Бронислава Бродская
Капсула
Вербовщица
Ресторан 'Высота' на Лидиных глазах растворился вместе с Пашей. Лида лежала на диване в своем доме. Захотелось есть, с Пашей она есть не пожелала. Чтобы получить в капсуле удовольствие от еды, ей надо было оказаться одной, потому что в присутствии клиента, она чувствовала себя на службе. Тело ее было расслаблено, Лида вытянулась во всю свою длину, напружинилась, икроножные мышцы приятно напряглись. Она была готова и дальше лежать в мягком забытье, а могла легко без усилий вскочить. Никогда дома в Москве тело не было так ей послушно. Здесь она совершенно не чувствовала его тяжести. Это капсула. Здесь ощущение молодости и здоровья Лиду не покидало. Сколько, интересно, ей тут примерно лет? 25, 40, меньше 30-ти? Фокус со скатертью-самобранкой ей надоел, и тому же до следующего клиента еще оставалось немного времени. Она все сама приготовит. Какая у нее здесь замечательная кухня, в холодильнике любые продукты, окна в сад открыты, тепло, но из открытого окна дует свежий ветерок, как раз как она любит. Смешанный аромат цветов, нагретой земли, жареного хлеба, крепкого кофе. Как же здесь хорошо! Лида подумала, что в Москве промозглая зима и ей совершенно не хочется туда возвращаться. Она тоже могла себе сделать тут зиму. С Пашей они побывали в зимних Саянах, с Красновским в заснеженном подмосковье. В 'переходах' с клиентами погодные и климатические условия менялись по прихоти синклита, но здесь хозяйкой была она и предпочитала для себя именно такую мягкую летнюю погоду.
Внезапно Лиде захотелось поиграть с капсулой ради себя самой. Хозяин говорил, на это уходит много энергии, ну и что? Она устала, имеет право отдохнуть. Может ей пора сменить 'дом'? Выбрать что-нибудь другое, более современное, урбанистическое? Много зелени вокруг лестницы, ведущей на большую террасу на 67 этаже, в ванной целая стена в зелени, много стекла, над головой странные люстры. Под террасой лежит город в дымке облаков. Лида прошлась по квартире, восхитилась видом из огромных от пола до потолка окон, зашла в ванную и решила, что в своем маленьком удобном домике ей нравится больше. Лофт, в котором она оказалась, представился ей по фотографиям из дорогих рекламных проспектов. Какой это вообще город? Нью-Йорк, Гонконг, Пекин, Токио, Дубай? Нет, что толку смотреть на безлюдный мегаполис, очередной мираж капсулы. Если вокруг ее привычного дома она никого не видит – это естественно, природа приглашает к одиночеству, но город без снующих машин, толпы, уличных артистов, шума … в нем есть что-то зловещее, трудно выносимое, слишком искусственное. Лиде захотелось вернуться к 'себе' и спокойно полежать до начала следующего интервью. Сейчас она закроет глаза и лофт исчезнет. А вот, не будет она так делать. Лидой овладело внезапное желание прокатиться на скоростном лифте, бесшумно и мягко скользящем по невидимой шахте – новое впечатление, почему бы и нет …
Чуть слышно прозвучал мелодичный гонг и Лида начала проваливаться вниз. Она стояла в просторной кабине и смотрела на себя в зеркало: стройная, красивая молодая женщина. На одной из отделанных дорогим деревом панели висели нарочито старинные часы. Время капсулы … до следующего клиента оставалось 22 минуты. А теперь уже 19, а сейчас 17 … Это что же получается? Она едет в лифте уже пять минут? Но такого же не может быть. Скоростной лифт. Какой она себе этаж придумала? 67-ой? Пять минут даже для самых высоких башен – это слишком долго. Стрелки часов остановились, пять минут падения не переходили в шесть … Время застыло, кабина продолжала опускаться, хотя теперь Лида уже не была уверена, что речь идет о спуске. Может она поднимается. Сказать это наверняка она бы не смогла. Панель на которой высвечивались этажи погасла, да и работала ли она с самого начала? Лида не заметила, слишком внимательно рассматривала убранство кабины: удобные мягкие диваны, можно присесть, но Лида продолжала стоять. Куда ее несет?
