Бронислава Бродская
Команда доктора Уолтера
Роберт
Роберт уселся в свой Кадиллак и с облегчением откинулся на широком заднем сиденье. Просторная машина с тонированными стеклами ощущалась домом, где он чувствовал себя в полной безопасности. Роберт был уверен, что лицо не выдает его внутреннего состояния, но шофер Питер сразу, как только они вырулили на шоссе, спросил, все ли с ним в порядке?
– Со мной все нормально. А почему ты спрашиваешь?
– Простите сэр, мне показалось.
– Что тебе показалось?
– Мне показалось, что вы неважно себя чувствуете. Я подумал, что мне следует позвонить миссис Клин и…
– Никому не надо звонить. Мы через 20 минут будем дома. Я просто устал.
– Понимаю, сэр, вы должны больше отдыхать.
Питер, 45-летний натурал, давно работал с Робертом и у доктора Клина не было оснований сомневаться в его порядочности и верности. Однако сейчас Роберт подумал, что возможно это только видимость. Есть вероятность, что за вежливой и доброжелательной маской Питер прячет острую к нему неприязнь. Какой ужас все эти злобные ожесточенные лица, желчные слова, полные презрения и ненависти. Интересно, Питер знает что-нибудь об истинных настроениях натуралов. Спросить его что-ли? Роберт часто по дороге беседовал с Питером о разных вещах. Впрочем о нюансах отношенией между возрастными группами они никогда не говорили. Сознательная жизнь Роберта прошла в эпоху социальных различий, о возрастных никто не задумывался. Сейчас, оказывается, все изменилось… Роберт очень давно жил в совершенно изолированном от общества мире, а шофер был единственным человеком, который связывал его со всем, что не касалось работы. Питер часто говорил о своей семье, Роберт внимательно его слушал, даже задавал вопросы, кто бы догадался, что он сейчас же все забывает. Лаборатория – научный олимп, где все делали общее дело и дом, где царила Дороти, гостиная с камином, просторная спальня, большой тенистый сад, в котором изредка собиралась семья – этими двумя местами для него все и ограничивалось. Роберт не пользовался общественным транспортом, не заходил в магазины, даже не заливал сам бензин в свою машину. Ну откуда ему было знать, что происходит за бортом его лимузина, за оградой дома? Иногда коллеги вывозили его в ресторан, но снующая вокруг толпа Роберта мало интересовала, во всяком случае он никогда не замечал ее враждебности, а сегодня… Ужас! В зеркале заднего вида он иногда встречал пристальный взгляд Питера. Вышколенный шофер больше к нему не обращался, понял, что хозяину сейчас не до него.
А дома? Сказать о том, что случались Дороти или не говорить? Придется сказать, Дороти все равно догадается. Даже Питер, чужой человек, что-то заметил, что уж говорить о жене… Обычно Питер по длинной подъездной дорожке подвозил его к массивной входной двери, выходил из машины, открывал перед ним дверцу, спрашивал будет ли он ему еще сегодня нужен, потом вежливо попрощавшись и пожелав хозяину хорошего вечера, уезжал. Сегодня против обыкновения он проводил Роберта до самой двери, осторожно поддерживая его под локоть. И только, оказавшись в просторном холле, Роберт осознал, что он не сам открывал тяжелую дверь, это за него сделал Питер и он же тихонько позвал Дороти: "Миссис Клин… миссис Клин… Я привез доктора Клина". Дороти уже спешила к ним из гостиной. Питер незаметно вышел, даже не спросив, какие у хозяина планы на вечер, он видимо и сам понял, что сегодня Роберт никуда не поедет.
– Что с тобой, Боб? Устал? Полежишь перед ужином?
Ага, ничего особенного она вроде не заметила: устал – и устал. Можно ей ни о чем больше не рассказывать, но Роберт ощутил острое желание пожаловаться своей Дотти:
– Я устал, но не в этом дело.
– А в чем, милый?
– Меня сегодня избили.
– Что? Что ты такое говоришь? Где? Я не понимаю.
