Борис Соколов
Рейх. История германской империи
«Железом и кровью»: франко-прусская война
Французский император Наполеон III Бонапарт стремился не допустить объединения Германии под скипетром прусского короля Вильгельма I Гогенцоллерна. Прусский король и его канцлер князь О. Бисмарк ставили своей целью не только завершить процесс объединения Германии, но и отнять у Франции пограничные провинции с немецкоязычным населением. Поводом к началу войны послужили споры о кандидатуре на испанский престол. Занять этот престол был приглашен дальний родственник Вильгельма принц Леопольд Гогенцоллерн-Зигмаринген. Наполеон был резко против этой кандидатуры, опасаясь, что Испания в перспективе станет союзницей Пруссии. Он добился, чтобы принц Леопольд отказался от заманчивого предложения, и потребовал, чтобы этот отказ подтвердил и прусский король. Прусская армия была лучше французской подготовлена к войне и превосходила потенциального противника численностью. Поэтому Бисмарк стремился как можно скорее спровоцировать начало войны. Телеграмму Вильгельма, где тот подтверждал отказ Леопольда, прусский канцлер при публикации изменил таким образом, что она приобрела оскорбительный для французской стороны смысл. Возмущенный Наполеон 14 июля 1870 года объявил Пруссии войну.
На стороне Пруссии сражались армии возглавляемого ею Северогерманского союза, а также войска южногерманских государств – Баварии, Бадена и Вюртемберга. Франция же оказалась в полной дипломатической изоляции. Даже Австрия отнюдь не собиралась добиваться реванша за поражение в войне 1866 года. Позднее Адольф Гитлер в «Моей борьбе» так охарактеризовал позицию Австрии и австрийцев по отношению к франко-прусской войне: «Если бы война 1870–1871 годов не превратилась в сплошное победное шествие Пруссии, то венский двор наверняка попытался бы ввязаться в кровавую игру и отомстить за Садовую. Но, когда с поля битвы стали приходить изумительные, сказочные и тем не менее совершенно точные известия о германских победах, тогда «мудрейший» из монархов понял, насколько неблагоприятен момент для каких бы то ни было попыток реванша. Габсбургам ничего не оставалось, как сделать хорошую мину при плохой игре.
Но героические победы 1870–1871 годов совершили еще одно великое чудо… Для немецкого народа Австрии победы немецкого оружия стали настоящим праздником. С глубоким воодушевлением и подъемом австрийские немцы следили за тем, как великая мечта отцов снова становилась прекрасной действительностью». На самом деле император Франц Иосиф и его министры не имели планов вмешательства в конфликт даже на тот случай, если бы франко-прусская война затянулась. Австро-Венгрия еще не оправилась от катастрофы при Кёниггреце и не переварила последствия компромисса 1867 года, когда Австрийская империя превратилась в двуединую Австро-Венгрию. Австрийские политики окончательно отказались от мысли объединить Германию вокруг Вены и каких-либо причин желать победы французам, ничего не сделавшим в 1866 году для помощи Австрии.
Французская армия уступала противнику в полтора раза в численности и еще больше – в уровне боевой подготовки. Положение усугублялось тем, что французские войска действовали в двух разобщенных группировках, которые так и не, смогли соединиться и были разгромлены по частям мощным ударным кулаком прусской армии и ее союзников.
Армия французского маршала Базена была блокирована в крепости Мец. 23 августа ей на помощь двинулась вновь сформированная 120-тысячная армия другого маршала – П. Мак-Магона. У Бомона 30 августа войска Мак-Магона столкнулись с Маасской и 3-й германской армиями и потерпели поражение. Французы отступили за Маас к крепости Седан.
I сентября началось сражение при Седане, как и Канны, ставшем символом успешного окружения войск одной из сторон. Мак-Магон располагал 120 тысячами человек и 419 орудиями. Противостоявшие ему прусские войска, которыми командовал начальник штаба германской армии генерал Г. фон Мольтке, насчитывали 245 тысяч человек при 813 орудиях. К тому же французы были лишены путей отхода. Путь на Кариньян преграждала Маасская армия, а на Мезьер – 3-я германская. Отступление же в Бельгию через Илли привело бы к капитуляции Мак-Магона перед бельгийской армией, занявшей позиции на границе еще 31 августа. 1 сентября баварский корпус атаковал французскую дивизию, оборонявшую деревню Базей на левом берегу Мааса. На правом берегу пруссакам удалось занять деревню Ла-Монсель. Здесь в 6 часов утра был ранен Мак-Магон. Он передал командование генералу Дюкро. Тот, видя угрозу окружения, приказал главным силам отходить на Мезьер, не зная, что именно там их ожидает прусская армия. Этот отход остановил командир 5-го корпуса генерал Вимпфен, потребовавший передачи ему командования как старшему начальнику. Дюкро подчинился.