Внезапно кабину вынесло наружу, она скользила в прозрачной горизонтальной шахте, сквозь которую виднелось небо, постоянно меняющее свою окраску. Кабина неслась с огромной скоростью, которая чувствовалась, шахта казалась невероятно хрупкой, кабину болтало из стороны в сторону, Лида еле удерживалась на ногах. Один раз ее так качнуло, что она повалилась на диванчик. Руки ее судорожно цеплялись за подлокотник, что-то хрустело и лязгало, под Лидиными ногами стал качаться пол, в стенках образовывались мелкие трещины и Лидой овладел настоящий ужас: кабина грозилась полностью развалиться, Лиду вынесло бы в прозрачную шахту, а потом, в небо, где не было опоры для ее тела. То, что окружало шахту даже и не было небом. Это было похоже на плазму, которую она видела у кого-то в гостях: стеклянный шар, где в голубом пространстве метались искры. Там нет воздуха, ничего нет. Куда она стала бы падать? Стеклянная шахта уходила резко вверх, потом почти отвесно камнем падала вниз. Лида видела сквозь стекло лабиринт коридоров, один пролет, другой, третий, им не было конца. Они беспорядочно переплетались хрустальными щупальцами, непонятно куда ведущими. Кабина стремительно пролетала огромные горизонтальные прогоны, не тормозя, разгоняясь все быстрее. Пол ходил ходуном, стены скрипели, Лиду мотало по утлой кабине, у нее перехватывало дыхание, она из последних сил старалась держаться, чтобы не упасть. 'Что со мной происходит? Что это? Я попала в чужой коридор? Почему?' – Лидины мысли делались все лихорадочнее. 'Я тут погибну. Иначе и быть не может … они же мне не говорили, что мое пребывание в капсуле может быть смертельно опасным. Сволочи! Если бы сказали, я бы ни за что не согласилась. Я теперь никогда не вернусь к своей семье. Ради чего так ужасно гибнуть? Ради наслаждения капсулой и своей властью?' – Лидой вдруг овладело тупое оцепенение. Все равно она ничего не может сделать. Эх, синклит! Оставили ее умирать!
За прозрачными стенками шахты проносились клубы дыма, потом внезапно сквозь плывущие сгустки чего-то искрящегося, постоянно меняющего очертания, ярко вспыхивающего и гаснущего, Лида стала различать очертания улицы, по обочинам которой стояли старинные автомобили. Людей видно не было, но вдруг из ярко освещенного подъезда вышел какой-то мужчина в темном плаще и решительно направился к одной из машин. Лица его было не различить, но Лида видела, как он захлопнул дверцу и медленно тронулся. 'Господи! Что это? Неужели я вижу другого вербовщика в капсуле, которую он сформировал для своих нужд? Я вижу альтернативную действительность? Может это происходит вовсе не в капсуле? Не может быть! Время явно другое, это прошлое что-ли?' – Лида жадно всматривалась в проблески материи, где прорисовывался другой мир. Кабина лифта растаяла, свет на миг мигнул и она обнаружила себя в 'доме'. Прошло пять минут, ее собственные часы продолжали отсчитывать время. Там, где она побывала время вообще не 'текло'. Что-то случилось. Лида нуждалась в объяснениях, хотя вовсе не была уверена, что их получит. Может она ненадолго уснула и ей все приснилось. Андрей ей скорее всего так ей и скажет: мол, Лида, дорогая, вы задремали и вам приснилась чушь. Бывает. Возьмите себя в руки и сосредоточьтесь на следующем клиенте, просмотрите материалы … поторопитесь, он скоро зайдет в туннель.
Стена спальни привычно засветилась и Лида увидела озабоченное лицо Андрея:
– Простите, Лида. Представляю, как вы испугались.
– Вы представляете? Ни хрена вы не представляете. Я могла погибнуть, запросто. Там в этой чертовой кабинке я ничего не могла сделать. А если бы она развалилась. Я бы в черную дыру улетела? Мы так не договаривались!