– Дотти, послушай, пойдем в гостиную. Я сяду и ты мне что-нибудь нальешь…
Дороти была намного ниже и субтильнее Роберта, но когда он опирался на ее руку, пусть даже и чисто символически, – это было приятно: какое счастье, что он снова дома. Старые каменные стены надежно оградят его от молодых невежд, которые вполне могли его убить, его, Роберта Клина, без пяти минут нобелевского лауреата. Роберт, необыкновенно волнуясь, вновь переживая все перипетии ужасного инцидента, все рассказал Дороти… "представь, Дотти, меня на землю повалили… Стив с Риоджи ничего не могли сделать…" Ее реакция его, однако, разочаровала:
– И зачем ты выходил в город на ланч? В Хопкинсе неплохая столовая.
– Стив с Риоджи меня пригласили. Мы пошли в японский ресторан.
– С каких это пор ты любишь японскую еду?
– При чем тут японская еда? Говорю тебе, они меня пригласили пообедать вместе.
– И что из этого? Ты что, школьник? На тебя сверстники давят?
Почему она с ним так разговаривает, как будто это он сам виноват в том, что с ними случилось. Как несправедливо. Дороти специально это делает, уводит разговор в сторону. Зачем? Внезапно Роберт перестал слушать ее сварливый голос. Он прикрыл глаза и картинки недавних событий вновь возникли в его сознании: высокий черный парень хватает его за одежду, трясет… он старается вырваться, но не может… богатый бездельник… богатый бездельник… учит жить… живет за наш счет… купил себе жизнь… купил себе жизнь… Да, ничего он не покупал. Тогда его вакцинацию можно было считать геройским поступком. Он на него решился… А, Дороти, почему она так с ним? Неужели она ничего не понимает? Эх, Дотти, Дотти… со школьником его сравнила. Нет, не так уж он любит эти дурацкие суши, но Стив с Риоджи – члены его команды. А Дороти – она никакая не команда и… не стоило ей ничего говорить.
Чуть позже они сели ужинать, Роберт вяло ковырял в тарелке, а Дороти сделала вид, что все хорошо, и инцидент не так уж и важен. Роберт сидел перед камином один, а Дороти оживленно болтала с кем-то по телефону. На секунду ему показалось, что она рассказывает о том, что он пережил, но нет, Дороти обсуждала предстоящую субботу. Понятно, почему она не захотела принять все серьезность случившегося: праздник в саду был центром ее интересов, и она не хотела выходить за ограниченные, раз навсегда определенные, рамки своего мира. На внешний мир ей наплевать, она слишком давно от него оторвалась. Роберт осознал, что и он сам интересовал Дороти только как носитель ее социального статуса, "мой муж – великий ученый", и как столп семьи, уважаемый патриарх, стоящий с ней рука об руку перед центральной клумбой, принимая гостей.
В какой момент это начало происходить? Роберт не мог бы сказать. Он раньше об этом не думал вовсе: семья – работа, семья-работа… долгие годы это было тождественно равными частями уравнения, как в алгебре, потом уравнение превратилось в неравенство, где работа больше семьи.
Роберту было просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Он испытал шок, даже гораздо больший, чем ему сначала показалось. Еще час назад он был уверен, что дома успокоится, но вышло наоборот: чем больше проходило времени, чем сильнее он возбуждался, узнавая привычный транс, в который он всегда впадал, когда сталкивался с серьезной научной проблемой. Движение натуралов видимо входит в целую группу событий, которые каким-то образом прошли мимо него. Теперь он начал их воспринимать и его долг выдвинуть гипотезу, создать теорию, сформулировать закон и наконец смоделировать дальнейшее развитие явления. Да, ему никогда не удастся абсолютно доказать истинность своей гипотезы, но ее можно будет опровергнуть, отвергнуть как ложную. Хотя ложность тоже надо серьезно доказать… Это критерий Поппера, известный любому ученому.