Вимпфен решил, что больше шансов на успех даст прорыв на Кариньян. Для этого надо было оттеснить баварцев от Базея, а затем разбить правое крыло неприятеля. Однако французское наступление было остановлено превосходящими силами германских войск. В полдень 12-й саксонский и гвардейский корпуса заняли долину ручья Живон и, установив артиллерию на левом склоне живонского оврага, начали обстреливать французские войска на восточном склоне и в Гаренском лесу. Дорога на Кариньян была окончательно перерезана, но и прорываться к Мезьеру было уже поздно. 5-й и 11-й прусские корпуса обошли левый фланг французов и вышли в окрестности Седана, замкнув кольцо окружения. Армия Мак-Магона подвергалась жестокому перекрестному обстрелу и несла большие потери. После нескольких безуспешных попыток прорыва, предпринятых пехотой и кавалерией, французские войска в Гаренском лесу сложили оружие. Сдалась и крепость Седан, где находился Наполеон. На следующий день, 2 сентября, французский император подписал капитуляцию.
В сражении при Седане потери французов составили 3 тысячи убитыми, 14 тысяч ранеными, 84 тысячи пленными (из них 63 тысячи сдались в крепости Седан). Еще 3 тысячи солдат и офицеров были интернированы в Бельгии. Пруссаки и их союзники потеряли 9 тысяч человек убитыми и ранеными.
Наполеон III сдаётся Вильгельму I при Седане
После разгрома при Седане во Франции 4 сентября пала Вторая империя. К власти пришло Временное правительство национальной обороны, объединившее все оппозиционные бонапартистам силы. Для германских войск была открыта дорога на Париж. Город был осажден 16 сентября 1870 года. А 27 октября 173-тысячная армия маршала Базена, потеряв все надежды на помошь извне и испытывая острую нехватку продовольствия и боеприпасов, капитулировала в Меце. Немецкие войска заняли весь северо-восток Франции. К концу года французское правительство смогло сформировать к югу от Парижа новую Луарскую армию, но она была слишком слаба, чтобы прорвать кольцо блокады. В самом Париже насчитывалось до полумиллиона вооруженных людей, в подавляющем большинстве – бойцов стихийно сформированной Национальной гвардии. Ее составляли главным образом юноши и пожилые парижане непризывного возраста, необученные и слабо дисциплинированные. Они не могли противостоять 235-тысячной группировке германских войск, осаждавших французскую столицу. Однако для того, чтобы избежать значительных потерь в уличных боях, прусское командование предпочло взять Париж измором, периодически бомбардируя его из тяжелых орудий. В январе 1871 года жителям осажденного города выдавали лишь по 300 граммов хлеба в день. Несколько раз в Париже вспыхивали мятежи, провоцировавшиеся слухами о намерении правительства капитулировать. Власти Франции действительно вели тайные переговоры о заключении перемирия. В январе 1871 года положение Парижа стало безнадежным и французское правительство форсировало заключение перемирия, соглашение о котором было подписано в Версале 28 января 1871 года. По его условиям, немецкие войска занимали форты Парижа. Им также передавались запасы оружия, хранившиеся в городе.
26 февраля избранное Национальным собранием правительство во главе с правым республиканцем Адольфом Тьером представило депутатам условия мира, продиктованные Бисмарком и предусматривающие уступку новосозданной Германской империи Эльзаса и Восточной Лотарингии и уплату 5 миллиардов франков контрибуции.
В ответ в Париже 18 марта вспыхнуло восстание пролетариата, передавшего власть Парижской коммуне – органу городского самоуправления. Правительство Тьера бежало в Версаль. Восстание было подавлено правительственными войсками 28 мая 1871 года, причем тысячи коммунаров были расстреляны без суда. Ранее по распоряжению Коммуны были расстреляны сотни заложников из числа имущих классов, в том числе архиепископ Парижский. Германские войска пропустили через свои позиции французские войска, штурмовавшие Париж, предоставили в распоряжение Тьера французских солдат, досрочно отпущенных из плена, и запасы вооружения и снаряжения. Мир, завершивший франко-прусскую войну, был подписан во Франкфурте 10 мая 1871 года.
