Борис Васильев
Владимир Красное Солнышко
5
Селищ стало побольше, на полях стали появляться люди, а порою и кое-какая скотина. И Будислав тотчас же отметил, что скотина в этих местах куда хуже степной киевской.
– Зима длинная, снегов много. А сена мало, да и то бурьянистое.
– Бедно живут?
– Рожь сеют, – пояснил Будислав. – Рожь, просо, льны здесь богатые.
– И место небедное, – усмехнулся Добрыня. – Смоленск с торговых караванов добрую мзду снимает.
– А сколько раз кривичам насмерть биться приходилось? То с поляками, то с Литвой…
– Подходим к столице кривичей Смоленску! – громко оповестил Яромир.
– Славяне – упрямые язычники, – неодобрительно заметил Добрыня.
– Да, язычники, – подтвердил Яромир. – Неплохо было бы, чтобы ты, княжич Владимир, принес жертву их главному богу Перуну.
– А где ее приносить?
– На Священном холме.
Владимир вспомнил: бабушка рассказывала, что ближайший сподвижник ее отца, Вещего Олега, поднял в Смоленске мятеж, взял под стражу смоленского князя и намеревался перехватить власть над всем войском Олега. Но смоляне восстали против изменника и заставили его идти с повинной к Вещему Олегу…
Насада ошвартовалась в Смоленске, стороже Великого торгового пути из варяг в греки. Земляные валы вокруг города, почерневшие от дождей избы, крытые соломой, крутой спуск к Днепру. Возле города в Днепр впадала речка Смядынь, где смолили суда после волоков. Добрыня пояснил, что город потому так и называется:
– По трудам людским. Смоленск.
И насада осталась на Смядыни, чтобы ее просмолили перед тяжкими волоками. Владимир же не знал, да и не мог знать, что именно здесь погибнет его любимый сын Глеб…
Яромир послал гонца к смоленскому князю Пре- славу с уведомлением, что доставил княжича Владимира, и просьбой принять внука великой княгини Ольги и сразу же занялся подготовкой насады к волокам. А тем временем Владимир вместе с богатырской своей охраной и Ладимиром поднялся на Священный холм смолян-кривичей, на вершине которого стояла вытесанная из ствола могучего дуба статуя Перуна- громовержца. Владимир низко поклонился грозному богу войны и дружин, лично зарезал принесенного гриднями черного барана без единой белой отметины и щедро помазал круглый живот грозного божества еще горячей бараньей кровью.
– И ты помажь, – сказал он Ладимиру.
И Ладимир помазал тоже.
– Слава Перуну! – хором крикнули все, кто был с ними рядом. – Слава! Слава! Слава!..
Владимир вонзил окровавленный жертвенный нож в основание статуи, осмотрел валы города и вернулся на свою насаду. На речку Смядынь. Ответа от смоленского князя все еще не было, насаду старательно готовили к осмолению, и оставалось только ждать. Гридни развели костер, чтобы поджарить жертвенного барашка, а Владимир вдруг впал в глубокую задумчивость.
– О чем думу держишь, княжич? – спросил Доб- рыня.
– Что спросил, дядька?
– Спросил, о чем думу держишь.
– А… Много у славян богов?
– А у них каждый пень – бог. У кого – Сварог, у кого – Стрибог, у кого – Мокошь, у кого, еще кто-то, и у всех – Перун. Почему спросил-то?
– Подумал, когда Перуну жертву приносил: собрать бы в Новгороде Великом всех славянских богов. Славяне всех племен приходили бы жертвы им приносить, к нам бы привыкли, а мы – к ним. Может, и держава бы единая сложилась. Как мыслишь, дядька мой?
– Не богами держава крепка, княжич. Всякую державу мечи крепят.
– Мечи – снаружи, от врагов. А внутри?
– И внутри тоже мечи. Вражина в доме куда страшнее вражины в поле, княжич.
– Ну уж… – проворчал вечно несогласный Ладимир.
– Не спорь!.. – оборвал его Добрыня.
– Если объединить все славянские племена, то и вражины в доме не будет, – сказал Владимир.
– Твоя мудрая бабка, великая княгиня Ольга, пыталась. Права им дала, законы, в дружины их стали брать. А они все равно по племенам разбежались. Вокруг своих богов жмутся и друг с другом дерутся.