– Лида, Лида, постойте. Во-первых не надо кричать. Это неконструктивно.
– Что? Не вы же там сидели, а я. Я с жизнью прощалась. Хотя что вам моя жизнь. Я не буду больше на вас работать. Сами вербуйте кого хотите, без меня.
– Лида, кричать на меня не надо хотя бы уже потому, что я, как вам известно, мы от вас этого не скрывали, – не человек, в том смысле, который вы в это понятие вкладываете. То-есть я разумен, мыслю логически, выполняю свои задачи, но … человеческие эмоции мне недоступны. Я имею о них представление, умею даже делать вид, что их испытываю, но … поймите меня правильно: ваши крики и оскорбления меня не задевают, я не чувствую ни раскаяния, ни сожаления. Сейчас меня интересует только одно: учитывая пережитый вами стресс, способны ли вы продолжать сегодня интервью, у вас осталось два клиента. Если вы чувствуете, что неспособны сегодня работать, я сделаю так, что эти люди попадут сюда через неделю. Это возможно, хотя и трудно. И кстати, у вас появился новый опыт. Вы увидели то, что раньше было вам недоступно. Вряд ли вы серьезно хотите отказаться от нашего сотрудничества. Капсула – это самое в вашей жизни сейчас главное.
– А вы не хотите мне объяснить, что со мной произошло. Это сон был?
– Нет, Лида, вы не спали. Это был действительно редкий, крайне нежелательный сбой. Вы служите синклиту пять лет, и с вами ни разу ничего подобного не происходило, хотя с другими сотрудниками такое случалось. Вы, кстати, действительно видели другого вербовщика. Обычно альтернативное пространство капсулы вам недоступно, а сейчас чисто случайно вы его увидели. Сотрудника, если вам интересно, зовут Жорж, он живет в Кейптауне, это начало 20 века. Он вербовщик.
– Это все раньше было? Вы сказали 'живет' ....
– Да, прошлое в альтернативке никуда не ушло. Не стоит вам об этом думать.
– Я думала, что вошла в чужой туннель …
– Нет, это были последствия сбоя. Заряженные частицы антивещества хранятся в ловушках Пеннинга, они там внутри движутся по спирали. Но тут магнитные поля ослабли и частицы стали сталкиваться со стенками ловушки. Произошел их сильный выброс, который перешел в ловушку Иоффе, создавая пояс Ван Аллена, в который вы попали. Извините. Надеюсь, что такого больше не повторится.
– А я думала, что этот жуткий 'коридор' для меня … что я сама попаду к вербовщику и мне предложат …
– Сожалею, Лида. Вы нам нужны здесь. Капсула – вот ваша другая реальность, другой мы вам не предлагаем. Так вы можете сегодня доработать?
– Да, я думаю, что смогу.
– Хорошо, оставляю вас. Успехов. Ни о чем не волнуйтесь, работайте спокойно. И еще раз извините.
И действительно Лида сразу успокоилась. Что там она Андрею орала: не хочу на вас работать. Хватит с нее капсулы! Глупость. Никогда она не насытится капсулой. Синклит это конечно знает и совершенно не боится ее потерять. Сегодня она правда могла погибнуть, просто аннигилироваться в антиматерии, но Лида об этом не знала, а хозяин не счел нужным ей об этом говорить. Такие случаи у них уже были. Клиент совсем скоро должен был вступить в туннель. Хозяин властно переключил Лидины мысли на него: Андрей Дворкин, фотограф из Сан-Франциско, бывший москвич, 41 год, женат, трое детей.