Движение натуралов, такое непонятное и страшное, вдруг начало вызывать у Роберта живейший интерес. Он прямо не мог сидеть на месте, хотел немедленно обсудить свои наблюдения. Да, да, теперь он склонен был считать свои злоключения научными данными, полученными в результате наблюдений. Ему нужна помощь… а поможет ему Ребекка Хоффман. Вот кто ему нужен. Сейчас же! Роберт схватился за телефонную трубку. Черт… Дороти все еще болтает. У Клинов, у единственных, все еще оставался стационарный телефон, ставший за последние десять лет большой редкостью. Роберт нашел в кармане, висящей в передней куртки, свой мобильный, надел очки и принялся искать в меню телефон Ребекки. Наверное она удивится его довольно позднему звонку, тем более, что он ей никогда не звонил, их общение на работе всегда было минимальным. Ну зачем бы ему понадобилась Ребекка с ее психологией, о значении которой в современной действительности Роберт никогда особо не задумывался. Он – биолог, психология не входила в круг его научных интересов. Раньше не входила, а теперь войдет. Робертом овладевал азарт ученого, он набрал номер и уже слышал в трубке длинные гудки. Ребекка ответила довольно нескоро, и Роберту показалось, что возможно она вообще не собиралась брать трубку. У современных молодых людей это бывает: видят, чей номер высвечивается, и решают, что этот звонок им совсем не нужен. Когда он совсем уж было решил отключиться, она ответила:
– Алло, доктор Клин?
Ребекка сразу узнала чуть надтреснутый, глухой голос Клина. Что это он ей звонит? Что старику может быть от нее надо? О происшествии с геронтами на улице она ничего не знала. Стив, а тем более Риоджи, решили помалкивать. Она по новостям видела мельком сюжет о демонстрации, и он задел ее за живое, неприятно встревожил, сразу вызвав в сознании вчерашний ужин с Майклом. Впрочем никакой связи со стариками команды она в сюжете не усмотрела.
– Ребекка. Как вы поживаете?
Ребекка
Господи, они же виделись на работе. Там у них были с утра какие-то серьезные неприятности с органом номер 2. Потом Ребекка уехала в Вашингтон и приняла несколько клиентов из смешанных семей: муж-натурал, а жена – геронт и вот у них… Вариантов было несколько и они повторялись. Ребекка имела дело с людьми, у которых в связи с вакцинацией наметились серьезные проблемы в семье. Такие как она специалисты по проблемам, связанным с возрастными делениями вакцинированных и натуралов, были убеждены, что семейные трения можно преодолеть, но это не так уж легко.
Теперь она сидела дома в ожидании ужина, твердо пообещав себе, что, если Майкл позвонит, она ни за что на свете никуда с ним не пойдет. Хватит с нее. Ребекка особенно утвердилась в своей к нему неприязни после просмотра сюжета по телевизору. Майкл конечно останется натуралом и будет этим гордится, а она никакой гордости не испытывала и все больше и больше утверждалась в желании вакцинироваться, хотя окончательный выбор пока не сделала. Легко было другим вправлять мозги, а со своей судьбой все казалось сложным. Как она поживает?… Конечно у нее все в порядке. Другого ответа Клин не ждет. Это он так по-старомодному начинает разговор. Нет, чтобы прямо сказать, что ему нужно. Разумеется, старику совершенно ее дела безразличны. Ребекка подозревала, что на бытовых подробностях чужих жизней Роберт вообще не способен сосредотачиваться.
– Спасибо, доктор Клин. У меня все замечательно.
Теперь Ребекка ждала, что Роберт объяснит ей цель своего звонка. Пусть сам скажет, мяч на его поле.
– Ребекка, мне необходимо с вами увидеться.
Ничего себе, прямо-таки "необходимо"… Что там у него стряслось? Явно что-то такое, что, как он считает, не могло ждать до завтра. Да, мало ли, что он считает, это еще ни о чем не говорит.
– Да, конечно, Роберт, я завтра с утра буду в лаборатории.
Его следует иногда называть просто Роберт, чтобы старик не чувствовал, что из-за возраста она относится к нему иначе, чем к другим. Что там у него… странно.
– Да, да, завтра… Ребекка, а не могу я просить вас ко мне приехать?
