Бронислав Малиновский
Избранное: Динамика культуры
Часть первая
I. Новые задачи современной антропологии
Потребность в прикладной антропологии
Культурные изменения есть процесс, посредством которого существующий строй общества, то есть его социальная, духовная и материальная организация, трансформируется из одного типа в другой. Культурные изменения, таким образом, охватывают более или менее быстрые процессы преобразования в политическом устройстве общества; во внутренних его установлениях и методах освоения им территорий; в его верованиях и сводах знания; в его системе образования и законодательстве; в его материальных орудиях и их применении, а также в том способе потребления, на котором основывается его социальная экономика. Культурные изменения в самом широком смысле этого термина – постоянно действующий фактор человеческой цивилизации; они происходят везде и во все времена. Они могут начаться под влиянием факторов и сил, внезапно появившихся внутри некоего сообщества, а могут происходить благодаря взаимодействию различных культур. В первом случае они принимают форму независимой эволюции; во втором они являют собой тот процесс, который в антропологии обычно именуется диффузией.
Однако именно в наши дни культурные изменения в обеих их разновидностях приобрело небывалые в человеческой истории быстроту и размах. Технические изобретения, развитие промышленных предприятий, финансовой и торговой организации ускорили эволюцию в западном мире, обеспечив ему далеко простирающееся господство над материальной средой. Однако технический прогресс не сопровождался соответствующим ему по размаху контролем со стороны социальных условий и духовной культуры. Западный мир разъединен, причинами этого послужили минувшая война и опасность новых войн, резкие противоречия в понимании принципов политики и невозможность большинства стран справиться с некоторыми из самых насущных экономических проблем. Неразрешимые пока проблемы мировой экономики и политики, международного законодательства и националистической реакции – все это фаза культурных изменений. Но не дело антрополога решать эти вопросы с позиций непредвзятости исследования и научности прогнозов – их, быть может, и оценят будущие поколения. Но в данный момент, вероятно, ему позволено будет указать на то, что некоторые выводы, имеющие силу и ценность в приложении к первобытным народам, можно было бы столь же успешно применить и к нашим собственным обществам. Для антрополога в равной мере было бы полезно осмыслить и тот факт, что эволюция и диффузия – процессы не столь уж различные, какими кажутся на первый взгляд. Процессы культурных изменений в Африке не столь уж существенно отличаются от тех процессов, благодаря которым аграрные и отсталые страны Европы сегодня из крестьянских сообществ, жизнь которых определялась замкнутыми экономическими системами вековой давности и была организована на народных и родственных началах, преобразуются в новый тип общества, практически аналогичный тому, что свойствен промышленному пролетариату в Соединенных Штатах Америки, Англии или Франции.
Но по многим причинам проще и выгодней анализировать процессы диффузии в той области, которая по своей бо́льшей дистанцированности от культуры исследователя допускает и бо́льшую непредвзятость в его работе, в той области, где вопросы одновременно и проще, и более непосредственно зависят от факторов изменения. Лучше всего к тому же выбрать для нашего исследования область одновременно и обширную, и достаточно определенную, притом такую, которая на протяжении последних нескольких лет уже успешно исследовалась с точки зрения культурных изменений. Касательно же Африки мы располагаем рядом относительно новых трудов, посвященных происходящему там широкомасштабному движению, заключающемуся в переходе сообществ туземцев от господства племенных отношений к частичной вестернизации{16}.
Антрополог все с большей отчетливостью сознает, что изучение культурных изменений должно стать одной из главных задач и в полевой работе, и в теории. Вымысел о «неиспорченном» туземце должен быть отброшен, от него нужно отказаться как в полевых, так и в кабинетных исследованиях. Убедительной тому причиной служит тот факт, что «неиспорченного» туземца нигде не существует. Человек науки должен изучать то, что есть, а не то, что могло бы быть. Даже когда его главный интерес заключается в реконструкции исторического прошлого племени, он все равно должен изучать туземца таким, каков он есть сейчас, – то есть туземца, подверженного влиянию Запада. Только на основе того, что осталось от древней культуры, только путем привлечения воспоминаний старых информантов и поиска старых записей он может сделать вывод о предшествующих обстоятельствах жизни племени и продвинуться вперед в реконструкции прошлого.