– Людей всех племен собирает только вера в общего бога, – сказал Владимир. – Так бабка моя говорила. А все славяне веруют в Перуна. Все. Перун – главный, а уж потом Стрибог, Сварог, Даждьбог да какая-то Мокошь.
– Может, да, а может, нет, – вздохнул Добрыня. – Жареным запахло, чуешь? Пойдем к костру, а то в усердии гридни до угольков мясо зажарят.
До костра дойти не успели. У съезда к пристани появился боярин в шубе в сопровождении небольшой свиты с герольдом. Герольд оглушительно затрубил в рог, и боярин прокричал:
– Князь смоленский просит великого князя новгородского пожаловать в его хоромы!..
Глава вторая
1
Князь Преслав оказался немолод, кряжист, с плечами воина, но роста невеликого, почему и посматривал на богатырскую свиту Владимира снизу вверх. Одет он был парадно, на теплую аксамитовую рубаху было наброшено алое княжеское корзно с золотой застежкой на левом плече. Князь смоленский встречал их перед воротами в свои хоромы и умудрился первым поклониться новгородскому князю, что привело Владимира в смущение.
– Здрав буди, великий князь!
– Я не великий князь, – смущенно улыбнулся Владимир. – Я – князь новгородский…
– Кудесник сказал про тебя: «Великий!» А кудесник слеп от рождения своего. Сейчас он почивает. Он всегда почивает днем, а бодрствует по ночам. После трапезы я проведу тебя к великому кудеснику.
– Но еще будет день…
– Он ждет твоего появления. И наяву, и во сне. Прошу откушать, великие бояре! Прошу, прошу, прошу!..
Князь Преслав угощал дарами своей смоленской земли. Маринованным и слегка прокопченным медвежьим окороком. Чуть поджаренным нежным мясом косули с приправами из моченой клюквы и морошки.
Вымоченной в рассоле зайчатиной, фаршированной еще неразвернувшимися листьями хрена и молодыми елочками хвощей. Чуть тронутым душистым ольховым дымком осетром. Ботвиньей, а к ней – пирогами с вязигой. Томлеными кундюнами, а вперебивку – гречневыми блинами. Ветчиной, запеченной на кленовых листьях. Карасями в сметане, щучьей икрой с брусникой, ушицей из стерлядки. Густым отваром из перепелов с пирожками. Знаменитой смоленской кашей из толченой гречи. Славным телячьим холодцом, присыпанным травами, и – на закуску – смоленским борщом на ветчинной кожице с расстегаями. А на заедку – сладкой кашей из ячневой крупы с медом и маком.
– Вкусная у князя еда, – отметил Ладимир.
За столом князь вел беседу и как хозяин, и как старший годами. Рассказывал о древнем – старики не упомнят начала – пути из варяг в греки, на котором богател Смоленск, приводя в порядок суда после тяжелых волоков и взимая пошлину за проезд по своим землям. О бесконечных варяжских набегах на земли Господина Великого Новгорода. О драчливости новгородских жителей, привыкших давать жесткий отпор бродяжьим варяжским отрядам. О красотах земли кривичей…
– А гнездо наше не здесь, не на этом месте. Гнездо племени нашего так и называется – Гнездово, а находится оно в одном поприще отсюда. Там родовые курганы наши, где покоятся прадеды, там главное святилище наше и там же – великий кудесник. Вот к кудеснику этому мы, отобедав и отдохнув, и пойдем с тобой, великий князь.
– Я не великий… – начал было Владимир.
– Так сказал кудесник.
– Но…
– А спорить с ним нельзя. Он волхвовать станет, порчу напустит.
– Княжич спорить не будет, – проворчал Добрыня. – Это он пока еще смолоду, не устоялся еще.
– Но я и вправду не великий!..
– Так будешь! Будешь!.. – засмеялся Путята.
– Если от лени не разомлеет, – сердито буркнул Ладимир. – А ведь может…
– В святилище к старцу-кудеснику мы пройдем только вдвоем с великим князем, – невозмутимо продолжал родовой князь кривичей Преслав. – Вы, богатыри, ты, Ладимир, и прочая охрана за чертой ждать нас будете.
– Мы – князевы хранители, князь Преслав, – строго сказал Добрыня. – С детства великая княгиня Ольга хранить его нам поручила.
– Сила кудесника выше земных сил великой княгини Ольги, богатыри. Так что отдыхайте, коли насытились, а там и в недальний путь.