Потери французской армии в войне 1870–1871 годов составили 55 тысяч убитыми и умершими от ран, 63 тысячи умершими от болезней, 19 тысяч умершими в плену и во время интернирования в Швейцарии и Бельгии. Пруссаки и их союзники потеряли 21 тысячу убитыми, 11 тысяч умершими от ран и 15 тысяч умершими от болезней.
Часть вторая
Германская империя: первый межвоенный период
Время Бисмарка
И вот свершилось. Франция повержена, и 18 января 1871 года, ровно через 170 лет после того как бранденбургский курфюрст Фридрих III провозгласил себя прусским королем Фридрихом 1, в Зеркальном зале королевского дворца в Версале было провозглашено создание Германской империи. В самой дате таился глубокий смысл. Именно Фридрих III первым из прусских монархов создал по-настоящему сильную профессиональную армию и достаточно развил промышленность и торговлю, чтобы обеспечить своих солдат, не прибегая к внешним займам. Прусское королевство стало независимым от могущественных соседей как в военном, так и в финансовом отношении. Теперь же Пруссия, разгромив считавшуюся лучшей на континенте французскую армию, возглавила союз из 4 королевств, 6 великих герцогств, 12 герцогств и 3 вольных городов. Все королевства, герцогства и вольные города сохранили внутреннюю автономию, а два государства бывшего Южногерманского союза – королевства Бавария и Вюртемберг – получили разрешение иметь собственные министерства иностранных дел, почт и телеграфа, а также самостоятельные армии и военные министерства.
Различные германские государства при вступлении в состав Северогерманского союза, а затем и Германской империи оговаривали некоторые особые условия своего членства. Так, вольный ганзейский город Гамбург и в 1867, и в 1871 году сохранил свою экономическую самостоятельность и не присоединился к Германскому таможенному союзу. Лишь в 1888 году под давлением имперских и прусских властей Гамбург все же присоединился к таможенному союзу.
Формально Германская империя была федеративным государством – союзом добровольно объединившихся в единое целое государств, сохранивших свою внутреннюю автономию и широкие государственные права. Высшим законодательным органом империи был рейхстаг – парламент, избиравшийся всеобщим прямым, равным и тайным голосованием. Однако принятые рейхстагом законы вступали в силу только после их утверждения бундесратом – союзным советом, куда делегировали своих представителей парламенты земель пропорционально численности населения соответствующего королевства или герцогства. Поскольку население Пруссии составляло две трети всего населения Германской империи, прусские депутаты преобладали как в рейхстаге, так и в бундесрате. Главное же – президентом Германии, согласно Конституции, принятой рейхстагом 21 апреля и вступившей в силу 4 мая 1871 года, навечно объявлялся прусский король, которому отныне присваивался титул германского императора. Он, и только он, обладал правом назначения имперского канцлера, которому подчинялись все гражданские чиновники Германии. Император также являлся главнокомандующим армией, и ему подчинялись все военные чины в империи. Канцлер же был ответственен только перед императором, а не перед рейхстагом.
Таким образом, во многих отношениях Германская империя фактически была ближе к централизованному, а не к федеративному государству. Пруссия могла без большого труда навязать свою волю другим государствам – членам империи благодаря своему преобладанию в чиновничьем и военном аппарате. Император же, получивший власть от бога, считался ответственным только перед богом.
Германская империя получила в результате франко-германской войны Эльзас и Восточную Лотарингию. Бисмарк был сторонником аннексии Эльзаса. Он считал, что Франция все равно никогда не станет другом Германской империи и поэтому ее надо ослабить отторжением Эльзаса с развитой черной металлургией и машиностроением и месторождениями каменного угля. Канцлер учитывал, что эльзасцы, хотя и считали себя подданными Франции, сохранили немецкий язык и сравнительно легко могли подвергнуться германизации. Хотя среди них преобладали католики, но было и немало кальвинистов – потенциальной опоры для прусского влияния. Иное дело лотарингцы, для которых давно уже родным был французский язык и которые почти сплошь были католиками. Бисмарк предвидел большие трудности в интеграции этого народа в состав империи и потому выступал против аннексии Восточной Лотарингии. Но потерпел поражение. Перевесили доводы прусского Генерального штаба о стратегическом значении крепости Мец – столицы Лотарингии и экономические соображения – богатые запасы железной руды и каменного угля в лотарингских недрах. К ним прислушался император Вильгельм I и на этот раз рискнул не поддержать позицию «железного канцлера».
