, что он не работал непосредственно в 4-ом отделении Института, куда направлялись на экспертизу диссиденты. Скрыть то, что происходило с неугодными режиму, было нереально, но не он, Феликс, лично повинен в принудительном лечении. Ну да, он разумеется знал профессора Лунца, заведующего этим отделением. Прекрасный, кстати, доктор, но Лунц был полковником, а полковник КГБ есть полковник КГБ. Похоронен с почестями, но … не дай бог признаваться в своем с ним знакомстве. Феликс тяжело вздохнул. Может не стоило вообще работать в Институте Сербского? Они себя так запятнали. Это правда. Но, там в свое время так потрясающе интересно было работать. И все-таки … может и хорошо, что он теперь здесь и больше никто ему не бросит никаких обвинений в профессиональной нечистоплотности.
Феликс следил за так называемым 'Болотным делом', которое власти раскручивали с 2012 года. И вот, принудительно госпитализировали какого-го Виктора Косенко, а бывший коллега, доктор наук, профессор Юрий Савенко, который теперь президент Независимой психиатрической ассоциации России, пересылал ему медицинское заключение комиссии. И прав Юрка: опять коллеги в Путинской России за старое принялись. Заключение написано возмутительно небрежно, а диагноз притянут за уши. Юра теперь на всемирных конгрессах выступает, а он … Да он не менее талантлив, чем Савенко.
Чем больше Феликс комплексовал по-поводу 'новой' Ани, тем чаще он вспоминал свою работу в Москве, это уводило его мысли в другом, более приятном направлении. Как много ему давали экспертных заданий по-поводу маньяков, существование которых было нередким, но всегда замалчивалось. Они тогда никогда не называли убийцу – убийцей, речь шла об 'испытуемым', который находился под наблюдением в их стационаре довольно долго. Самым главным было определение, страдал ли потенциальный обвиняемый психическим расстройством на момент совершения преступления, сознавал ли общественную опасность своих действий, в состоянии ли он понять судопроизводство, находился ли он в состоянии аффекта, эмоциональной напряженности.
Вместо того, чтобы думать об Аниных аномалиях, Феликс вспоминал свои многочисленные статьи на эту тему. У убийц-маньяков всегда определялась сексуальная девиация. Сколько он провозился с ужасным Сергеем Ряжским, убившем 17 человек. Дегенеративное, тупое лицо, хитрый злобный взгляд, бегающие глаза, жирные темные волосы, кривые зубы, и явственный запах пота. Феликс особенно запомнил именно эту экспертизу августа 94 года, потому что она была для него последней. Ряжский надеялся, что его признают невменяемым. Они нашли у него поражение мозга, склонность к некрофилии, сексуальному влечению к пожилым женщинам. Отчего происходила патология мозга? Тут могла быть и родовая травма у ребенка с повышенным весом, серьезные инфекционные заболевания, нарушения углеводного и жирового обмена … Объясняли ли все эти факторы некросадисткие наклонности испытуемого? Точного ответа на этот вопрос экспертиза дать не могла. Патология затрагивала гипоталамическую область мозга, и соответственно у Ряжского налицо были явные сексуальные расстройства. Особенности личности только могли усугублять его проблемы: прямолинейность, демонстративность, упрямство, категоричность, педантичность, эмоциональная незрелость, замкнутость, неспособность к сопереживанию. Носили ли эти черты патологический характер? Вряд ли. Как водится, в детстве Ряжский был предметом насмешек в классе, имел строгую доминирующую мать. Но самое главным было то, что на момент преступления он мог отдавать себе отчет в своих действиях!
Воспоминания о Ряжском были явственными, как будто он только вчера проходил по узкому сыроватому коридору в подвале Института, где находилась камера с открытой стеной, забранной толстой решеткой. Вот он приближается к решетке, останавливается, Сергей встает с неубранной кровати, подходит вплотную к прутьям и выжидающе сверлит его глазами. На лице преступника застывает мерзкая развязная улыбка … Феликс внутренне съежился, вспоминая момент, когда он официальным тоном сообщил Ряжскому выводы экспертизы: вменяем! Тот не ожидал и буквально озверел, кидался на решетку, и выл, как волк. Ведь Ряжский был совершенно уверен, что его признают невменяемым.