– К кудеснику?
– Да. В Гнездово.
Вышли после отдыха крутым обрывистым берегом, вверх по течению Днепра. Долго шли молча, а потом князь Преслав сказал вдруг:
– Береги славянское единение, великий князь. На нем Киевская Русь стоит, не на пришлых варягах.
– Как его беречь? – вздохнул Владимир. – Столько врагов вокруг и внутри, что никаких мечей не хватит.
– Кудесник скажет, как беречь.
И замолчал. А впереди, в кустах, показались заросшие волосами по пояс косматые волхвы, берегущие тайное святилище. Молча пошли сзади, и Владимир чувствовал спиной их тяжелое, хриплое дыхание. Так, под конвоем косматой стражи, они спустились по крутому обрыву к Днепру и остановились перед входом в пещеру, вырытую в откосе.
Владимиру показалось тогда, что стояли они долго. Потом он почувствовал на лице какое-то легкое и приятное дуновение. И из темноты раздался рев:
– Чую!.. Чую великого князя!..
Сзади кто-то чуть подтолкнул Владимира, и он, не оглянувшись, шагнул в густую темноту пещеры.
– Странно, но я все видел, – рассказывал он впоследствии. – Все повороты, все стены, ни разу не споткнулся.
И остановился сам, почувствовав, что ему повелели остановиться именно на этом шаге.
– Красное солнышко взойдет над Русью, – послышался глухой голос, и в полном мраке Владимир вдруг увидел заросшее седыми волосами лицо, ярко горящие глаза. – Взойдет и солнышком озарит всю землю Русскую. Согреет и просвятит.
Кудесник замолчал. Новгородскому князю Владимиру показалось, что по лицу старца бегут слезы.
– Только плата высока, – неожиданно тихим голосом сказал кудесник. – Своими богами славянские племена оплатят свет этого красного солнышка… – и горько вздохнул.
Исчез свет в песчаной пещере, но Владимир сразу понял, что ему следует выйти наружу, и точно знал, как это сделать, ни разу не наткнувшись на песчаные стены при частых поворотах.
– Хвала и слава великому киевскому князю Владимиру! – крикнул смоленский князь Преслав и преклонил колени перед вышедшим из пещеры Владимиром.
2
Пока смоленский князь угощал обедом гостей и водил Владимира к кудеснику, насаду их осмолили и подготовили к волокам. К рассвету она впитает смолу, и можно продолжить плавание. Поэтому они простились с гостеприимным смоленским князем, объяснив, что с рассветом направятся к первым волокам.
– Ступайте. А ты, воевода, задержись.
Яромир остался. Все уже разошлись, но смоленский князь задумчиво молчал.
– Сказать мне что хотел, князь Преслав?
– Что?
– Сказать…
– Да.
Князь Преслав вздохнул, сокрушенно покачал головой.
– Ламский волок – самое удобное место для внезапного нападения. Он длинный и извилистый. Работы там тяжелые, медленные, вязкие, потому как каждое судно по-иному перетаскивать приходится. Даже охрана этим тяжким трудом занимается. А готовность воина жарким потом истекает, и сам это знаешь, и враги это знают.
– Знаю, князь Преслав.
– Я к волокам своих дружинников направил – вроде как рабочую ватагу. Велел им мечи да стрелы до времени припрятать. Если там какой перехват намечен, так на их помощь можешь без опаски положиться.
– Прими мою благодарность, князь Преслав.
– Ступай, воевода, – вздохнул князь кривичей. – И помни, что я сказал.
Яромир молча поклонился и вышел.
Гридни и стража, вернувшись после княжеского пира на насаду, сразу же завалились спать. Добрыня прилег на верхней палубе. Он не спал, искоса наблюдая за молчаливым Владимиром. Заметил вдруг, что его питомец улыбнулся и приветливо замахал рукой.
– Кому машешь, княжич?
– Князю смоленскому Преславу. Он провожать пришел и почему-то стоит на коленях.
– Почему-то… – усмехнулся Добрыня. – А как ему еще стоять, прощаясь с великим князем?
Владимир помолчал. Потом сказал нехотя:
– Нагадал мне этот кудесник, что будто бы стану великим князем.
– А мне ты, стало быть, не веришь, – с обидой вздохнул дядька. – Тебе кудесник нужен.
