Иосиф Бродский

Род. в Ленинграде. Отец Бродского был фотографом-профессионалом, служившим на флоте, мать переводчицей. Детство Бродского пришлось на ленинградскую блокаду, однако в отличие от некоторых стихотворцев он никогда не спекулировал на эту тему слезливой сентиментальностью. Бродский пытался поступить в школу подводников, но не был принят, возможно, из-за пятой графы. В 1955 году, не доучившись в школе, он поступил работать на военный завод фрезеровщиком, предпочтя школьным навязываемым дисциплинам самообразование. Задумав стать врачом, он начал работать в морге госпиталя печально знаменитой тюрьмы «Кресты», и это совпало с его серьезными занятиями поэзией. Он начал изучать польский язык и переводить польских поэтов. Вместе с Найманом и Рейном входил в последнее окружение умирающей Ахматовой. Несмотря на то что Бродский не писал прямых политических стихов против советской власти, независимость формы и содержания его стихов плюс независимость личного поведения приводили в раздражение идеологических надзирателей. В 1964-м в Ленинграде состоялся ханжеский, невыносимо тупой суд над Бродским как над «тунеядцем». Надо отдать ему должное, он вел себя на суде достойно, защищая право на независимость поэта. Его выслали в Архангельскую область на 5 лет. Однако благодаря мужественной журналистке Фриде Вигдоровой, сделавшей стенограмму этого позорного процесса, имя Бродского стало известно в широких кругах советской интеллигенции и за рубежом, где опубликовали его книгу. В защиту Бродского выступили многие советские писатели, в том числе составитель этой антологии. В результате этого нажима и неожиданной доброй помощи навестившего его местного секретаря райкома, о чем мало кто знает, Бродскому было разрешено вернуться в Ленинград уже в 1965 году. Аксенов и я добились у редактора «Юности» Полевого визы на опубликование восьми стихотворений Бродского. Его судьба могла измениться. Но люди выбирают судьбу сами. Когда Полевой перед самым выходом номера попросил исправить лишь одну строчку «мой веселый, мой пьющий народ» или снять одно из восьми стихотворений, Бродский отказался. Он подал еще одно заявление на выезд, и, наконец, ему не отказали. В США Бродский адаптировался, как никто до него из русских поэтов, исключая Набокова, и вослед ему стал писать не только по-русски, но и по-английски. Бродского приняли почетным членом американской Академии искусств, из которой он вышел в знак протеста против приема в нее составителя этой антологии. Однако всей истории наших взаимоотношений в данной антологии не место. Чтобы развеять кривотолки, могу сказать одно: к Бродскому-поэту у меня было и есть неизменное уважение. Ему удалось редкое – он создал свой стиль. Неверно и то, что Бродский якобы нетерпим ко всем другим поэтам. Его нетерпимость выборочна. Он всегда восхищался Чудаковым, охотно рекламировал Рейна, Кушнера, Дериеву, Гандельсмана. Неверно и то, что его поэзия якобы похожа на переводную. В ней, правда, нет пушкинской воздушности («Я вас любил, любовь еще быть может...») или есенинской щемящей исповедальности («Счастлив тем, что целовал я женщин»), но зато присутствуют Баратынский, Анненский, Мандельштам. Это очень петербургская поэзия, правда, англоязычно несентиментальная, боящаяся быть беззащитно открытой. Бродский развил перенос рифмующегося слова из строки в строку и культивировал четко контролируемую технологией рассудка Ниагару продуманного сознания. Его особый вклад в мировую поэзию несомненен. Вслед за Буниным и Пастернаком он стал третьим русским поэтом, получившим Нобелевскую премию.

Источник: Строфы века. Антология русской поэзии. Сост. Е.Евтушенко. Минск-Москва, «Полифакт», 1995.

http://www.litera.ru/stixiya/articles/21.html