Иудей
Андрей сегодня работал, снимал еврейскую свадьбу. Летом у него была занята практически каждая суббота. Раньше он волновался, места себе не мог найти, ездил на место проведения мероприятия, прикидывал, где будет снимать. В последнее время он был полностью спокоен, съемка виделась ему рутинной работой, никаких особых эмоций не вызывающей. Он снимал любые торжественные события, имел неплохо оформленный сайт, ему звонили и все-таки в основном его приглашали еврейские семьи: свадьбы и бар мицвы, всегда проходящие по одному и тому же сценарию, хотя и в разных местах. На этот раз Андрею следовало отправляться в Санта-Круз, не то, чтобы далеко, но все-таки полтора часа по 5-му шоссе. Он там уже много раз был. Да, спору нет, там красиво: 'красный' лес – белый песок. Богатые люди, гости будут жить в Паджеро Дюн отеле. Ему тоже предлагали снять там комнату, но Андрей отказался, сказал, что вернется вечером домой. Хозяева предлагали ему еще всех поснимать наутро, но Андрей ответил, что это ни к чему, хороших снимков, таких как вечером, все равно не получится. На свадьбе еще должен был работать видеооператор. Когда-то Андрей в надежде побольше заработать брался и за видеосъемку, но быстро понял, что получается ни два – ни полтора. Снимать торжественные мероприятия ему не то, чтобы не нравилось, но было неинтересно. Он считал себя художником, а свадьбы – это было ремесло. Получалось неплохо, в заказах у него не было недостатка, но все равно он скептически относился к типичным традиционным кадрам. Все эти надутые физиономии, напряженные жених с невестой, непременные вуали и купы, руки с новенькими кольцами отдельно, семья под хупой, жених разбивает бокал и прочее в таком же духе, ожидаемо и пошловато. Он старался сделать что-нибудь не столь традиционное, иногда получались интересные снимки: улыбающееся лицо девчонки-невесты, когда ее в танце несут на плечах подруги. Пляшущая под руку с женихом бабушка, мама с папой исполняющие забытый рок-энд-рол. Иногда лица были молоды и красивы, но чаще – наоборот. Из мало привлекательных смущенных людей ему следовало сделать счастливых красавцев. Как раз это от него и ожидалось: снимите так, чтобы невеста выглядела стройнее, а жених не казался ниже ее ростом. Андрей вздохнул. Шоссе было довольно загружено, в багажнике лежала аппаратура. Он старался не думать о работе, но все равно о ней думал, внутренне настраиваясь: надо будет кого-нибудь просить держать щит от солнца, т.е. найти постоянного помощника. Люди этого не любили, рассчитывали, что фотограф сам как-то обходится. Нет без щита он не обойдется, солнце высоко. Ладно, как-нибудь …
По опыту ему было прекрасно известно, что хоть свадьба и ортодоксальная, соотвествующая всех хасидским канонам, но это будет такой 'театр', на самом деле семьи верят в бога и соблюдают обычаи безо всякого ажиотажа и не являются никакими ортодоксами. Он опять вздохнул: быть ортодоксом трудно, хлопотно, временами даже тяжко. Большинству это влом. Поиграют на свадьбе в евреев, хорошо заплатят ребе, поедят специально заказанную кошерную еду, сильно напьются, но наутро снова вернуться к своим привычкам обычных состоятельных американцев, пойдут завтракать в кафе и разъедутся по разным окрестным винодельческим фермам пробовать молодое вино.
Мысли Андрея снова вернулись к работе. Какой же сегодня яркий солнечный день, а это плохо. Проблем не оберешься. Тени слишком короткие, свето-теневой рисунок получится неконтрастным. Люди станут щурится. Андрей поморщился, думая обо всех этих жутких гримасах на мордах. Сейчас он им объяснит, что начнет снимать не раньше четырех. Куда спешить на самом деле. Церемония начнется, когда солнце вообще зайдет, т.е. поздно вечером. Шабат как раз закончится. Хоть бы небо облаками покрылось, облака можно снять красиво, они будут прекрасным фоном к портретам. Море тоже надо уметь фотографировать. Он скажет жениху с невестой снять обувь и зайти в воду. Надо, чтобы бликов не было. Вот тут он и должен будет использовать бленду, попробовать несколько светофильтров, чтобы перекрыть избыточный поток света. Да кого все это волнует? Только его, потому что он – профессионал, остальные будут не переставая щелкать телефонами, считая свои снимки вовсе неплохими, такими же как у него. Разве они понимают, что они щелкают, а он снимает в ручном режиме, сам все выводит, учитывая мельчайшие детали. Слава богу, что есть слово 'фотосессия'. Народ какое-то время будет активно участвовать, стоять неподвижно, менять позы, сто раз по-разному улыбаться и поворачиваться, но затем он станет незаметным, сам будет ловить моменты и эпизоды, сотни кадров, из которых он потом выберет самые интересные.