Однако современный ученый понимает также, что для того, чтобы постичь суть диффузии, необходимо изучать ее опытным путем, основываясь на информации из первых рук. Таким образом полевая работа по исследованию широкомасштабного процесса диффузии, идущего в современной Африке, по праву становится самостоятельной научной задачей. Описывать и анализировать одну из важнейших фаз в истории человечества – вестернизацию современного мира – долг как этнолога, как и хрониста. Наблюдения над культурными изменениями, поскольку они происходят на наших глазах, открывают нам к тому же общие законы диффузии; подобные наблюдения дают нам материал, позволяющий понять некоторые аспекты культуры человечества в целом, например, причины устойчивости верований и традиционных жизненных образцов или того, что одни аспекты культуры подвергаются диффузии быстрее, чем другие, – короче говоря, помогают нам постичь динамический характер процесса культурных изменений.
Как гуманист, ученый должен понимать, что в этот процесс вовлечены человеческие интересы и страсти, которые до сих пор в значительной мере, если не полностью, находятся под контролем действующих сил активной западной цивилизации. Об этом контроле не всегда удавалось получить научную информацию, опирающуюся на знание всех спорных фактов. Даже сейчас мы должны задаваться вопросами: какова природа изменений в туземных сообществах? Приведут ли эти изменения к совместному существованию, построенному на гармоничном сотрудничестве? Или же они активизируют временно подавляемые, но могущественные силы, которые послужат причиной грядущего раскола, смещения и исторической катастрофы невиданного масштаба?
Каждому призванию свойственно некое моральное обязательство, даже призванию научного специалиста. Долг антрополога – быть честным и правдивым истолкователем туземной жизни. Долг этот означает не просто быть благодарным за услуги, получаемые в форме информации, доброжелательное отношение и великодушие – хотя и эти качества тоже налагают на исследователя первобытных человеческих обществ особые обязательства. Это – прямое свидетельство тому, что полевой исследователь понимает или что ему следует понимать условия, при которых живут туземные расы. Он должен уметь объяснить торговцам, миссионерам и нанимателям рабочей силы, в чем в действительности нуждаются туземцы, где они более всего страдают из-за силы европейского вмешательства. Нет сомнений, что в ходе установления связей с европейцами, в процессе вторжения западной цивилизации судьба туземного населения была трагичной. Мы много говорим о «распространении западной цивилизации», о «передаче в дар туземцам достижений нашей собственной культуры», о «двойном наказе», о «бремени белого человека». Но в действительности историку будущих времен придется зафиксировать и тот факт, что европейцы иногда полностью истребляли островное население, что они присваивали себе бо́льшую часть родового наследия первобытных народов, что они приносили с собой рабство в особо жестокой и гибельной форме. Пусть даже европейцы впоследствии сами отменили рабство, однако экспатриация негров также свидетельствует об отношении к ним как к изгоям и отверженным.
Туземцу до сих пор нужна помощь. Антрополог, не способный этого постигнуть, не способный отметить трагические ошибки, совершаемые порой с самыми лучшими намерениями, а порой под давлением крайней необходимости, остается антикваром, покрытым академической пылью и существующим в раю для дураков. Может ли исследование принести какую-нибудь практическую пользу? В некоторых африканских колониях зачастую прибегали к такой практике: всякий раз, когда был нанесен непоправимый вред или события зашли в тупик, созывали «комиссию научного расследования», предназначенную в действительности для того, чтобы помочь правительству «сохранить лицо» и заглушить угрызения совести. Но ведь исследование, чтобы приносить пользу, должно вдохновляться мужеством и стремиться к достижению поставленной цели. Для него должны служить руководством конструктивное государственное управление и мудрое предвидение, которые способны определить относящиеся к делу вопросы и имеют мужество осуществлять необходимые меры.