– Когда вы хотите, чтобы я приехала?
– Сейчас.
Так, это настоящая дикость: приезжай к нему немедленно! Что-то серьезное или пустяк, который просто кажется ему серьезным? По голосу слышно, что старик напряжен, хоть и старается это скрыть. Старикам часто свойственна неуместная одержимость и излишняя тревожность, когда они не слишком адекватно оценивают действительность. За своими геронтами она этого не замечала, но все когда-то бывает в первый раз.
– Сейчас? Уже половина девятого, я не планировала никуда выходить… Это срочно? Доктор Клин?… Доктор Клин…
Роберт молчал. Ну, как он мог позвонить Ребекке и требовать, чтобы она немедленно к нему приехала? Он совсем сошел с ума. Кто так себя ведет? Хороший она ему задает вопрос: это срочно? А действительно, насколько это срочно? Совершенно не срочно, хотя… надо ей чтобы ответить. Роберт понял, что он молчит в трубку дольше, чем было принято.
– Я здесь, Ребекка. Это не то, чтобы срочно. Просто на работе мы с вами не одни, там возникают совершенно другие проблемы.
– А что случилось? С вами что-то случилось?
– Случилось, только это не телефонный разговор.
Теперь Роберт услышал в своем голосе нотки императива, который всегда появляется в тоне старшего по отношению к младшему или в тоне начальника. Конечно он формально не был начальником Ребекки, но он ее старше на сто лет, а это что-нибудь да значит. Значит то, что она сейчас приедет, не посмеет ему отказать. А ничего с ней не сделается. Пусть едет… соплячка. Не так уж она у них перерабатывает, чтобы не приехать к старейшему члену команды, если он просит.
– Конечно, доктор Клин. Скиньте мне ваш адрес.
– Разрешите, Ребекка, мне вам адрес продиктовать.
Роберт не желал ей признаваться, что печатать на маленьком дисплее телефона ему было не с руки. Его негибкие заскорузлые пальцы тыкали не на ту кнопочку, он ошибался и злился. Печатать то, что можно было сказать, казалось Роберту ненужным усложнением жизни.
– Дотти, к нам сейчас Ребекка заедет. Иди спать, не жди меня.
– Ладно, милый. Я давно знаю, что работа для тебя важней всего. Не задерживайся, ты сегодня устал.
При чем тут работа? Дороти даже не дала себе труда вспомнить, какая в команде у Ребекки была роль. Сейчас она ляжет в постель и примется думать о субботней вечеринке. Надо же, как жене удобно думать о его сегодняшнем состоянии как о простой усталости.
Ребекка вошла и они уселись в кресла у камина. Дороти к гостье не вышла и Роберт был этому очень рад. При ней настоящего разговора не получилось бы. Он почувствовал импульс предложить Ребекке кофе, или даже что-нибудь выпить, но напиток надо было бы смешивать и черт их молодых знает, что они сейчас пьют, с кофе было еще хуже: пришлось бы ставить чайник, или того хуже заводить ради одной-двух чашек кофейную машину. Где лежат фильтры он не знал. Надо подать какое-нибудь печенье… усилие показалось Роберту непомерным и он решил ничего Ребекке не предлагать. Она разумеется уже ужинала, но все-таки следовало быть вежливым. Роберт уже забыл, когда к нему в дом приходил лично его гость и пришел в замешательство: с одной стороны ему 121 год, и он заслужил право пренебрегать светскими нормами, когда ему трудно их соблюдать, с другой стороны разве не противно ссылаться на свой возраст, чтобы ему делали скидки. Может лучше показать Ребекке, что он вполне еще в состоянии быть настоящим воспитанным мужчиной?
– Ребекка, могу ли я вам что-нибудь предложить?
– Спасибо, доктор Клин, мне ничего не нужно.
Вот и хорошо: он предложил – она отказалась, к нему никаких претензий.
– Так зачем вы меня вызвали?
Ага, "вызвали"… девочка восприняла его приглашение, как "вызов". Он так и знал.