Площадь Германской империи составляла 540 тыс. км2, население – 41 млн. человек. Но очень скоро она получила существенное приращение, когда 10 мая 1871 года во Франкфурте-на-Майне между Германией и Францией был подписан окончательный мирный договор. Парижу пришлось уступить весь Эльзас и часть Лотарингии и уплатить контрибуцию в 5 млрд, франков, до уплаты которой германские оккупационные войска оставались во Франции. Эльзас и Лотарингия, ставшие имперской провинцией, также фактически оказались под контролем Пруссии, так как управлялись сначала подчиненным имперскому канцлеру и назначенным императором обер-президентом, а с 1879 года – назначенным императором наместником (штатгальтером).
Фридрих III (1831–1888) – германский император (кайзер) и король Пруссии с 9 марта 1888 года, прусский генерал-фельдмаршал (28 октября 1870), русский генерал-фельдмаршал (1872)
Как отмечал социал-демократ Карл Каутский, «конечно, Германия совершила большую ошибку в 1871 году, насильственно отторгнув от Франции эльзасцев и лотарингцев против их воли и толкнув тем самым Францию в объятия России. Французская жажда реванша, воссоединения с оторванными, порабощенными братьями, с течением времени начала принимать более мягкие формы, тем более что перспектива французов в случае войны с Германией очевидным образом ухудшалась. Численность населения Франции почти не возрастала, между тем как население Германии стремительно росло, и благодаря уже одному этому Германия все более приобретала перевес над Францией. В 1866 году на территории позднейшей Германской империи проживало 40 миллионов человек, а на территории Франции – 38 миллионов. Если бы в 1870 году Франции противостояла, как она надеялась, только одна Пруссия, тогда противник ее располагал лишь 24 миллионами жителей. Напротив, в 1910 году Франция насчитывает только 39 миллионов жителей, Германия же – свыше 65 миллионов.
Вследствие взаимной вражды Германии и Франции Россия после 1871 года чувствует себя в роли их арбитра и, следовательно, господином всей континентальной Европы. В надежде на это Россия решается в 1877 году на войну с Турцией и в конце концов встречает препятствия в использовании своей победы лишь со стороны Англии и Австрии. На Берлинском конгрессе 1878 года Бисмарк вынужден был выбирать между двумя этими державами и Россией. Он освобождается от зависимости от царизма и поддерживает Австрию и Англию. С этих пор Россия начинает отдаляться от Германии и завязывает все более тесные отношения с Францией».
Парадокс германского объединения заключался в том, что оно могло состояться только если не при прямом участии, то хотя бы при благожелательном нейтралитете России. Однако возникшая всего за какие-нибудь 5–7 лет Германская империя в геополитическом плане сразу же стала опасным соперником Российской империи в борьбе за контроль над Восточной Европой. К тому же в Пруссии и в других германских землях были сильны антирусские настроения, подогреваемые эмигрантами из прибалтийских губерний России.
Так, остзеец Виктор Хен писал в дневнике, изданном в 1892 году: «Казаки придут на своих лошадях с плетками и все затопчут. У них нет никаких потребностей, они мастера разрушений, ведь у них нет сердца, и они бесчувственны. И вместо убитых сотен тысяч придут другие сотни тысяч, ведь они как саранча. И опять грядет решающая битва при Халене (где были остановлены отряды Батыя в XIII веке. – Б. С.), об исходе которой никто не знает. Все это уже было. Монголы, пришедшие из глубины Востока, застряли в Силезии, славяне запросто могут остановиться лишь у Атлантического океана. Пока их уничтожает только алкоголь, который в данных обстоятельствах может стать благодетельным для человечества».
