Борис Рябов
Товарищ Н «Релокант»
Глава 15
На следующее утро, после дежурства с Алексеем, я сообщил капитану, что меняю свой уютный кубрик, на шикарные хоромы, за что попросил передать спасибо Елене Андреевне.
Собрав свои немногочисленные пожитки, я направился к новому месту жительства. Проведя в квартире несколько часов, я опробовал кровать, осмотрел кухню и остановился у окна, рассматривая дома напротив и идущих по улице прохожих. В этот момент меня посетило интересное чувство. Несмотря на то, что я стоял на абсолютно твердом полу, опершись на подоконник, меня все равно немного покачивало. Я даже подумал, что это может быть, какая-нибудь обратная морской болезни. Ведь раньше мне не приходилось жить на кораблях так долго, и к легкой качке я уже привык настолько, что совсем перестал ее замечать.
Встряхнув головой, я решил сфокусироваться на каком-нибудь одном предмете. Посмотрев налево, мой взгляд зацепила открывающаяся дверь подъезда, в доме, который стоял наискось от меня.
К моему большому удивлению, из него вышла Елена Андреевна. Издалека не было видно глаз, но мне показалось, что она бросила короткий взгляд прямо на наши окна и направилась в сторону порта.
Земную болезнь, как рукой сняло. Судя по коротким теням от солнца, время было почти полдень. Обычно супруга капитана как раз появлялась на шхуне в это время, для того чтобы проконтролировать, чем обедал Платон Алексеевич.
Проводив ее взглядом, я из любопытства начал разглядывать дом. На первом этаже, левее подъезда, прямо по центру располагалась не большое кафе, с вынесенными на улицу двумя столиками под навесом. Еще левее от кафе, на стекле большого окна белой краской был красиво нарисован корабль с парусами. Над кораблем полукругом было что-то написано по-турецки. А под кораблем по-французски, по-английски и по-русски была реклама: «Перевезем вас по морю без проблем».
Удобно, подумал я, жить и работать в одном доме. После чего, отойдя от окна, я взял не переведённый до конца «Остров сокровищ» и лег на кровать.
Вечером, когда мы с Анастасией отправились смотреть в телескоп на набережную, проходя мимо дома, Настя показала мне окна квартиры, где жили Платон Алексеевич с Еленой Андреевной.
– Вон те три окна, прямо над их конторкой, – она усмехнулась. – Я как-то была у них, предлагала им пол сломать и лестницу прямо в контору сделать.
Глава 16
Посмотреть на набережной в натертый до золотого блеска телескоп, всего за десять курушей с человека, предлагали двое русских. Первый брал деньги и выстраивал всех в честную очередь. Второй то по-французски, то по-русски, травил всякие небылицы.
Делая таинственный голос, он начинал рассказывать, что один ученый считает и даже доказал, что луна образовалась в результате того, что в древности земля вращалась так быстро, что от нее оторвался огромный кусок земли, который и стал луной. И место, откуда оторвался данный кусок, теперь является тихим океаном. Вроде как раньше это была равнина.
Когда мы встали в очередь, оказалось, что с первым соотечественником я был знаком. Это был то самый издатель, с которым мы на второй день моего пребывания здесь, ходили к нашему посольству.
Помимо просмотра земель, которые когда-то были на месте тихого океана, он предлагал еще купить газету. Я мучительно пытался вспомнить, как его зовут, но так и не смог. Да и он, когда подошел взять с меня деньги, меня не узнал. Взяв с нас оплату, он отошёл в сторону и, видимо терзаемый сомнениями, периодически посматривал на меня, так и не решившись заговорить со мной.
Когда Настя подошла к телескопу и ушлый экскурсовод начал ей помогать, спрашивая: «Что видит очаровательная мадемуазель?», газетчик, видя, что очередь укорачивается, перестал бросать на меня короткие взгляды и начал зычно зазывать проходящих мимо людей, увидеть ночное светило вблизи.
Прогулки вечерами с Анастасией по улице Пера и набережной стали регулярными. Иногда по дороге, она просто так заходила поглазеть в какой-нибудь магазин. Спрашивала у продавцов, какие-нибудь товары, которых на полке не было и интересовалась, когда они прибудут. Один раз мы зашли в лавку где, на второй день пребывания, я за дешево продал золотые часы. Наши с ней разговоры были легкими. Прошлого друг друга в них мы почти не касались. Приходя домой, мы расходились по разные стороны ширмы, желая друг другу спокойной ночи.
Конечно, по-мужски меня к ней влекло, но навешенный на меня ярлык «приличный человек», предписывал мне не форсировать события. Поэтому я выжидал и держался.