Перед входом в гостиницу, чуть в стороне была широкая, засеянная травой площадка, на которой уже возвышалась хупа, дальше начинался пляж: белый мелкий песок, кое-где из него торчали большие каменные валуны, крохотные гребешки прибоя с тихим шумом накатывались на берег, оставляя на мокрой кромке берега пену. Андрей направился к рецепции, где ему указали номер комнаты отца невесты, который заказывал церемонию. Но поляне сновали люди, в основном обслуга, расставляли столы и стулья, Андрей видел, что на маленьком автобусе приехал небольшой оркестр. Андрей постучал, дождался 'войдите' и за руку поздоровался с крупным мужиком. О начале фотосессии они с ним уже договаривались. Это шабат, но ребе сделает вид, что он ничего не замечает. Иначе ничего не выйдет. Это Андрей дал понять им четко. Солнце уже клонилось в море, но пока еще не превратилось в яркий красный шар. Небо обещало быть кроваво-красным, с черными проблесками туч. Эту красоту он снимет, но вряд ли использует: как фон выйдет слишком мрачно, если не сказать зловеще. Жаль. Комнату они ему все-таки сняли и он туда прошел, улегся на кровати. Скоро всех позовут на сессию. Придется им раньше времени одеваться и напрягаться, но тут уж Андрей ничего сделать не мог.
Все прошло хорошо, как обычно никто не возникал, молча и деловито выполняли его команды. Даже заранее встали под купой: так каждое отдельное лицо, потом общие планы. Во-время церемонии он все еще раз повторит, пусть будут интересные дубли. С Андреем разговаривали вежливо, но он знал, что фотограф для них просто 'обслуга'. Его нанимали как музыкантов, официантов, уборщиц. Ну и ладно. Плевать на них. Андрей хотел есть, но еду пока не подавали и по-опыту он знал, что подадут нескоро. Ничего потерпит, зато уж потом … Из кухни доносились вкусные запахи и Андрею захотелось не только поесть, но и выпить. А может раз у него тут комната, не ехать домой? Остаться и переночевать? Позвонить Марине? Андрей знал, что услышит ее недовольный голос и решения пока не принял. Надо сначала отработать, а там видно будет. Посмотрим.
Вот и началось. Жениха под купу ведут отцы, невесту – матери. Женщины все в шляпах и от этого немного смешные. Андрей уже ни на кого не смотрел критически, он работал. Так, невеста семь раз обходит вокруг жениха, каждый раз кадр получается немного другой. Хорошо. Они пьют вино из одного бокала, сначала он, потом она – серия кадров, он надевает ей кольцо на указательный правый палец – серия кадров. Потом она переоденет кольцо на левую руку, как принято в Америке. Ребе читает два довольно длинных благословения … это будет один кадр, он потом выберет самый выразительный. Жених разбивает бокал, тут надо снять его занесенную ногу. Не прозевать ни в коем случае. Андрей немного отдыхает, потом все расходятся за столы, скоро можно будет снимать танцы. Хозяин предлагает ему поесть и выпить, но Андрей отказывается, пока рано, надо отработать, снять хотя бы основное, танцы обязательно. Потом он разумеется поест, насчет 'выпить' он пока так и не решил.
