bannerbannerbanner
Слезы, пустые слезы

Элизабет Боуэн
Слезы, пустые слезы

Полная версия

– Плачь, милая, плачь, тебе станет легче, – повторяла она. Она заварила чай и расставила чашки, приговаривая:– Не обращай на меня внимания, милая, тебе надо хорошенько выплакаться.

Слезы безудержно текли по ее лицу. Миссис Дикинсон смотрела на нее невидящим взглядом и вежливо улыбалась. Опустевший домик, где ветер шуршал занавесками, все еще хранил запах трубки Топпи, под стулом стояли его шлепанцы. Тогда приятельнице миссис Дикинсон, на нервной почве с трудом сдерживавшей смех, вспомнились стихи Теннисона, которые она учила в детстве. И она сказала: «Где Фредерик? Он затих. Как вы думаете, он заснул?»[1]

Вдова машинально встала и отвела ее в комнату, где лежал в своей кроватке Фредерик. Нянька поднялась со стула рядом с кроваткой, бросила на них скорбный взгляд и поспешно вышла. Двухлетний разрумянившийся мальчуган лежал, свернувшись в клубок под голубым одеялом, сжимая пустой кулачок, верхняя губа во сне у него вздернулась – точь-в-точь как у отца. Его вид, похоже, поразил, пронзил, потряс мать – она поникла у кроватки и, зарывшись лицом в пушистое одеяло, стала наматывать его на кулаки. Ее трясло, что было вполне естественно, но оттого не менее страшно. Приятельница выскользнула на кухню и просидела там полчаса, переговариваясь вполголоса с няней. Они снова заварили чай и дали миссис Дикинсон вволю выплакаться. Ничем не нарушаемая тишина выманила их в детскую. Миссис Дикинсон так и заснула на коленях у кроватки, вжавшись профилем в одеяло и одной рукой обхватив мальчугана. Придавленный материнской рукой, неподвижный, как изваяние, Фредерик лежал с широко открытыми глазами, не издавая ни звука. Странный взгляд ребенка, его молчание испугали женщин. Нянька сказала приятельнице:

– Можно подумать, он все понимает.

Подруги вскоре отдалились от миссис Дикинсон – она не слишком позволяла себя жалеть, зато мужчин именно это очень в ней привлекало: не один узрел в ее открытом взгляде невольный призыв к нему, и только к нему, куда более волнующий, нежели кокетство, волнующий глубоко, в благородном смысле; не один хотел жениться на ней. Но мужество возродило в ней девичью гордость какого-то особо непреклонного свойства, она очень дорожила ею и не могла ею поступиться.

– Нет, нет, и не настаивайте, – говорила она обычно, вздергивая подбородок и улыбаясь своей спокойной, смелой улыбкой. – Пусть все остается по-старому. Не могу передать, как много для меня значила ваша поддержка. Но вы же знаете: у меня есть Фредерик. И другого мужчины в моей жизни больше не будет. Его интересы для меня должны быть на первом месте. А это было бы несправедливо по отношению к вам, верно? – И после этого, что бы ей ни говорили, она только качала головой в ответ.

Она стала лучшей подругой тех мужчин, которым хотелось жениться, но нравилось оставаться холостяками, а также тех женатых мужчин, которые не прочь были слегка расчувствоваться, но не хотели, чтобы их разбередили всерьез.

Фредерик перестал плакать. Он был начисто опустошен и теперь уставился отсутствующим взглядом на утку, на ее лепные перья, фарфоровой гладкости шею. Жгучая клубящаяся пелена спала с глаз, грудь вздохнула свободнее, будто его отпустила тошнота. Он забыл, о чем горевал, забыл о маме и с радостью смотрел из-под опухших век на трепещущую ветку ивы, которая клонилась прямо перед ним, – чистую и сильную, словно после потопа. Мысль его ухватилась за эту иву, слабую, хрупкую и все равно счастливую. Он понимал, что теперь может идти к маме, но не хотел идти к ней – и при этом не чувствовал себя ни виноватым, ни ослушником. Он перешагнул через перила, сторожа поблизости не оказалось, остановить его было некому, и нежно и благоговейно потянулся к хвосту белой утки. Утка, невозмутимо, с врожденной неприступностью отвергнув поклонение Фредерика, ускользнула в озеро. Колыхая на зеленом зеркале вод свое прелестное фарфорово-белое тело, утка плавно обогнула излучину озера. Фредерик упоенно наблюдал, как лениво работают ее смутно различимые в воде перепончатые лапы.

1Обыгрывание песни из поэмы А. Теннисона «Принцесса»: Мужа принесли с войны,Слез вдова не пролила.Слуги ошеломлены:Как бы вдруг не померла.Шепчут ей: он храбрым был,Как чиста его душа…Госпожу он так любил…Но не плачет госпожа.И тогда с его лицаСлуги сняли полотно,Но при виде мертвецаНе рыдала все равно.Принесли ей малыша,И тогда, сильней дождя,Разрыдалась госпожа:– Жизнь моя – мое дитя!
Рейтинг@Mail.ru