На второй выходной неделе нашего знакомства, в ночь перед тремя неделями работы, когда мы уже легли спать, почти провалившись в сон, лежа носом к стенке, я услышал легкие шаги. Настя, минуя кухню и уборную, подошла ко мне и села с краю кровати. Я резко обернулся вырванный из объятий сна:
– Что-то случилось? – пробормотал я, щурясь и осматривая видимые части комнаты.
– Нет, – тихо шепнула она, положив мне руку на плечо. – Мне просто очень страшно.
Поняв, что никакой угрозы нет, я расслабился, провел ладонью по глазам, что бы сбить сон, и перевернулся на спину.
– Кошмар приснился?
– Нет, – она, о чем-то задумавшись на секунду, посмотрела в окно. Потом повернулась ко мне и также тихо спокойно прошептала, – Можно я здесь с вами полежу?
– Конечно, – прижался я к стенке.
Анастасия пристроилась рядом, использовав моё плечо как подушку. Я почувствовал, как ее тело время от времени пробивает дрожь.
– Чего вы боитесь больше всего, Михаил? – спросила она меня, глядя в потолок.
Я пожал плечами, хотя ответ на ее вопрос знал хорошо. Иногда я также как она подолгу не мог заснуть, отгоняя от себя дурные мысли о семье, будущем, которым раньше я хоть как-то, но управлял. Все это теперь находиться во власти стихии под названием жизнь. В такие моменты страхи душили меня, заставляя моё сердце биться с бешеной скоростью.
Говорить ей сейчас об этом я не стал. Мне в тот момент показалось, что жаловаться о душевной боли разлуки хрупкой, милой девушке, которая каждый день, видит смерь и увечья, было бы ничтожно с моей стороны. Да она и сама наверняка все прекрасно понимала. Поэтому я назвал ей свой второй самый пугающий меня страх:
– Боюсь утонуть, – шепнул я в ответ, покосившись на неё.
Она тихонько усмехнулась, повернувшись лицом ко мне.
Я тоже повернулся к ней. Её лицо было так близко, что даже в темноте я мог разглядеть очертания её лица и следы от слезинок под глазами.
– Ты же моряк? – усмехнулась она, не поверив.
Мы одновременно сделали легкое движение головой друг другу на встречу и наши губы слились. Первый поцелуй был лишь легким, нежным прикосновением. Второй и третий становились все длительнее и жарче.
Утром, с первыми лучами солнца, пока Настя еще спала, я собрался, вышел на улицу и направился к пирсу. Это был один из тех дней, когда мне совсем никуда не хотелось идти. Настроение при этом у меня было приподнятое. Что-то, напевая, я даже не заметил, как обогнал Платона Алексеевича, который шел по тротуару с другой стороны улицы.
Он, окликнув меня, удивился. Ведь это он всегда перед выходом в рейс, первым приходит на шхуну. Перейдя на его сторону, мы продолжили путь вместе. Я предложил капитану способ, как нам ускорить подъем грузов из трюма, рассказав, что еще в Ейске, сам смастерил не хитрое приспособление похожее на механическую лебедку. А он пригласил меня вечерами спускаться в кафе, расположенное в его доме. Для вечернего чая или чего-нибудь покрепче пития.
По дороге на меня нахлынули теплые воспоминания. Не так уж и давно мы с отцом, таким же ранним утром выходили из дома и направлялись к берегу. Планируя по пути предстоящий выход в море.
Глава 17
Теперь, когда мы возвращались после упорной работы домой. Мы стали чаще встречаться.
Вечерами я с Настей и Платон Алексеевич с Еленой Андреевной собирались в кафе. Иногда к нам присоединялся Алексей.
Обычно все начиналось с того, что Елена Андреевна приносила нам какую-нибудь новость из газет или от знакомых, о новой теперь для нас «Советской России». Ничего хорошего газеты не писали. Пресса пестрила заголовками и рассуждениями о надвигающемся на Родину голоде. Еще страшнее звучало то, что большевики не в силах остановить грядущую катастрофу, так как сами все и разрушили.
При этом советская всласть укрепляла отношения с революционерами в Анкаре. Решив помогать им оружием и деньгами в борьбе с «Империализмом захватчиков».
Платон Алексеевич называл их дураками:
– Да уж. – недоумевая, протяжно говорил он, когда слышал о помощи Великому Национальному собранию Турции.
– Неужели они там совсем того? – басил он. – Видимо нет советчика, который турок знает. Они думают, что, смогут после победы на них влиять… Идиоты! Совсем не понимают, что туркам только помощь нужна. А как только они своего добьются, пошлют их со своими идеями «равенства и братства». Мустафа еще на первом собрании провозгласил приоритетом Турции «светскость», а не «советскость».