Все снято, честь по чести. Люди расслабились, за столами сделалось шумно, отовсюду слышались громкие пьяные голоса, гости уже и не думали танцевать традиционные еврейские танцы. Молодые парни-хасиды, которых привел реббе, сидели за отдельным столом и пили водку. Андрей ходил между гостями, снимал, что придется, то что уже не относилось к свадебной церемонии, надо снять как можно больше гостей. Хорошо, что тут не было черных. Черных людей нужно снимать особым способом, всегда как можно дальше от света, специальные светофильтры … а вдруг это должна быть общая фотография. Андрей несколько раз снимал 'черные' свадьбы. Как же это нелегко. Качество портретов зависит от оттенка кожи: жена гораздо светлее мужа. Не дай бог жених или невеста в очках. Стекла бликуют. Мученье, да и только. Ладно, надо пройтись в последний раз по лужайке и пляжу и поснимать всех гостей 'в простоте'. Это будет бонус, в альбом не войдет, но людям приятно. Ему хорошо ведь заплатили, около трех тысяч, вполне себе ничего. Парень с видеокамерой вышел на пляж и снимал там жениха и невесту: они бегут взявшись за руки, жених берет невесту на руки, обнимает ее сзади, они целуются. 'Господи, ну как ребятам должно быть неприятно … ведут себя как дрессированные мартышки' – Андрей не хотел бы оказаться на их месте. Какая-то непонятно для кого комедия. Никак их в покое не оставят. После купы молодые уединились в комнате, Андрей снимал их уход, как бы для интима, вроде как они в первый раз наедине оказались. Да уж прямо … в первый раз. Как уж все орали: мазл тов, мазл тов! Андрей и сам не знал, почему чужие свадьбы так его раздражают. Ну женятся люди, что тут такого. Почему у него не получается за них порадоваться? У него вообще редко получалось в последнее время искренне чему-нибудь радоваться.
Он, никем незамеченный, уселся за дальний столик, официантка принесла ему поесть, и Андрей попросил принести ему бутылку водки. Выпить захотелось нестерпимо. Прежде чем налить себе первую рюмку, он позвонил Марине:
-Это я … нет, еще не закончил, попросили остаться поснимать ночью. Ну, Марин, это же не я решаю. Нет, отказаться не могу. Нельзя, они хорошо платят. Приеду утром, а может еще и сегодня успею, но ты меня не жди, ложись.
Требовательный и одновременно жалобный голос Марины его раздражал. Он вообще в последнее время легко раздражался, прямо на ровном месте. Может и раньше так было, но он старался свое раздражение скрыть, а теперь перестал. Ну все, повесил трубку … Андрей прекрасно знал, что никуда не поедет, выспится в номере. Куда спешить-то. Дома ждало длинное воскресенье, суетливые дети и может быть какие-нибудь гости … и опять придется пить. Хотя почему он так подумал, 'придется'? Андрей любил выпить, хотя ему было неприятно себе в этом признаваться. Не любил из-за отца. Что уж тут греха таить: отец спился и умер. Надо быть осторожным. Впрочем до 'спиться' ему далеко, что за глупости в голову приходят. Гости постепенно расходились по комнатам, официанты убирали посуду, только за хасидским столом по-прежнему шло веселье. Парни орали, что-то выкрикивали, подначивали друг друга. Им бы сейчас девушек! Самое то настроение. Андрей знал, что никаких девушек им не полагается, женятся в свой час на приличных молодых еврейках, которых им сосватают. Да они и не ждали девушек, привыкли обходиться. Как же это глупо, а может как раз так и надо. Андрей до сих пор путался в таких вещах. Иногда ему казалось, что серьезно приняв иудаизм, ему стало легче жить, а иногда, наоборот, закон казался ему нелепым. Он-то хоть успел 'пожить', а эти ребята вообще в жизни ничего не видели. Он стал верующем во взрослом возрасте по зрелому размышлению. Теперь он живет как хасид, праведно, правильно, по-закону. Вот никогда он толком не знал, что ему делать, и правильно ли то, что он делает, а теперь знает: есть закон и евреи, его предки уже обо всем подумали, ему надо просто следовать закону и все. Он это принял, но легче ли ему стало. Он и сам не знал. Если бы кто-нибудь спросил, сказал бы, что легче, но … так ли это? Он опять сомневался, прекратит ли он когда-нибудь сомневаться? Что у него за характер? Надо быть проще, а главное добрее и чище.