– А я верю кудеснику, – подхватил Ладимир.
– Не хочу, – объявил вдруг Владимир.
– Чего ты не хочешь?
– Знаю, что буду великим киевским князем, мне еще бабка моя, великая княгиня Ольга, об этом говорила. Потом – ты, дядька мой. Потом – этот кудесник в пещере.
– Будешь, будешь ты великим князем, – очень серьезно сказал Ладимир.
– Будет, – снова усмехнулся Добрыня.
– Через кровь шагать? Это ж сколько прольется крови безвинной ради великокняжеского престола!.. Стоит ли он того, дядька мой?
– Стоит, княжич, стоит.
– А мне мнится, что нет, не стоит. Кровь куда больше важит, чем спесь княжеская, дядька ты мой дорогой. Куда больше…
– Ладно, спи, – с неудовольствием проворчал Добрыня. – Без крови на Руси ничего не случается.
– А почему?
– А потому… – начал было Ладимир.
– Спать!.. – рявкнул Добрыня.
Все примолкли.
И снова медленно тащилась тяжелая насада против течения. Привыкшие к мечам и сражениям дружинники Яромира изнемогали на веслах, и кормчий своей волей распорядился об их отдыхе через каждые три часа. Неугомонный Поток-богатырь был этим очень недоволен, почему и обратился сразу к княжичу:
– Так мы до заморозков тащиться будем!
– Надо же гребцам отдохнуть, Поток.
– Надо.
– А твои богатыри на что тут? Добрыня, поднимай всех – и на весла, пока гребцы дух переводят!
– А что? Разомнем силушку!.. – сказал Добрыня, поведя мощными плечами. – Не скучай, княжич.
Насада сразу пошла быстрее, не отстаиваясь через каждые три часа. Богатыри легко управлялись с веслами, на всю округу распевая песни.
– Время богатырей, – заметил Ладимир.
Владимир улыбнулся:
– Порою ты говоришь верно.
Это время и впрямь оказалось временем богатырей. Богатырская сила и отвага стали примером для всей Киевской Руси, и во многом благодаря его отцу великому князю Святославу, сокрушившему Хазарский каганат. О нем слагали песни и былины, его мужеством и мужеством его сподвижников восхищались киевские отроки, мечтавшие когда-нибудь пополнить ряды его не знающих поражений дружин. Мечтали о мече, битвах и славе…
Дни были длинны, а короткие ночи светлы и таинственно тихи. Все спали по три-четыре часа, и этого хватало, чтобы грести без отдыха. Просто богатыри меняли гребцов, а гребцы – богатырей, и эти дружеские подмены тоже были для Владимира чем-то новым и необычным. Он обладал не только удивительной памятью, но и способностью подмечать даже крохотные изменения в общем потоке жизни.
Так догреблись до реки Ламы, притока Днепра. От ее волоков начинался сложный и извилистый путь через волоки в иные реки и озера, за которыми лежали земли самого Господина Великого Новгорода, а за ними путь пролегал и далее, к холодному Балтийскому морю. На волоках трудились рабочие артели под руководством опытных мастеров, получавшие от соседних княжеств еду, а с проходящих по волокам судов – плату, за которую и работали. Экипажи судов при этом обязаны были помогать мастерам волока без всякой оплаты.
В устье Ламы неожиданно остановились под крутым песчаным обрывом.
– Чего это вдруг весла сушить вздумали? – удивился нетерпеливый Поток.
Никто не успел ему ответить, как в пристройку кормчего вошел Яромир.
– На порогах ожидаю боевой встречи с неприятелем, – сказал он. Дозоры князя кривичей Преслава донесли ему о тайных передвижениях воинов князя Святослава. – Добрыня Никитич спрячется с княжичем Владимиром и Ладимиром под второй палубой. Остальные богатыри будут помогать на самом волоке. Мечи припрятать, чтоб под рукой были.
– А я, значит, там, на мокрых досках, – с глубокой обидой проворчал Добрыня. – Я – там, в сырости, а моя дружина – тут, на ветерке. А я один…
– С мечом уже не один, – Яромиру очень нравился Добрыня, и он всегда говорил с ним, припрятав улыбку. – А если кто из воинов князя Святослава в насаду заглянет? Тогда биться будешь насмерть, хоть лежа, хоть на карачках. Тебе, Добрыня Никитич, великая княгиня Ольга защищать его поручила, а мне – решать, кто, где, когда исполнять это будет.