Земли бывшего Ливонского ордена, входившие в состав Российской империи, многими в Германии рассматривались как первоочередной объект для завоеваний, как естественное продолжение германских земель. В частности, прусский генерал Фридрих фон Бернгарди, сам уроженец Петербурга, писал в 1892 году в анонимной брошюре: «Нам необходимо обширное побережье с большим населением для развития своего военного и торгового флота. Мы нуждаемся в Балтийском море, оно должно стать германским морем, чтобы создать прочную основу для нашей торговли. Только в борьбе с Россией мы можем достигнуть желаемого. Все обстоятельства подталкивают нас к неизбежному конфликту…
Грядущая историческая эпоха пройдет под знаком борьбы германского духа с панславизмом. Русские являются нашими национальными врагами… Они грубо подавляют все немецкое. Антирусская позиция не является следствием сиюминутного политического положения. Напротив, сегодняшняя политическая ситуация непосредственно подводит нас к войне, которая станет необходимым выражением состояния, имеющего глубокие корни… Вся наша политика должна быть пронизана основной мыслью: рассчитаться и помириться с Францией, чтобы бросить все силы народа на весы решения больших германских культурных задач в борьбе против России».
Однако, пока у руля Германской империи стоял мудрый Бисмарк, враждебность к России ограничивалась в основном выходцами из остзейских земель, мечтавших воссоединить свою «малую Родину» – Эстляндию, Лифляндию и Курляндию с «большой Родиной» – Германской империей.
Антирусские настроения были также довольно сильны в среде германской социал-демократии. В период революции 1848 года в царской России германские революционеры видели врага, который противодействует объединению Германии и может предпринять интервенцию для подавления революции и восстановления абсолютистских монархий. В одной из листовок, распространявшихся в Берлине в марте 1848 года, заявлялось, например: «Русские уже здесь! Смерть русским!.. Помните ли вы со времен освободительных войн наших друзей? Спросите своих отцов, дядей, тетушек, бабушек и дедушек, как великолепно эти наши друзья умели воровать и грабить, мародерствовать и угонять. Помните ли вы еще казаков на низких лошадях с высокими седлами, увешанных котелками, чайниками, сковородками, утварью из серебра и золота? Всюду, где они побывали, они оставляли за собой разрушение, вонь и насекомых. И эти казаки, башкиры, калмыки, татары и т. д. десятками тысяч горят скотским желанием вновь разграбить Германию и нашу едва рожденную свободу, нашу культуру, наше благосостояние, уничтожить, опустошить наши поля и кладовые, убить наших братьев, обесчестить наших матерей и сестер и с помощью тайной полиции и кнута уничтожить любой след свободы, человечности и честности… Сокровища Германии приманивают русские орды, подстрекаемые религиозным фанатизмом».
Здесь, обращаясь к эпохе войны с Наполеоном, революционеры допускали сознательный пропагандистский перехлест. Тогда русские войска, в том числе и казаки, выступали союзниками Пруссии и ряда других германских государств в борьбе против французской оккупации. Конечно, те же казаки и бойцы азиатской иррегулярной кавалерии порой совершали эксцессы против мирных жителей, особенно на территории тех германских княжеств, правители которых длительное время оставались на стороне Наполеона. Однако насилия и грабежи отнюдь не приняли характера всеобщего нашествия азиатских орд, как это рисовалось в листовке. К тому же русское командование, в том числе и сам донской атаман Матвей Платов, сурово карало тех, кто был уличен в убийствах, изнасилованиях и грабежах. И «русские насилия» по масштабу отнюдь не превосходили те, которые совершали французские войска и их союзники в германских землях.
Германские социал-демократы унаследовали традиционный образ России и русских как воплощение азиатской деспотии, угрожающей свободе Германии. Наиболее авторитетный вождь социал-демократии Август Бебель уже в эпоху Германской империи заявил: «Если дело дойдет до войны с Россией, я сам возьму в руки винтовку!», хотя ранее клялся: «Ни единого человека, ни единого гроша этой системе!» По замечанию западногерманского публициста Себастиана Хаффнера, «в 1914 г. СДПГ в действительности была уже парламентской, а вовсе не революционной партией. Она больше не стремилась разрушить существующее государство. Она хотела вместе с другими парламентскими партиями – либералами и партией Центра – врасти в него. Массовые манифестации и красные знамена являлись не более чем традиционным ритуалом». А «русская угроза» стала хорошим предлогом, чтобы поддержать правительство в войне под лозунгом защиты «демократических ценностей» от самодержавной Российской империи. Демократические Франция и Англия в этом плане для создания «образа врага» не годились.