Станем ли мы тем самым смешивать политику с наукой? С одной стороны, решительно «да»; потому что если знание дает предвидение, а предвидение означает власть, то настаивать на том, что научные результаты никогда не принесут пользы или же что ими не воспользуются те, кто обладает влиянием, – значит выставлять их на вселенское посмешище. Важность культурных контактов и изменений в качестве предмета исследования признана в большинстве тех стран, где вопросы колонизации имеют практическое значение и антропология переживает расцвет. Исторически пальма первенства, вероятно, принадлежит Голландии. Здесь достаточно назвать таких первопроходцев, как К. Снаук Хюргронье, который смог как проповедью, так и практической деятельностью показать ценность антропологии для выработки справедливого и разумного отношения к туземцам, и К. ван Волленховен, чей интерес к обычному праву принес как открытия в теории, так и полезные достижения на практике. Стоит упомянуть и этнографические исследования миссионеров и представителей колониальной администрации, так же как и более недавние достижения таких опытных административных служащих, как ван Эрде и Схрике.
До войны этнографические исследования поддерживало колониальное управление Германии, хотя у него и не было времени, чтобы усовершенствовать административное управление в сколько-нибудь значимом масштабе и привести его в соответствие с результатами научного познания. Но в Германии такие ведущие исследователи первобытных культур и языков, как Вестерман и Турнвальд, уже в самом начале своей научной деятельности пришли к выводу о важности – и теоретической, и практической – исследований в области культурных изменений.
Во Франции работы Делафосса, Лабуре и Монье показывают, что культурные изменения и проблемы культурных контактов неизменно принимаются во внимание как учеными, так и практиками.
Наконец, в Великобритании и Соединенных Штатах интерес к культурным изменениям в последнее время стал доминировать. Имена У. Х. Р. Риверса и капитана Дж. Х. Л. Ф. Питт-Риверса стоят во главе списка первых британских исследователей. Работа отделений антропологии в Сиднее и Кейптауне по инициативе A. A. Радклифф-Брауна; преподавание дисциплины и исследования в Кембридже, Лондоне и Оксфорде; проявление особого интереса к проблематике культурного изменения и прикладной антропологии со стороны Королевского антропологического института, – все это началось почти одновременно по инициативе американцев и связано в первую очередь с именами Уисслера, Роберта Редфилда, Элси Клуз Парсонс, М. Дж. Херсковица, Радина, а также П. Х. Бака (Те Ранги Хироа) и Феликса Кисинга, работающих в Гонолулу. Международный институт африканских языков и культур после его основания в 1926 г. предпринял попытку вынести эти исследования за рамки национальных границ, и, избегая политических разногласий, организовал исследования по проблемам контактов во всех африканских колониях, привлекая науку к взаимодействию с миссионерской практикой, а также содействуя сотрудничеству ученых с административными службами всех заинтересованных стран{17}.
Однако к сожалению, в некоторых кругах до сих пор держится устойчивое, хотя и ошибочное мнение, что между антропологией практической и антропологией теоретической, или академической, существует фундаментальное различие. Правда заключается в том, что наука начинается с ее практического применения. Физик, химик или биолог знает это назубок. Что такое применение науки и когда «теория» становится практической? Только тогда, когда она позволяет нам отчетливо зафиксировать эмпирическую реальность; другими словами, коль скоро теория истинна, она «применима» в том смысле, что может быть подтверждена опытом. Компромисс между естественным порядком событий, с одной стороны, и вмешательством в него, властью над ним человека, с другой – это единственное прочное основание для экспериментальной науки. Достаточно вспомнить, как революционные научные открытия Гальвани и Вольта, которые первоначально носили исключительно теоретический характер, впоследствии благодаря разработкам Ампера и Фарадея, Кельвина и Маркони привели к радикальному изменению нашего контроля над электричеством и эфиром. Огромные достижения современной инженерии являются закономерным результатом независимых и непредвзятых исследований природы силы, пространства и времени, получивших признание благодаря поляку Копернику, итальянцам Галилею и Торричелли, французу Декарту, англичанину Ньютону, голландцу Гюйгенсу и немцу Лейбницу. Точно так же, как нельзя найти ни единого аспекта физической теории, который не имел бы отношения к обычной инженерии, так и в случае социальной инженерии можно утверждать, что она попросту является эмпирическим аспектом социальной теории.