Андрей, покачиваясь, отяжелевший от выпитого и съеденного, поднялся из-за стола. Перед глазами немного плыло. 'Надо мне пройтись по пляжу, а то сны дурацкие будут сниться' – Андрей понял, что перебрал. Он вышел к самой воде и остановился на мокром песке. Было уже почти совсем темно. 'А куда это я аппаратуру дел? В комнату отнес что-ли? Комнату закрыл? А где ключ?' – Андрей плохо помнил в какой момент он отнес камеру, штатив и коробку с линзами в номер. 'Ой, ладно. Я прямо как бабка старая, которая волнуется, выключила ли утюг' – Андрей медленно пошел по самой кромке прибоя влево, собираясь немного погулять, чтобы выветрить хмель. Часов на руке он давно не носил, но вытащил свой телефон, чтобы заметить время. Было без десяти десять. Относительно рано. Над морем гасли последние отблески заката, небо становилось совсем темным, на нем медленно зажигались крупные южные звезды. Андрей засучил брюки и шел по мокрому прохладному песку, отпечатки его больших ступней сразу же смывались пеной, смешанной с мелкой галькой. Движение его было ритмичным, равномерным, небольшой ветерок приятно холодил распаренное тело, голова уже не кружилась.
Андрей все больше отдавался ощущению долгожданного покоя, когда он совершенно один, никто его не трогает, ничего от него не хочет. Он мог бы так идти далеко-далеко, дойти может быть до самой Санта-Барбары … размечтался, это миль 350, даже на машине далеко. Андрей решил еще пройти самое большее милю и поворачивать к отелю. Там народ наверное еще колобродит, ему не хотелось никого видеть. Он остановился, отошел на пару метров от воды и сел на песок. Ноги моментально покрылись мелкими песчинками. Полотенца нет, как туфли-то надевать на грязные ноги? Кстати, где его туфли? Андрей совершенно не помнил, куда он их дел. Наверное оставил на пляже около пансионата. Или снял под столом и забыл. Ну он дает! Все-таки был не в себе, не дай бог туфли не найдутся, что он Марине скажет? Она такая ревнивая, в последнее время с этим стало лучше, но полностью не прошло. Туфли он потерял … понятно … Маринина ревность Андрея вовсе не умиляла. Когда-то жена влезала в его электронную переписку, лазила по карманам. Вот дура-то! Если бы он захотел сходить 'налево', он бы сходил, и ничего бы она не сделала. Ох, провинция! Андрей уже давно не вспоминал, что его жена из Винницы, но сейчас почему-то вспомнил. Хотя … при чем тут Винница? У брата Ильи жена была москвичка … и что? Не в городе дело, хотя и в городе тоже. Андрей даже в своих мыслях себе противоречил, но чаще всего этого не замечал. На берегу было совершенно пустынно, наверху виднелись песчаные дюны, за ними – огоньки города. Далеко в море тоже медленно двигались огоньки: яхты, круизные корабли, баржи, военные пограничные катера. Между этими едва различимыми огнями он был один. Как же здесь хорошо. Море пахнет водорослями, хвоей, солью, йодом и еще чем-то неуловимым, наверное травой и флиртом.
Андрей улыбнулся: ездил же он когда-то на море с девушкой. Было дело. Вот так же они тогда ночью бросили по пляжу, а сейчас нет рядом девушки. Ему от этого лучше или хуже? Ладно, что-то он размечтался, пора возвращаться. Андрей направился обратно, снова подойдя к самой воде, чтобы было легче идти. Он шел и шел, прошло уже много времени, хотя сколько именно он бы не сказал, на часы посмотреть не догадался, никаких ориентиров, когда вышел на прогулку он себе тоже не наметил. Где же поляна с купой. Купу скорее всего уже убрали, но он бы узнал это место. Большая зеленая площадка, лавочки, сзади совсем близко корпуса гостиницы, много декоративных цветов. Может он это место прошел в раздумьях, с него станется. Да, нет, не может быть. Пустынный берег никак не заканчивался, насколько хватало глаз в обе стороны была только довольно извилистая кромка прибоя, волны равнодушно лизали берег и, еле слышно журча, уходили обратно в море. Огни за дюнами, еле видные, нечеткие, сливающиеся в размытые гирлянды, казались совсем далекими, как будто город внезапно отодвинулся от берега. И даже, если бы он захотел вернуться на набережную и с нее уже свернуть ко входу в отель, как перелезть через дюны? Они вдруг показались Андрею слишком отвесными, высокими, сыпучими. Сможет ли он тут вскарабкаться и не упасть? Огоньки в море тоже отдалились, были едва различимы, они сливались со звездами и Андрей не мог сказать, где кончалось море и начиналось небо. Море дышало под ногами, как живое, и его тревожный нечленораздельный шепот стал Андрею внезапно неприятен. Море, теряющееся в пространстве, было слишком огромно и Андрею стало не по себе, он почувствовал себе совершенно заброшенным, никому ненужным. Влажный ветер дул порывами, Андрей замерз и ему остро захотелось домой. Даже не в гостиницу, а именно домой, к Марине и детям, на свою старую кривую улочку, гордо именуемую 'Плимут авеню', в крохотный бедноватый дом, который, однако, надежно укрывал его и его семью от внешнего мира.