В первом в своей жизни сражении, которых оказалось впоследствии предостаточно, княжич Владимир не только не участвовал, но даже и не видел его. Он его слышал. Слышал звонкие удары мечей, последние всхлипы умирающих, стоны раненых и дикие крики. Он лежал под двумя палубами, и сердце его замирало не столько от страха, сколько от собственного бессилия.
«А у меня вокруг Днепровских порогов сперва рабов с поклажей в цепях переводят, – подумал вдруг Владимир и в думах своих впервые сказал о Киевской Руси «у меня», не обратив никакого внимания на собственную оговорку. – А уж потом волокут и сами суда…»
В трюм насады заглянул Путята:
– Ты живой там, Добрыня?
– Жив покуда.
– Ну так на солнышко вылезайте. Отбились мы.
Подошел и Яромир.
– Большие потери? – спросил его Владимир.
Спросил первым, хотя по возрасту был младше всех. Странно, но он все больше и больше ощущал себя хозяином всей этой огромной земли. От пенистых Днепровских порогов до свинцовых вод озера Нево. С каждым взмахом весел насады он, всегда такой светлый, приветливый, любивший шутку, острое словцо, шумные пиры, становился все угрюмее. Что-то менялось в нем, словно старая тетива лопнула и судьба неторопливо натягивала на его открытую всем душу новую, тугую тетиву.
– У меня один убит, двое ранены, – доложил ему Яромир, тоже внезапно почувствовав право новгородского князя на старшинство. – В дружине смоленского князя потери больше. Шестерых убили, троих ранили. Воздадим погибшим последнюю хвалу, тризну справим и дальше двинемся. Добрыня Никитич, помоги своими богатырями рабочей артели.
– Добрыня поможет рабочим артелям, – сказал Владимир. – А тризну по погибшим будем справлять, когда пройдем пороги. На Ильмень-озере.
– Что-то княжич всеми распоряжается? – с неудовольствием спросил Будислав.
– Ты, что ли, распоряжаться хочешь? – задиристо вскинулся Ладимир.
– Не трожьте его, – негромко предупредил Доб- рыня. – Он ярмо примеряет.
– Какое ярмо?
– Великокняжеское. Самое тяжелое и самое тесное. До задыха.
Странное напряжение, вдруг охватившее Владимира, отпустило его, как только насада неторопливо вплыла в озеро Ильмень. Огромное, с пологими берегами, внешне очень спокойное и приветливое, оно обладало коварством, рассказы о котором из поколения в поколение передавались жившими на его берегах рыбаками. Открытое всем ветрам, озеро Ильмень часто превращалось в бушующую водную стихию. И тогда гибли суда, лодки, товары и люди. И угадать капризный нрав озера пока не удавалось никому, даже самым опытным и прозорливым рыбакам.
– Родина предков моих! – громко провозгласил Владимир. – Родина прадеда Рюрика, родина прадеда Олега, за мудрость свою прозванного Вещим! Во славу их – наш пир семидневный и наши песни!
Попировать не успели. Неожиданно от двух низменных берегов озера, заросших камышом, почти одновременно отчалили две лодки. Быстро и расчетливо они шли наперерез их судну.
– Прикрыть князя Владимира! – крикнул Яро- мир. – Лучникам бить по гребцам, мечники, к бою!
Добрыня тут же сграбастал княжича, подмял под себя, хотя Владимир отбивался изо всех сил и кричал:
– Лук!.. Лук и стрелы!..
Лучники великой княгини Ольги били по лодкам неспешно и только прицельно. Атакующие лодки качало на волнах, покачивало и насаду, и далеко не все стрелы попадали в цель. Однако лодки уже начали разворачиваться к берегам, чтобы отойти подальше от стрелков. Тут и новгородский князь сумел выкарабкаться из-под Добрыни:
– Лук мне!..
Будислав, первым оценив малые силы неизвестного противника, кинул княжичу свой лук и колчан со стрелами:
– С колена бей, княжич! Меньше качает.
– И мне лук!.. Мне!.. – кричал Ладимир.
Атаку отбили быстро. Получив отпор, лодки, с трудом развернувшись на волнах, спешно ушли в камыши. Но за это время Владимир успел расстрелять полколчана.