Таким образом, научная антропология должна быть практической. Отсюда тотчас следует заключение: ученый-антрополог должен быть антропологом, изучающим изменяющегося туземца. Почему? Потому что первобытная культура, существующая сегодня, не изолирована, но находится во взаимодействии и в процессе изменения. До тех пор, пока вообще предпринимаются попытки ее реконструкции, они должны опираться на то, что может быть изучено в настоящем. Побочным продуктом наблюдения станет теоретическая и конструктивная дискуссия о ходе или направленности изменений. Самая суть истории заключается в том, что у нее наряду с прошлым есть и будущее. В то время как антропология очень часто служила бегству от действительности в экзотику, история зачастую оставалась щитом для тех, кто предпочитал действующей, живой традиции умершее и погребенное прошлое. Антикварная и романтическая тенденция сравнительно с тенденцией ретроспективной и реконструирующей часто бывает не чем иным, как стремлением уйти от реальных проблем. В естественной науке исследователь ищет фундаментальные силы – механические, химические, электромагнитные – в значительной степени для того, чтобы в будущем поставить их на службу человеку. В социологии по крайней мере столь же важны критерии уместности, силы и жизнеспособности. В какой-то момент мы осознаем это, и тогда мы видим, что антрополог, стоящий перед исследованием культурных изменений, в конечном итоге не может избежать крупных практических проблем, относящихся к области государственного строительства в колониях{18}.
Область культурных изменений такова, что заключенные в ней теоретические проблемы невозможно отделить от практических. Практик заинтересован в изучении культурных изменений: администратор – с точки зрения политического и законодательного регулирования, миссионер – в аспекте изменения религии и морали, поселенец и предприниматель – в отношении возможностей трудовой деятельности, туземного производства и потребления. Побуждения и интересы европейцев, занятых в государственном управлении, в трудовой деятельности или в сфере бескорыстного обучения и проповедования Евангелия, конечно, непосредственно не связаны с наукой, но они очевидно внутренне присущи ситуации, сложившейся сегодня в Африке и в других регионах. Но дело не только в этом; можно показать, что бо́льшая часть интересов и побуждений тех агентств, что заняты в Африке практической деятельностью, могут быть сформулированы в виде проблем, далеко не во всем отличных от тех, какими занят социолог. Золотоискателю, желающему быстро «сорвать куш» и затем сбежать с ним, не обязательно беспокоиться о том, к какому сильному озлоблению туземного населения, недоверию к европейцам, расовой ненависти или даже серьезному экономическому разорению приведет его деятельность. Поселенцу же, который думает о будущих временах и о грядущих поколениях, необходимо постоянно помнить о тех проблемах, что могут появиться в расовых отношениях в будущем, ему придется избегать нанесения серьезных оскорблений или даже обид черным соседям его собственных, белых, детей. Вопросы о состоянии здоровья туземцев или даже о выживании африканских племен, об упорядоченной общинной жизни, которая постепенно вырастает на фоне хаоса, порожденного распадом племенного уклада; проблемы того, как могут определенные изменения в туземных законах привести к серьезным нарушениям в правовом регулировании, в какой степени, в соответствии с лучшими намерениями европейцев, необходимо снизить значимость половой морали в туземной жизни, – все это в равной степени интересует и социолога, и практика.
Касательно изучения культурных изменений, у нас есть и другие причины, по которым становится ясно, почему практическая область особенно благодатна для исследования и почему полноценное сотрудничество европейских представительств в Африке необходимо для серьезного изучения всех проблем. В качестве важнейшей причины можно назвать тот факт, что в колониальной политике мы, возможно, наиболее близко подходим к тому эксперименту (иногда почти полностью контролируемому), какой только и может быть проведен в социальных науках. Например, в административном управлении принцип косвенного управления – один из тех, где определенные практические результаты предвосхищены благодаря твердым научным основаниям. Но изучать сугубо академично то, что происходит при различных экспериментах по косвенному управлению, при этом не зная практических трудностей, без терпеливой и уравновешенной работы – значило бы закрывать глаза на реальную динамичную сторону всего вопроса в целом.