– Ребекка, сегодня со Стивом и Риоджи мы ходили вместе обедать и на улице недалеко от Сити Холла, к нам пристали молодые люди, натуралы. Началась перепалка, они все были исключительно агрессивно настроены, меня толкнули, я упал. Стив с Риоджи помогли мне добраться до машины.
Три коротких точных фразы, никаких повторов, второстепенных деталей. Клин представил ей четкий доклад без эмоций и "ахов". Какой он все-таки молодец. Ребекка сейчас же вспомнила телевизионные кадры: молодые натуралы что-то скандируют, в толпе видны лозунги. Неужели старики оказались в эпицентре этих беспорядков. Она представила себе Роберта на земле, такого дряхлого, немощного, слабого, совершенно не привыкшего не только к прямой агрессии, но даже к самой легкой враждебности. Старики команды, обласканные всеобщим почитанием, даже преклонением, были выставлены на поругание толпы, не желающей знать их научных заслуг. Они подверглись унижению, которого никогда не знали. Ужасно. Что ей надо теперь делать, молодец – не молодец… доктор Клин нуждается в ее помощи.
– Это ужасно, то что вы рассказываете. Вам нанесли моральную травму и я вам помогу ее пережить.
– Нет, Ребекка, дело не в моей травме. Мне сначала действительно показалось, что у меня моральный шок и соответственно я нуждаюсь в поддержке, но сейчас я понял, что дело совершенно не во мне. Ничего со мной, как вы видите, не сделалось. Тут другое: с вашей помощью я должен понять, что происходит. Наше общество, как видно, нездорово. Какие сейчас наблюдаются тенденции, в чем проблемы, почему они обострились, каковы ваши прогнозы. Ребекка, вы поняли, что мне от вас надо?
Роберт говорил с ней не как обиженный старик, несправедливо оскорбленный чернью. Он вообще не выглядел нестабильным клиентом с неустойчивой психикой… нет, сейчас он был маститым ученым, ставящим научную задачу перед ассистенткой, которая должна ловить каждое слово учителя, чтобы хотя бы попытаться встать с ним вровень. Куда делся старенький Роберт, способный по нескольку раз задавать коллегам один и тот же вопрос, забывать куда он дел отчет или просить окружающих проверить его компьютер, потому что "там что-то потерялось"? Требовательный, взыскательный, сознающий свое право диктовать младшим научным сотрудникам условия эксперимента, возникшего в его голове. Таким Ребекка Роберта никогда не видела. Ей нельзя было сейчас подкачать. Следовало сформулировать краткий, внятный, толковый отчет о современной ситуации, дать ее убедительный и ясный срез. Вот что Роберт от нее хотел.
Ребекка уж совсем было собралась начать говорить, но Роберт оказывается не закончил своих инструкций:
– Ребекка, только пожалуйста не говорите со мной как с клиентом, нуждающемся в психотерапии. Мне не нужна никакая терапия, мне нужны научные обоснования ситуации. Речь не обо мне, ни о ком из команды. Это понятно?
Что ж… жестко. У Ребекки уже язык не поворачивался называть старика Робертом. Она сразу подумала, что хотя директор программы Стив Уолтер, доктор Клин тоже вполне мог бы им быть. Наверное его кандидатуру не стали рассматривать, потому что он все-таки слишком старый, даже по меркам геронтов.
– Я поняла вас, доктор Клин. Даже не знаю, как лучше сформулировать свои наблюдения. Сейчас в обществе вакцинации стали рутинны, реальные цифры общеизвестны, их нетрудно установить. Геронтов – 42% населения, ювеналов – 38%, и натуралов – 20%. Итак, тенденция четко прослеживается: люди предпочитают становиться геронтами. Наверное это можно считать нормальным, потому что смерть всегда пугала человека и уже много веков люди старались изобрести эликсир вечной молодости. Другое дело, что такой эликсир так и не найден. Получилось, что ювеналы долго остаются молодыми, но их молодость ведет к смерти, человек умирает статистически раньше большинства натуралов, или, в случае геронтов, есть очень долгая жизнь, т.е. максимальное отдаление для них смерти, что воспринимаемое широкой публикой, как "вечность", но человек живет большую часть свой жизни старым. Это выбор, причем исключительно непростой. Его надо сделать, зная, что назад дороги не будет, а фатальность людей пугает.