Дабы сгладить противоречия между Российской и Австро-Венгерской империями, Бисмарк организовал «союз трех императоров». Это позволило Берлину некоторое время дружить одновременно с Москвой и с Петербургом, но глубокие противоречия между Россией и Австро-Венгрией на Балканах и в польских землях, усиливаемые панславистскими настроениями российской элиты, рано или поздно должны были вынудить Берлин сделать выбор. И выбор этот должен был быть неизбежно не в пользу России. Допустить расчленение Австро-Венгрии и создание у своих границ крупного славянского государства, покровительствуемого Россией, будь то Польша или Чехословакия, Германия не могла. Так что в перспективе союз с Россией был вряд ли возможен. Однако сохранять по отношению друг к другу более или менее дружественный нейтралитет Германская и Российская империи могли бы, если бы руководители их внешней политики проявили должное дипломатическое искусство. При Бисмарке это удавалось, при его преемниках – уже нет. С русской стороны баланс российско-германских интересов удавался лишь в то сравнительно короткое время, когда российской внешней политикой фактически руководил С. Ю. Витте. После его отставки в 1906 году дрейф Петербурга в сторону теснейшего союза не только с Францией, но и с Англией уже ничто не могло остановить. А это означало дипломатическую изоляцию Германии и невозможность для нее одержать победы в любом широкомасштабном вооруженном конфликте со столь мощной коалицией.
Пока же Бисмарку удавалось сгладить австро-русские противоречия. 6 июня 1873 года императоры Александр II и Франц Иосиф I подписали в Шенбрунне секретный договор, к которому 23 октября присоединился Вильгельм I. Стороны обязались проводить взаимные консультации в случае возникновения разногласий или угрозы нападения извне. Ранее, в мае 1873 года, в Петербурге была подписана русско-германская военная конвенция с обязательствами прийти на помощь друг другу в случае нападения со стороны третьего государства. Целью конвенции провозглашалось упрочение европейского мира и уменьшение возможности возникновения новой войны.
Обосновывая идею «Союза трех императоров», Бисмарк писал в мемуарах: «Географическое положение трех великих восточных держав таково, что каждая из них оказывается в стратегически невыгодном положении, как только на нее нападают обе другие державы, даже если ее союзником в Западной Европе является Англия или Франция. В особенно невыгодных условиях была бы Австрия, очутившись в изоляции перед лицом русско-германского нападения. В наименее тяжелых – Россия против Австрии и Германии. Но и Россия была бы в начале войны в затруднении при концентрическом движении обеих немецких держав к Бугу. Для Австрии в борьбе против обеих соседних империй, при ее географическом положении и этнографической структуре, обстоятельства складываются особенно неблагоприятно потому, что французская помощь едва подоспела бы своевременно. Если бы Австрия сразу же была побеждена германорусской коалицией, если бы вражеский союз был взорван путем умно заключенного мира между тремя императорами или же хотя бы лишь ослаблен поражением Австрии, в таком случае германо-русский перевес оказался бы решающим».
Здесь «железный канцлер» довольно точно предсказал будущий ход Первой и Второй мировых войн. В 1914 году Россия смогла в течение трех лет выдерживать натиск Германии и Австро-Венгрии, имея союзниками Англию и Францию. В 1941 году Германия, напав на СССР, имела своими союзниками государства, ранее входившие в состав Дунайской монархии. Однако Советский Союз в течение трех лет смог противостоять германскому вторжению, в то время как его союзники, Англия и США, вели лишь ограниченные боевые действия в Северной Африке и Италии.