Так, туземная администрация должна четко и ясно разработать определенную систему законодательства, которая всегда будет комбинацией туземной традиции с европейскими принципами правосудия, а затем ввести эту систему в действие. Финансисты должны таким же образом организовать налогообложение и предусмотреть в бюджете расходы на гигиену и образование. Во всем этом мы имеем, с одной стороны, планирование, а с другой – процесс, посредством которого достоинства и недостатки, трудности и успехи планирования проверяются на деле. Если антропологу не будет дозволено получать исчерпывающую информацию о внутренних совещаниях по административной политике, то он упустит ценную возможность наблюдать, как «работают» социальные эксперименты.
Опять-таки, в Африке образование планируется, финансируется и управляется европейцами, которые, как правило, преследуют совершенно определенные практические цели. В то же время средний европеец, занятый организацией и проведением обучения в Африке, не является ни этнографом, ни даже социологом. Он чаще всего не осведомлен в вопросах того обширного культурного, социального и политического подтекста, с которым связан процесс обучения. Кроме всего прочего, он обычно и не изучает африканские туземные системы обучения. Результатом является то, что мы часто выпускаем в свет образованных африканцев, которым нет места ни в мире племенного уклада, ни в европейском сообществе. Исследовать этот вопрос в самом широком контексте и со всеми вытекающими из него следствиями – именно в этом заключается обязанность антрополога, изучающего проблемы контакта. Отделять здесь практические выводы от теоретических построений было бы столь же трудно, сколь и невыгодно.
Я надеюсь, что в ходе предшествующего рассуждения становилось все более и более очевидно полное соответствие интересов практики, с одной стороны, и интересов функциональной антропологии – с другой. Обе они сосредоточены на одном и том же предмете: на демографии и законодательстве; на племенной власти и владении землей; на понимании семейной жизни, половой морали и групп родства как факторов, определяющих особенности как внутренней жизни, так и внешнего взаимодействия. Все это столь же важно для управляющего, сколь это интересно для функционального антрополога. Педагог-теоретик обнаружит, что весь ход функционального анализа имеет непосредственное отношение к решению вопроса о том, как культура передается от поколения поколению. Миссионер найдет, что изучение религии как принципа интеграции прямо опирается на его усилия по проповеди Евангелия и постепенного преобразования всего здравого, конструктивного и настоящего, что есть в язычестве, в более высокоразвитые формы западной религии. Таким образом, это – не просто одна из исследовательских задач, но проблема, основанная на таком интересе, который пребывает неизменно. Функционалисту в первую очередь интересно то, как работают общественные институты, каковы их достижения и как соотносятся друг с другом разнообразные факторы, их определяющие. Это попутно ставит вопрос о том, каким образом может происходить преобразование этих институтов. Весь функциональный подход основан на принципе податливости человеческой натуры по отношению к изменениям и на принципе возможности культурного развития. Он также включает в себя предостережение: устойчивость обычая и трудность преобразования африканской семьи в христианскую или туземной системы управления в нечто, приближающееся к западному идеалу, объясняются сложностью и взаимосвязанностью всех видов человеческой деятельности. Моралью, извлекаемой из функционального анализа культуры, должно стать то основное правило, что медленное, постепенное и тщательно спланированное преобразование может быть успешным там, где преобразование случайное, беспорядочное и наспех сработанное только введет в замешательство. Таким образом все, кто на практике имеет контроль над африканскими племенами, могут почти напрямую пользоваться методами функциональной полевой работы. Это потому, что такие методы непосредственно подводят их к знанию того, на чем основано политическое устройство племени и как оно работает; как развиваются туземные системы образования и как религия осуществляет социальное и моральное воздействие на своих приверженцев.