Феликс знал, что от его подписи под заключением экспертизы зависит судьба, а раньше, до моратория на смертную казнь, и жизнь преступника. Думал ли он о том, как офицер внутренних войск из табельного пистолета просто хладнокровно застрелит в камере его бывшего испытуемого? Нет, не думал. Он просто делал свое дело, делал честно, используя все свои знания и опыт. Ряжского не расстреляли, он прозябал где-то в Оренбургской области, в специальной исправительной колонии особого режима, в их узких кругах носящей название 'Черный дельфин'. Феликсу даже приходилось неоднократно бывать в маленьком городке Усть-Илецке, рядом с озером Развал. Там в России содержатся приговоренные к пожизненному заключению. Феликс видел, как одного заключенного сопровождают три конвоира и кинолог с собакой … Ужасно. Но с другой стороны Феликс работал там с заключенным Владимиром Николаевым, писал о нем статью. Николаев был людоед. Хорошо, что журналисты в свое время об этом не прознали. Возвращаясь из колонии в ведомственную гостиницу, Феликс принимал долгий горячий душ, чтобы смыть с себя всю эту вонь, тлен и патологию человеческих отбросов, дебильных упырей с узкими лбами, узкогубых садистов с сумасшедшими глазами … он взял себе за правило никогда не приносить этот мрак домой.
Может он и сам был ненароком виноват в том, что Аня и дети не слишком много знали о его работе. Ну, что он им мог рассказывать? Практически все экспертизы шли под грифом 'совершенно секретно', он давал подписку о неразглашении. Конечно они все знали, что он делает на работе что-то очень важное, о чем не может свободно говорить. Феликсу хотелось дома что-нибудь рассказать, но что? О маньяках … неприемлемо. О жертвах Ленинакана и Спитака? О матерях, потерявших детей и мужа? О мужчинах, не смогших защитить свою семью? О калеках с оторванными конечностями? О заживо замурованных под обломками людях, до которых спасатели шли по нескольку суток? Он это видел, даже как-то привык … но говорить об этом дома? Увольте.
Когда Феликс вспоминал о своей карьере, он возбуждался, приходил в бесплодное нетерпение. Лучше бы не вспоминать. Но это было невозможно. Вот недавно они с Аней смотрели неплохой сериал 'Карпов', рассказывающий о том, как сотрудник милиции стрелял в людей, нескольких человек убил. А у Феликса в свое время была опубликована нашумевшая статья ' О психической деформации сотрудников милиции и связанных с этим чрезвычайными происшествиями'. Фильм вышел почти через 20 лет после его статьи. Он мог бы до сих пор работать, писать, быть активным! А вместо этого … 'Нет, так нельзя. Мне надо успокоиться. Все давно отболело, и не стоит себя травить.' – Феликс старался взять себя в руки и это ему с переменным успехом удавалось. Виагру он решил пока не заказывать, успеется еще. Пока он 'тянул'.
Нового звонка из поликлиники Аня уже не ждала. Болезней у нее не находили и лечить соответственно было нечего. Давешний, второй анализ крови не показал ничего нового по сравнению с первым, и Аня просто перестала думать о своем здоровье.
Новый 2015 год отпраздновали замечательно. Сашка, правда, не приехал. Предпочел встречать 15-ый год в каком-то Манхэттенском клубе с друзьями. Аню больно укололо, что их семейную компанию он, видимо, находит неинтересной, и приезжает из чувства долга. Ну и путь себе … Жизнь сестер с мужьями и детьми он явно считал буржуазной.
Когда-то она тоже нечто в этом роде видела в семейных отношениях, просто у нее это, слава богу, прошло гораздо раньше, чем у Сашки. Что он ждет? Ему же уже тридцать девять. У нее самой в этом возрасте было трое детей. Неужели он не понимает, что его так называемая свободная жизнь – это тупик. Не приехал и не увидел ее в ярко-красном узком платье, на этот раз длинном. Не до пола конечно, но сильно за колено, подол фалдит, видна стройная талия. Так Сашка ее и не видел пока во всей красе. Надо же: ей бы расстраиваться, что он, как всегда, не приехал, хотя и обещал, а она … про платье! Аня отдавала себе отчет в том, что в последнее время она почему-то больше была сосредоточена на себе, как будто с изменившейся внешностью к ней возвращался здоровый эгоизм, свойственный молодым.