Как вы сами видите, геронтов и ювеналов практически одинаковое количество, а вот натуралов значительно меньше. Психологи и философы, а вы должны понимать, что это новая область исследований, так как еще десять лет назад такой объемной статистики, как сейчас, не было, считают, что кроме серьезных, действительно объективных факторов, влияющих на выбор, нельзя не учитывать моду. Я привела вам статистику реального распределения разных групп населения, но есть работы, показывающие, что на заре рутинной вакцинации, когда она стала доступна широким слоям населения, большинство становилось геронтами, сейчас молодежь предпочитает жить в статусе ювеналов.
– Почему? – прервал Ребекку Роберт.
– Да потому, что в современном мире начала господствовать философия гедонизма. Два последних поколения превыше всего ставят удовольствия, видя в них смысл жизни. Другие смыслы утрачивают свое былое значение. Мы наблюдаем инфантилизм, боязнь ответственности, нежелание прикладывать усилия к чему-либо, эгоцентризм. Тут и ослабление влияния на общество религии, пересмотр семейных отношений… Я не социолог. Медия насаждают культ молодости, быть старым и немощным стыдно и противно, ведь традиционисткие ценности уважения к старости ушли в прошлое. Мир основан на технологии, а старики не владеют ею в нужном объеме, поэтому их опыт вовсе не ценен, то-есть, грубо говоря, уважать стариков не за что.
– А натуралы?
– Да, я как раз к этому хотела перейти. Раньше, пару поколений назад, натуралами оставались в основном из религиозных соображений. Была и серьезная социально-культурологическая причина: людьми с низким образовательным цензом, не способных подняться до философских обобщений, владел страх. Принять решение было для этого контингента невозможным, они предпочитали ничего не делать, так было проще.
– А сейчас? Не так?
Роберт слушал ее очень внимательно, и Ребекка осознала, что у нее еще никогда не было такого благодарного слушателя. Понятное дело, после того, что с ним сегодня случилось, Роберта волновали натуралы.
– А сейчас, доктор Клин, мода, видимо, меняется. Среди молодежи становятся модными идеи натуризма.
– Ну, почему?
– Потому, что их всего 20%, они в меньшинстве, а меньшинство всегда более активно и политически и социально, чем большинство, которому не за что бороться. Борьба привлекает их сама по себе. Чувство ущемленности, не реализованные возможности… все это ведет к фрустрации, которая нуждается в выходе. Натуралы уверены, что их "обошли", обманули, украли то, что принадлежит им по праву.
– Ребекка, что им принадлежит? В чем их обманывают? Выбор за ними!
– Натуралы осуждают научное сообщество за саму идею выбора, которая теперь осуществима.
– Почему? Я не понимаю. Идея осуществима для всех.
– Тут в игру вступают социальные факторы, ведь большинство протестующих не чувствуют в себе способности бороться за место под солнцем, им проще обвинять геронтов, что они это место у них украли. Необразованные, инертные, вялые, они завидуют свершениям геронтов, их терпению и трудолюбию, подсознательно чувствуют, что так не смогли бы. Среди этой молодежи не так много красивых, уверенных в себе людей, желающих такими же и оставаться. Никто из представителей этого натуралистического тренда не готов умереть раньше, чем им могло бы быть суждено, заплатив своей смертью за прекрасную физическую форму. У этих людей нет ярких способностей, которые хотелось бы реализовать, нет ни призвания, ни особого дара, да и их физическая форма оставляет желать лучшего.
– А Майкл Спарк? Он член нашей команды, а это о многом говорит. Мы с ним никогда не обсуждали эти вопросы, но мне говорили, что он тоже… из этих… протестующих… Я прав? Вы что-нибудь о нем знаете?
Ну надо же, Роберт заговорил о Майкле. Знала ли она? Конечно, она знала, даже больше, чем хотелось бы. Черт, как неохота обсуждать членов команды.