Неужели он так далеко ушел? Странно. Андрей вытащил из кармана телефон и посмотрел на время. 10:10. Ага, когда он уходил было без десяти десять, мог ли он пройти километры за двадцать минут? Вряд ли. Ладно, тоже мне потерялся … надо просто взять себя в руки. Андрей прошел еще какое-то время, теперь уже быстрым шагом, безо всяких расслабляющих посторонних мыслей. Снова взглянул на время … 10:10 … Ага, часы не идут. Да и телефон не работает, нет рецепции. Неудивительно, на пляже так часто бывает. Андреем овладело непреодолимое желание кричать, звать на помощь и несмотря на полное осознание бесполезности своих криков, вокруг совершенно никого не было, он все-таки остановился, и что есть силы несколько раз, сложив руки рупором, крикнул 'Hey, is anyone here? Hey! Does anyone hear me? ’ И потом еще раз по-русски: 'Люди! Есть здесь кто-нибудь? Эй, эй!' Никто не ответил. Кто мог ему ответить? Андрей запаниковал, сердце зачастило, стало не хватать воздуха, от дурнотной слабости он сел на песок, и с ужасом увидел, что у него дрожат руки. Так, надо что-то делать! Он же не на необитаемом острове. Что это он так распустился? Взрослый мужчина, прямо стыд! Руки у него дрожать перестали, Андрей встал и пошел по берегу дальше. Главное, голову не терять, просто странно, что так тихо, даже чайки не кричат. Хотя, черт их знает, может они ночью спят, Андрей постарался рассуждать логически: слишком далеко он уйти не мог. Надо пройти дальше по берегу и найти точку, откуда можно позвонить. Хотя кому звонить? Марине? А что она сможет сделать? Хозяину? Что сказать? 'Я потерялся, помогите.' Дурь какая-то. Ничего, дойдет до чего-нибудь, не умрет. Кто это в людной Калифорнии на берегу умирает? Андрей шел вперед и уверял себя, что он обязательно кого-нибудь встретит, не может не встретить. Ноги его уже стали ледяными, закатанные под коленями брюки сдавливали ногу мокрым обручем. Он устал и очень хотел спать. Несколько раз Андрей давил в себе поползновение присесть отдохнуть. 'Надо идти, надо идти, нельзя останавливаться' – повторял он себе, точно так же, как замерзающий в снегу человек, из последних сил борется со сном, так как сон, такой манящий и обволакивающий, означает смерть. Андрей шел и в голове его звучала молитва, которая вдруг показалась ему его единственным шансом, хрупкой надеждой, оберегающей от несчастий: 'Барух ата адонай элохейну, Мелех хаолам, ашер киндш'ану демицвотав ве цив'уну лехапес азэмэт …' Молитва-благословение. Никакой другой Андрей наизусть не знал и в этой, главной, знал только общий смысл. Сейчас этот смысл сводился к мольбе: 'Помоги мне, Господи'.
Клиент в коридоре. Пора. В Лидины ноздри ударил насыщенный морской воздух. На ее голые ноги накатываются маленькие белые барашки. Небо вызвездило, виден узенький серп луны …