Вскоре после Нового года, вернувшись с работы, Аня увидела мелькающий автоответчик: 'пожалуйста, перезвоните доктору Мелвину … как можно быстрее, as soon as possible'. 'Интересно, что ему от меня надо? Я, ведь, даже никаких новых анализов не сдавала …, что ему там в голову пришло нового?' Звонок ее не обеспокоил, скорее заинтриговал. Однако, когда она вечером сообщила о приглашении Феликсу, он как с цепи сорвался. 'Да, пойдем … конечно, надо идти. Прекрасно, что они будут делать дальнейшие обследования … А ты что хотела? А тебя все нормально? ' Аня не понимала, что он так всполошился, ну да, у нее все нормально, даже учитывая новые странноватые обстоятельства.
Наутро они вдвоем отправились к Мелвину, Феликс настоял на том, что он тоже обязательно пойдет, хотя Аня не видела в этом никакой необходимости. Ждать почти не пришлось, Мелвин справился об Анином здоровье, выразил полное удовлетворение тем, что она себя хорошо чувствует. Улыбнулся, когда увидел, что она опять на фунт похудела. Аня с Феликсом ждали продолжения, но доктор вдруг сказал, что он хотел бы показать ее другому врачу, … не против ли она … доктор Голдберг хотел бы с ней поговорить … он сейчас зайдет … Небольшого роста, средних лет мужчина в белом халате зашел в кабинет, доктор Мелвин представил их друг другу и вышел. 'Не хочет мешать коллеге … черт их тут знает с их этикетом' – подумала Аня. Она сидела улыбающаяся, в расслабленной позе, продуманно, не по-американски одетая, и рассматривала нового доктора: 'А он ничего … хотя все-таки недостаточно высокий. И туфли какие-то грубые'. Аня не могла заставить себя смотреть на него не как на мужчину.
– Здравствуйте, спасибо, что согласились со мной встретиться. И вам, Феликс, спасибо, что пришли. Я как раз хотел поговорить с вами обоими. Аня немедленно насторожилась. Начало было странным. Куда он клонит.
– Да, доктор, Анне так и не был поставлен диагноз. И хоть она прекрасно себя чувствует, однако … Феликс не мог подобрать слов, чтобы выразить свое незатухающее беспокойство.
– Да, я вас очень хорошо понимаю, но разрешите мне сначала представится. Я действительно доктор медицины Голдберг, есть у меня и научная докторская степень и я – специальный агент ФБР…
– ФБР? Простите, я что-то не понял. У нас медицинская проблема …
– Да, медицинская, в том-то и дело. Я сейчас все объясню. Во всяком случае … постараюсь … Насколько это вообще возможно.
– Что вы имеете в виду, доктор? – выдавила из себя Анна, доктор из ФБР по ее поводу показался ей театром абсурда.
– Вы наверное согласитесь, что то, что год назад начало происходить с Анной, не вписывается в рамки обычных медицинских проблем. О каждом из ряда вон выходящем явлении граждане обязаны докладывать в Бюро. Таков порядок.
Разговор, принимающий странный оборот, продолжал Феликс, Аня молчала, не в силах сформулировать ни одной мысли.
– И кто же вам о нашем случае доложил?
– Для вас это важно? Доложило руководство клиникой, а они были поставлены в известность о происходящем доктором Мелвиным. Теперь Бюро будет заниматься вашим случаем.
– Заниматься …? Как конкретно? Есть ли у вас своя научная версия …?
– Да, дайте мне возможность изложить вам обоим эту нашу версию.
Сначала: факты! Анна внезапно стала терять вес. Так? Эту потерю можно было бы объяснить интенсивными упражнениями и диетой, если бы вместе с потерей веса, она не начала стремительно молодеть. Давайте называть вещи своими именами. Функции всех систем организма резко улучшились, произошли разительные перемены во внешности, а главное, восстановился нормальный менструальный цикл, чего в возрасте Анны не бывает. Причем цикл восстановился можно сказать естественным образом, так как уровень половых гормонов в ее крови достиг уровня женщины, которой далеко до менопаузы. Все эти изменения нельзя объяснить, исходя из нормативных канонов современной науки, а значит … их следует считать паранормальными, подпадающими соответственно под экспертизу биолого-физиологической лаборатории Бюро. Мы будет наблюдать за Анной, систематически делать ряд разнообразных тестов, в том числе и психологических.