– Роберт, вы же сами мне сказали, что мы не перейдем на личности. Наш разговор совершенно теоретический.
– Ребекка, я не прошу вас ничего мне о Майкле рассказывать. Просто я не понимаю: его случай противоречит тому, что вы сказали. Майкл многообещающий молодой ученый, перед ним блестящая карьера. По-моему у него-то призвание как раз есть.
Ребекка задумалась. Роберт прав, Майкл вовсе не человек из толпы, таких как он крайне мало… что ведет его? Она и сама об этом задумывалась. Как объяснить его ангажированность, не касаясь его личных качеств?
– Роберт, Майкл действительно не подпадает под мои характеристики убежденных молодых натуралов, он другой, но я не хочу его обсуждать. Не настаивайте.
Ребекка взглянула на Роберта и поняла, что "настаивать" он не будет, потому что крепко спит, откинувшись в мягком кресле. Ничего себе, уснул прямо посреди разговора, который его явно интересовал. Хотя что ж удивляться. Обычная старческая нарколепсия, недостаток гипокретина. Скорее всего, это его реакция на стресс. Эх, Роберт, может ему уже пора на покой? Вообще-то это конечно не ее дело. Вот только что с ним делать? Оставить спать в кресле и по-тихому уйти? Пойти поискать его жену? Дом такой большой, где ее искать. Ребекка вышла на улицу, стараясь не хлопнуть входной дверью и пошла к своей машине.
А действительно, почему Майкл так непримирим к вакцинированным? Как он ее страстно вчера в ресторане агитировал! Какие, как ему казалось, неопровержимые аргументы приводил! И все ждал ее реакции. Она молчала, а он злился, выходил из себя, бесился, что она с ним не соглашается. Ребекка не то, чтобы не соглашалась, она просто отказывалась ненавидеть людей. Почему он так ожесточился, в чем причина его неистовства? Наверное в том, что он некрасив и не может избавиться от комплексов. Девушки не стоят к нему в очередь, среди знакомых слывет "ботаником" и сам знает, что это так и есть. Таких специалистов, как он, единицы, а значит большинство сверстников безнадежно отстали и догнать его профессионально никогда не смогут. Его приняли в команду, где он самый молодой ученый, и поэтому, как он думает, его недостаточно уважают, отдают должное, но не в должной мере. В его конкретной области они все "ноль" и не могут понять ни глубины его знаний, ни уровня его таланта. Как он может соревноваться с геронтами? Никак. Кто он для них? Выскочка, которому оказана честь с ними работать? А ювеналы? Красотка Наталья, блестящий Люк, властный Алекс… они тоже старики, но выглядят в сто раз лучше его, и соответственно могут позволить себе в сто раз больше, а ведь это обман, вранье, наглая ложь. Как ему быть на виду, известным и уважаемым? Ждать до конца жизни? Нет уж… он не может ждать.
Ребекке стало понятно, что происходит с Майклом: он хочет стать вождем. Он умнее, рациональнее, образованнее, у него варит голова, а значит он сможет возглавить движение, которое приведет к искоренению вакцинаций на планете. В какой-то момент Майклу придется выбирать между политикой и профессией, и он выберет политику. Профессия – это прекрасно, но она не может наполнить его жизнь. Ни в коем случае. Провести тысячи часов в лаборатории за компьютером или стоять над толпой единомышленников, которые пойдут за ним до конца? Выбор, который, как Ребекка понимала, Майкл уже сделал и со своего пути не свернет. Он пассионарий, таких как он у них в команде больше нет. Хотя… может все будет совсем не так. Ребекка была далека от уверенности, что психология может давать точные прогнозы поведения.
Когда Ребекка уже подъезжала к дому, она вдруг поняла, что вакцинируется и станет геронтом, как Роберт. Став геронтом, она все успеет и ей не придется торопиться. На душе у нее стало радостно и легко. Может быть ей даже не стоит дожидаться пятницы. Завтра с утра она подаст заявку на инъекцию. А родители? Родители примут ее выбор, каким бы он не был.