Елена Андреевна к советскому партийному руководству относилась не менее «дружелюбно», зачастую, даже враждебно. Однажды я сам стал свидетелем этого, когда его представители начали появляться в Константинополе. Двоим из них, волей судьбы, выпало пройти мимо нас вечером, и супруга капитана не сдержалась, узнав в них «большевистскую заразу». Она, молча, встала и изо всех сил кинула в спину одного из них небольшой деревянный поднос, на котором любезный официант выносил нам разные сладости. Бросок был чувствительный, представитель советов даже вскрикнул, возможно, не только от боли, но и от неожиданности. Резко обернувшись и схватившись за спину, он хотел было возмутиться. Но после того, как мы все словно по команде встали из-за стола, он, осмотрев нашу молчаливую компанию, решил только тихонько фыркнуть носом. После чего развернулся и, прибавив шаг, догнал товарища, который ошарашенный внезапным криком друга, отскочил на пару шагов и наблюдал за происходящим с испугом.
Несмотря на такое вот отношение к большевикам, Елена Андреевна всегда рассуждала по-своему:
– Здесь ты конечно прав, Платон, – отвечала она ему на новости о помощи, – Но в этой дружбе есть и смысл. Туркам сперва нужно будет помочь России разобраться с империализмом в Грузии и Армении. А то, как же они будут доставлять эту помощь. Море за англичанами, большие корабли не пройдут, а вроде наших не полезут. Так что это не помощь, это оплата.
«Голод», «Притеснение оппозиционно настроенной интеллигенции», мне от всех этих принесённых новостей и рассуждений поначалу становилось жутко. Поэтому я старался думать позитивно: «Батя рыбак, уж голодными дома не будут. А то, что интеллигенцию гоняют, так это и вовсе не про мою семью».
Сворачивала всю эту мрачную новостную повестку обычно Настя. Она, казалось мне, все эти новости вообще пропускала мимо ушей.
Почти всегда подобрав удобный момент, она сменяла тему разговора на обсуждение нового фильма или какой-либо диковины, которую она видела на местном блошином рынке. Елена Андреевна начинала ее охотно обо всем расспрашивать, особенно если увиденное касалось моды или декора.
Мы с Платоном Алексеевичем, после того как разговор, по его словам, превращался: «В щебетание двух курочек», уходили в конторку. Там капитан доставал из железного шкафа, стоящего в углу, карту и мы, вспоминая пройдённые маршруты, вносили в них коррективы. Стараясь сократить время в пути или отметить замеченные нами военные корабли Антанты.
После того как темнело, мы расходились по домам. Ширма, разделяющая нашу с Настей квартиру пополам, со временем исчезла. Две кровати сдвинулись в одну большую. Мы с Настей теперь были вместе.
Иногда в походах я думал, как представлю её семье. Как родители удивятся: «Исчез мальчишкой, а вернулся совсем взрослым».
Через год я даже сделал Насте предложение. Хотя совсем не понимал, как тут можно зарегистрировать брак. Если я по подделанному паспорту грек, а она все еще оставалась российской поданной. Но решать эту головоломку мне не пришлось. Настя в момент, когда я стояла перед ней на одном колене, вроде бы расплакавшись от счастья, мне отказала. Сказав, что она очень тронута, и я ей тоже очень дорог, но в эту нелегкую минуту, не время связывать себя узами брака и клятвами.
Тем более, что возвращаться назад в Россию она совсем не планировала, ни через год и ни через десять лет. Боле того, её пребывание в Константинополе, тоже уже было под большим вопросом. Плавучий госпиталь, в котором она служила, вот-вот планировал отбыть в Бризетту. А сама она с его уходом собиралась перебраться во Францию и попробовать устроиться там на совсем.
На её предложение уехать с ней, отказом уже ответил я. Потому что вряд ли Франция или какая-нибудь другая страна могла бы заменить мне дом, стать моей новой Родиной. Несмотря на то, что здесь мне жилось не плохо, в душе у меня не было главного чувства, того, что я свой для этой страны, и смериться с существованием «на птичьих правах» я не мог.
Глава 18
Спустя несколько месяцев, когда мы вернулись из очередной перевозки беглецов из Константинополя в заморские страны. В комнате на столе меня ждало прощальное, искреннее, трогательное письмо от Анастасии. Она, как и собиралась, ушла вместе с госпиталем, который после Туниса запланировал заход в Марсель.
Вечером следующего дня, на наших вечерних посиделках, я получил приказ не унывать от Платона Алексеевича и улыбку сожаления от Елены Андреевны, которая была уверенна:
– Скоро пассажиров у нас будет больше.
Предполагала она это, после прошумевших слухов об успешных наступательных операциях новой армии Мустафы против греков и их союзников. Поговаривали, что наш Михаил Фрунзе с помощниками, направленный на помощь турецким борцам с империализмом, приложил руку к этим успехам.