В голове у Феликса пронесся шквал мыслей, которые можно было бы разделись на две категории: что будет с Анной? Как вообще все это может происходить? Нормальные, логичные, естественные вопросы, которые немедленно следовало задать этому типу Голдбергу. Но у Феликса были и другие вопросы. Не случайно он уже мысленно окрестил Голдберга 'этот тип'. Советскому человеку Феликсу Панову казалось, что агент на них 'давит', не дает выбора, лезет в их личную жизнь … Что спросить, что спросить … Даже первый тип вопросов делился на две, не напрямую связанные между собой, категории: что с Анной будет? И как можно ее метаморфозы научно объяснить? 'Ладно, не важно, с чего начать'.
– Доктор Голдберг, я боюсь, что ничего не понял. Есть ли какие-нибудь научные объяснения этому, как вы говорите, 'помолодению'. Я – сам врач, но никогда о таком не слышал. Есть ли статистические данные …
– Данных очень мало, Феликс, но они есть. Я мог бы говорить об этом часами, но сейчас, я думаю, вам нужна только короткая версия. Так?
Феликс кивнул и посмотрел на Аню. Она застыла и смотрела на Голдберга широко раскрытыми глазами, выражающими крайнюю степень недоверия и замешательства.
– Вы оба образованные люди и конечно знаете, что за процесс старения в организме отвечают стволовые клетки. Когда они стареют, организм становится неспособным обеспечивать регенерацию тканей, т.е. человек стареет и умирает. По каким-то причинам в организме Анны старение стволовых клеток повернулось вспять. Известно, что повреждения в ДНК старых стволовых клеток связаны с ретротранспозонами, представляющие собой подвижные участки в геноме. Они были нефункциональными, и стали функциональными, работа ретротранспозонов подавлена. Боюсь, что я вас утомил подробностями, но вам следует понять одно: биологические часы Анны 'перемотаны' назад, ее стволовые клетки вернулись к намного более раннему этапу развития…
Вся эта лекция про 'геном и стволовые клетки' по-английски прошла мимо сознания Феликса и Анны. Так ли это все было важно?
– Результаты таких исследований есть в открытом доступе? – спросил Феликс.
– Да, конечно. Некоторые материалы можно отыскать, но в основном надо иметь доступ на всякого рода академические порталы. Информация Бюро закрыта. Ее вы не найдете.
– Были у вас еще другие люди с такой же проблемой. Сколько их было?
– Извините, Феликс, это тоже закрытая информация.
– Ладно. И все-таки я не понял: процесс старения Анны просто замедлился или он будет интенсивно продолжаться? Если да, то до какого, скажем так … возраста? То-есть, я хочу спросить, что будет с моей женой?
– Я понял ваш вопрос, но ответить я вам не могу. Я просто не знаю ответа. Простите. Есть вероятность, что в каждом возрастном периоде Анна будет задерживаться долго. Процесс может совсем застопориться, застыть, или, наоборот, будет развиваться все быстрее и быстрее. Стволовые клетки могут стать эмбриональными, и тогда Анна станет … ребенком, совсем маленьким, даже просто клеткой …
– Что? Это что вы нам какой-то научно-фантастический рассказ хотите пересказать?
– Нет, что вы … я просто хочу, чтобы вы знали правду. Я не могу ее от вас обоих скрывать. С течением времени вы будете наблюдать другие признаки омоложения … нужно, чтобы вы были к этому готовы. Следует подумать, что сказать вашей семье и знакомым. А насчет фантастики вы – правы. Я и мои коллеги читали их все. Это рассказ Джеймса Балларда 'Мистер Ф. – есть мистер Ф.' Есть еще … и фильмов на эту тему много.
– Достаточно. Нам только не хватает лекции по литературе. Речь идет о моей жене.
– Да, я понимаю. Простите. Но тут нет моей вины. Давайте встретимся через месяц у меня в Бюро. Это в районе аэропорта. В конце февраля. Вам позвонят и назначат время.
– А если мы не придем?