– Неужто Святославова засада? – спросил Добрыня. – Не верится что-то…
– Ушкуйники, – пояснил Яромир. – Привыкли дань взимать с проходящих купцов.
– И нарвались! – засмеялся Путята.
– Не разобрались, – усмехнулся Яромир. – Насада-то у нас торговая.
– Я же и говорю, что нарвались!
– Значит, больше не сунутся, – подытожил Бу- дислав.
– А теперь – тризна, пир, песни, веселье! – странным еще для себя тоном («княжеским», как определил Добрыня) повелел будущий великий князь Владимир.
Он был счастлив. Он участвовал в своей первой битве, он стрелял, и в него стреляли. И всю жизнь потом Владимир отсчитывал свои сражения с битвы на Ильмень-озере.
Отплыли в сторону от привычного пути следования судов, остановились в непролазных зарослях камыша, чтоб никто не мешал, и за всем этим не заметили, что быстроходный струг под добрым парусом и с двумя парами опытных гребцов скользнул мимо, держа направление на Господин Великий Новгород.
Семь дней пировали – дым коромыслом. Добрыня подстрелил в роще косулю, Будислав и Ладимир выволокли на берег двухпудовых сомов, мирно поджидавших лягушек в камышах. И первым, кому воздали громкую хвалу и славу, был воевода великой княгини Ольги Яромир. А потом распевали дружинные и богатырские песни, хохотали до слез над ядреными шутками Путяты, неутомимо плясал Поток…
На восьмой день встали тихой озерной зарею, когда вода чуть подсвечивает от еще не появившегося на небосводе солнца, когда чуть холодит плечи то ли легкий рассветный ветерок, то ли крепкий вчерашний хмель. И молча – шуметь не хотелось, да и невозможно было шуметь над еще спящим озером – выплыли из камышей и неспешно тронулись к землям Господина Великого Новгорода, которые начинались чуть выше устья Ловати.
Князь новгородский Владимир уверенно плыл к своему первому княжескому престолу.
И лишь на второй день пути по Ловати их неторопливую насаду встретил распашной быстроходный струг. На корме сидел великий киевский воевода Свенельд. Повелел остановиться, Владимиру – пересесть в струг, а стругу – плыть к берегу. И как только пристали, сошел на берег, жестом пригласив Владимира следовать за собой.
– Я – с дурными вестями.
– Говори, великий воевода.
Свенельд вздохнул.
– Твоя бабка, великая княгиня Ольга, окончила трудные дни свои на этой земле.
– Как?!
– Еще не все. Матушка твоя Малфрида пропала без вести.
– Куда пропала? Матушка моя пропала? Как так – пропала?
– Навсегда.
– Навсегда, – горько повторил Владимир.
Помолчали, скорбно склонив головы.
– И еще не все, – сурово продолжил великий киевский воевода. – Святослав хочет поделить Киевскую Русь между сыновьями на уделы.
– Передерутся, – усмехнулся Владимир.
– Возможно, – согласился Свенельд. – Но после того, как совместно расправятся с тобой.
Владимир тяжело вздохнул:
– Матушки моей больше нет. И бабки больше нет. Советчика моего.
– Нет королевы русов, – вздохнул и Свенельд. – Опустела наша земля. И закачается все.
– Может, об этом и говорил мне слепой кудесник в пещере над Днепром?
– Они считают тебя незаконным, – вдруг сказал великий воевода, не обратив внимания на его слова. – По повелению Святослава я вынужден буду служить его старшему сыну.
– Но…
– Помолчи. Новгородцы и рады бы тебя защитить, но у них не хватит на это сил. Я оставил для тебя золото. Уйдешь вместе с охраной за рубеж, наймешь на это золото варягов и вернешься в Новгород, когда начнется кровавая свара на Руси.
– Я понял, великий воевода.
– Воевода… – Свенельд невесело усмехнулся. – Расстаемся навсегда, так что узнай правду из первых уст. Твоя мать Малуша – моя внучка, дочь моего сына Люта Свенельдыча. Стало быть, я – твой прадед. И нещадно мсти тому, кто осмелится сказать, что ты – сын рабыни. Прощай, внук.
Он крепко обнял растерявшегося от этих новостей Владимира, прижал к груди.
– И помни: вовремя скрыться за рубеж и вовремя вернуться с нанятыми варягами.