Бисмарк не исключал возможности нанесения превентивного удара по Франции. Так, в конце 1873 года он говорил британскому послу Одо Расселу: «Если французы думают о реванше, то я предпочел бы довести дело до конца и объявить им войну уже завтра, а не ждать, пока они подготовятся к нападению на Германию». Мольтке же во время «военной тревоги» 1875 года заявил английскому послу, что «желает войны не та держава, которая ее начинает, а та, которая своим образом действий заставляет других начать войну», что, кстати сказать, полностью подходило для характеристики действий Пруссии в канун войны 1870–1871 годов. Однако канцлер, в отличие от фельдмаршала, слишком хорошо понимал, что новую войну против Франции Германии не дадут развязать другие великие державы. И Россия, и Австро-Венгрия, и Англия опасались, что новая победа приведет Германию к гегемонии на Европейском континенте. Демарши, предпринятые ими в 1874 и 1875 годах во время публичных угроз с германской стороны применить против Франции военную силу, это наглядно показали. Хотя, скорее всего, провоцируя кризис 1873–1874 и особенно 1875 годов, Бисмарк рассчитывал лишь добиться определенных дипломатических уступок от Парижа и прощупать позицию других держав, но не собирался всерьез нападать на Францию. В мае 1875 года Бисмарк убеждал Горчакова: «Приписывать мне агрессивные намерения по отношению к Франции равносильно обвинению меня не просто в отсутствии ума, но в идиотизме… У Германии нет никакой причины нападать на Францию… Организация французской армии не является для этого достаточным основанием». Однако Бисмарк здесь забыл об основном законе дипломатии: всякая угроза действенна лишь тогда, когда реально ее выполнение. Французы быстро поняли, что нападать на них Германия не собирается, и не пошли ни на какие уступки. Бисмарк потерпел первое в своей жизни чувствительное дипломатическое поражение.
«Союз трех императоров» подвергся суровым испытаниям в ходе русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Тогда Англия и Австро-Венгрия стремились не допустить российской гегемонии на Балканах. Германия попыталась примирить интересы своих партнеров по «Союзу трех императоров», став инициатором созыва Берлинского конгресса для рассмотрения условий Сан-Стефанского мира между Россией и Турцией. 19 февраля 1878 года, выступая в рейхстаге, Бисмарк заявил: «Содействие миру я не мыслю таким образом, чтобы мы в случае расхождения мнений изображали третейского судью и говорили: «Должно быть так, и за этим стоит мощь Германской империи». Я мыслю его скромнее… скорее как посредничество честного маклера, который действительно хочет совершить сделку… я льщу себе, что при известных обстоятельствах мы можем с таким же успехом быть доверенным лицом между Англией и Россией, как уверен в том, что мы являемся им и между Россией и Австрией, если они сами не смогут договориться».
Но русский канцлер князь Александр Горчаков отнюдь не во всем верил Бисмарку. И на то были веские причины. Он надеялся на поддержку со стороны Германии российских планов в отношении Балканского полуострова на Берлинском конгрессе, но там Бисмарк фактически соблюдал нейтралитет. В результате против России объединилась, по словам Горчакова, «злая воля почти всей Европы» и Петербургу пришлось уступить многое из того, что было добыто кровью русских солдат. После конгресса Горчаков писал Александру III, что «было бы иллюзией в будущем рассчитывать на союз трех императоров».
Бисмарк же считал, что «из-за Балкан Германия не пожертвует ни одной костью померанского гренадера», и не хотел ввязываться в «восточный вопрос» ни на стороне России, ни на стороне Австро-Венгрии. И на итоги Берлинского конгресса он смотрел совсем иначе, чем глава русской дипломатии: «На самом деле на Берлинском конгрессе не было высказано ни одного русского пожелания, принятия которого не добилась бы Германия, иногда даже путем энергичных шагов перед английским премьер-министром… Вместо того чтобы быть за это признательным, нашли соответствующим русской политике продолжать… работать над дальнейшим взаимным отчуждением России и Германии, в чем нет надобности в интересах как одной, так и другой из великих соседних империй. Мы ни в чем не завидуем друг другу и нам нечего приобретать друг у друга, что могло бы нам пригодиться». Справедливости ради необходимо признать, что на тесный союз с Россией Германия пойти в принципе не могла. В этом случае из-за остроты русско-австрийских противоречий против них немедленно бы сложилась мощная коалиция в составе Англии, Франции и Австро-Венгрии (между этими тремя державами не было никаких противоречий), а заодно и Турции, война против которой не сулила бы никаких шансов на успех. Добиться больших уступок России, чем это было сделано в Берлине, Бисмарк при всем желании не мог, ибо это означало бы радикальным образом поссориться как с Англией, так и с Австро-Венгрией. Германская дипломатия рассчитывала, напротив, заключив более тесный союз с Дунайской монархией, заручиться по меньшей мере благожелательным по отношению к Германии нейтралитетом Англии. В конце 1870-х годов это было еще возможно, а два десятилетия спустя, с нарастанием англо-германского промышленного, торгового и военно-морского соперничества, надежды на нейтралитет Англии в любом серьезном конфликте между Германией и Францией потеряли под собой какие-либо серьезные основания.