– Мистер Панов, вы – американские граждане. Не сотрудничать с ФБР, препятствовать работе Бюро – есть нарушение американской Конституции. Я надеюсь, мы поняли друг друга. Жду вас у себя. Еще раз спасибо, что пришли, я вас больше не задерживаю. Рад был познакомиться.
Феликс взял Аню под локоть и они пошли к машине. Как во сне Феликс завел мотор и поехал домой.
– Фель, что это было? Он это серьезно?
– Не знаю, Ань.
Они молчали уже до самого дома. От услышанного попахивало полной дичиной и обсуждать вслух такие глупости казалось невозможным. Феликс уехал на работу. Причем сделал это безо всякого отвращения, оставаться наедине с Аней ему не хотелось, он просто не знал, что ей сказать. Он, честно говоря, даже не был уверен, что он правда поверил 'типу' из американской Конторы. А Контора есть Контора, как ее не назови. Понятное дело, что не идти туда было нельзя, что это на него нашло. А то непонятно! Им ли с Аней не знать … что ФБР, что КГБ … Боже, что с ней будет?
Аня тоже была рада остаться одна. Ей показалось, что без Феликса она сможет обо всем подумать, но странным образом ни о чем серьезном подумать не получалось. 'Ну, помолодела она … так это хорошо. Что он там говорил … еще помолодеет? Да, ладно, не может быть. Ни фига себе … какие глупости'. Аня принялась вызванивать Лидку, которая обещала ей вместе сходить в парикмахерскую. Может они завтра сходят, Ане остро захотелось сделать прическу. А вот не будет она ждать Лидку, что ей Лидка. Она, что сама не знает, что ей надо? Получше Лидки знает. Аня уселась в машину и через 5 минут уже сидела в кресле у знакомого мастера. 'Сейчас она этому пидерку задаст. Он ее давно знал, и не старался, сволочь, что для старушки стараться? Как не сделай – все равно будет по-старушечьи. Пусть попробует … ' Аня ткнула ему в фотографию довольно короткой, ультрамодной стрижки, с длинной на глаза челкой. 'Вот так примерно … но, учтите, должно быть не точно, как на фото. Должно быть 'под меня'. Вы поняли?'
Женоподобное существо несмело улыбнулось. Вроде к нему пришла та же самая немолодая женщина, он ее узнал. Но в то же время, она была теперь другая, у нее даже тон изменился, стал требовательным, капризным, нетерпеливым, с капелькой агрессии. Таким тоном разговаривают молодые, очень красивые, привыкшие к успехам женщины. Аня действительно чувствовала себя другой. Ну, не полностью другой, а такой, какой она когда-то давно была. На минуту она представила себя в модном салоне на Калининском проспекте, ее стрижет самый модный в Москве мастер. Она довольна, но не совсем и мастер терпеливо поправляет. Ему выгодно, чтобы она осталась довольна, Аниной рекомендацией он не бросался. Внезапно Аню охватило раздражение этим провинциальным Портландом. 'Понимали бы чего … сявки! Не черта они не понимают. И для кого она только старается? Кого хочет удивить? Фелю?' Аня вышла с непокрытой головой на холод. На ней были черные вельветовые брюки, ботинки на низком каблуке. 'Какие у меня шубы были! А тут я ужасно выгляжу! Какой город, так и выгляжу'.
Ехать было некуда и Аня с неудовольствием подумала, что скоро придет с работы Феликс и надо ужинать. Надоели эти ужины. Он меня никогда в ресторан не приглашает. Какая у меня скучная жизнь. Весь вечер Аня была возбуждена, хвасталась своей прической, которая Феликсу понравилась, но показалась все-таки слишком экстравагантной. 'Зачем она так подстриглась? Сказать ей что-ли? И вообще, о чем она думает?' – Феликсу не терпелось начать с ней разговор о том, что они сегодня узнали, но Аня вела себя столь обыденно, что он никак не мог найти момент. И только в постели он спросил:
– Ань, ты подумала о том, что Голдберг сказал?
– Ни о чем я не подумала. Что ты от меня хочешь? Все хорошо. Не бери в голову.
– Ань, ты –дура, или прикидываешься? Ань, я тебя не понимаю. Ты слышала, что он сказал?
– А что он сказал? Мы с тобой и так знали, что я помолодела, ну, ты мне сам говорил, что это может быть связано с обновленным обменом веществ. Тебе не нравиться, что я моложе тебя? Тебе со мной плохо?
– Аня, это не остановится … понимаешь? Ты умрешь.
– Ладно, Филь. Все умрут.
– Ань, хочешь я тебе расскажу, что будет. Я могу это себе представить, а ты, как видно, не можешь. Или не хочешь.
– Ну, расскажи. Боишься, что я себе молодого любовника найду. Да, не буду я искать. Успокойся.
– Хорошо, если ты собираешься разговаривать в таком тоне, то давай спать. Я тебе завидую. Правда не пойму: то ли ты идиотка, то ли актриса. Может просто вспомнила свою театральную карьеру. У нас, Аня, жизнь рушится, а ты …
– Ладно, скажи, как ты все видишь, а я послушаю. Давай …
– Ты превратишься в девушку, примерно такую с которой я когда-то познакомился. Потом ты будешь еще моложе. Такой я тебя уже не знал. Ты будешь подростком, дети и знакомые перестанут тебя узнавать. Ты станешь ребенком, который будет какое-то время оставаться членом нашей семьи, непонятно только в каком статусе: ни мамой, ни тем более бабушкой, ты быть не сможешь. Потом ты станешь младенцем и исчезнешь … Конец, Аня, это будет конец. Весь вопрос в том, когда это будет… Я не хотел бы до этого дожить. Я и никто другой не знаем, будет ли это, если будет, насколько быстро … но, это может быть. Это ты понимаешь? Аня, скажи мне что-нибудь! Я тебя умоляю! Ань, не оставляй меня с этим одного!
Феликс закрыл лицо руками и Ане показалось, что он плачет. 'Надо все сказать детям, только я не знаю … как'. Аня вдруг поняла, что вся ее бравада, парикмахерская, прическа, желание 'не понимать' были только защитой от неотвратимой правды, в которую она верила … и в то же время не верила. Не верила по той простой причине, что этого не могло быть! Ни с кем не было. Все уляжется. Люди умирают, а не исчезают таким нелепым образом. И она не исчезнет, она просто в свой час умрет.
– Нет, Фель. Не будет так, как ты говоришь. Не надо. Я просто умру, причем умру нескоро. Успокойся. Мы не можем верить всему, что нам говорят. Пойдем в Бюро, там меня исследуют и скажут, что ошиблись, а даже, если и не ошиблись, это же все не завтра будет.
Феликс понял, что дальнейший разговор бесполезен, что Аня в состоянии отрицания действительности. Она скорее всего будет проходить пять стадий 'Кюблер-Росса'. Сейчас стадия первая. Не стоит пока её из этого состояния выводить. Зачем? Ей будет только труднее. Может она права и все застопорится. Где взять моральные силы это пережить. Аня сегодня к счастью не приставала к нему и уснула, и он долго не спал, борясь с императивным желанием позвонить дочерям и Сашке. Они ничего сделать не могли, но быть одному рядом с доверчивой, довольной, фальшиво молодой Аней, ему было слишком трудно. Вот бы ему тоже научиться отрицать весь этот ужас, но Феликс знал, что подобного компенсаторного механизма у него нет.
Больше они об этом не говорили, из Бюро им не звонили и можно было пока делать вид, что ничего не происходит. Недели через две после разговора с Голдбергом, Аня сообщила Феликсу, что у нее болит десна. 'Надо купить специальную мазь, у меня почему-то протез натирает, прямо сил нет'– сказала она ему за завтраком. 'Ладно, я вечером куплю. Не беспокойся'. Феликс теперь остерегался говорить с Аней о прогрессе ее симптомов. Самому-то ему было совершенно понятно, что у нее растут зубы, доктор из Бюро их о подобном предупреждал. 'Да, пора сказать, ребятам. Так больше продолжаться не может' – Феликс решил заехать к ним сегодня же вечером, отпросившись с работы. Он прямо говорил Ане, что следует обо всем сказать ребятам, все равно, дескать, придется говорить, но Аня категорически отказалась. Поскольку они ни о чем не спрашивали, то ей казалось, что не стоит пока нарушать статус кво. Аня была скорее всего права, но Феликс не мог больше противиться желанию разделить с семьей свой груз.