Новости эти мне показались обнадеживающими. Я думал так, чем быстрее новая армия Турции победит, тем быстрее здесь наладятся связь с новой Советской Россией. Наверняка появятся какие-нибудь мирные посольства или учреждения, куда можно будет обратиться за помощью в возвращении. А сейчас, пока идет военное время, с греческим паспортом и русским лицом, вернее будет подождать, как говориться, целее буду. Да и паспорт грека становился в Турции не безопасным. Платон Алексеевич рекомендовал мне его припрятать на шхуне до лучших времен.
После того как я остался один, в квартире стало пусто. Вновь все расставив по своим местам, я разделил кровать и восстановил ширму. Мне снова было одиноко. По ночам я часто просыпался, вставал и, подходя к окну, без толку смотрел на темную безлюдную улицу. Мне, казалось, что вот так и пройдет вся жизнь. И встречу я свой конец, в лучшем случае мгновенно на работе, а в худшем здесь, в этой комнате, медленно задыхаясь от копоти в легких, так и не вернувшись, домой. Как поется в той песне: «И никто не узнает где могилка моя, и никто не узнает, и никто не придет, только раннею весною соловей пропоёт».
Правда, один раз, толк в моей бессоннице все же был. Глядя ночью в окно на пустынную улицу, краем глаза, я заметил какое-то движение возле дома Елены Андреевны. Мне показалось, словно тень мелькнула из-за угла и скользнула прямо к двери её конторки. Протерев сонные глаза, я присмотрелся повнимательнее. Тень возле входной двери оказалась человеком. Поднявшись с колена, он медленно приоткрыл дверь и уже начал проскальзывать внутрь. Можно было бы конечно попробовать поймать негодяя, но одному это было рискованно. Местные воры и бандиты по рассказам Алексея ничем не отличались от наших и легко могли отправить человека на тот свет. Поэтому, я присел возле окна, чтобы не стоять в полный рост и гаркнул на всю улицу по-турецки:
– Я вижу.
Человек, почти исчезнувший за дверью, услышав меня, также плавно как тень совершил быстрое движение назад и юркнул за угол, из-за которого он появился.
На мой возглас, проснулись несколько соседей и Платон Алексеевич с супругой. В их окнах зажегся свет. Елена Андреевна подошла к окну, она была в длинной белой сорочке, и посмотрела в мою сторону.
Я свет зажигать не стал, чтобы не выдавать место своей дислокации. Пусть вор, если он затаился и смотрит из темноты, думает, что здесь кто-то за всем наблюдает. Спустя несколько минут, Платон Алексеевич вышел из подъезда и, бросив взгляд на моё окно, направился к двери конторы. В руках у него была короткая дубинка. Увидев его, я тоже оделся. Вооружившись ножкой от стола, которую держал на всякий случай для самообороны, я направился ему на помощь.
Когда я вышел из подъезда, Платон Алексеевич уже стоял возле двери. Перебегая улицу, я посмотрел вверх. Чуть наклонившись вперед из-за окна, выглядывала Елена Андреевна, пытаясь рассмотреть, что происходит внизу. Она настороженно осмотрелась по сторонам и, увидев меня, немного смущенно прикрылась шторой.
– Это же ты крикнул? – прошептал капитан.
Он медленно приоткрыл дверь за ручку.
– Да, а как вы догадались? – поинтересовался я, рассказав Платону Алексеевичу про ночного визитера.
– Так что, внутрь никто не зашел? – переспросил меня капитан, вглядываясь в темноту комнаты.
После того, как я еще раз пересказал, что видел только одного человека, и он лишь на половину проник внутрь, а после ретировался, Платон Алексеевич уже более уверенно открыл дверь, вошел, и зажег свет. Осмотрев все и убедившись, в сохранности предметов и бумаг, лежащих на своих местах, Платон Алексеевич положил дубинку на стол и с досадой поделился своими мыслями:
– Из-за ящика все, – он кивнул на железный шкаф, запирающийся на ключ, в углу. Елена Андреевна хранила в нем бухгалтерские записи, а капитан складывал карты.
– Может написать бумагу, что денег мы здесь не держим и на дверь прикрепить? – хмыкнул капитан.
В ту ночь Платон Алексеевич пошел домой, а я из-за того, что замок после визита незнакомца был сломан, остался ночевать в конторке за сторожа.
Сходив к себе за одеялом и подушкой, я разместился возле двери, подперев ее своим телом. Во всей этой ситуации радовало только одно, несмотря на неудобство, я на удивление очень быстро и крепко уснул.
Часть 3 Глава 1
Так миновало девять лет. Это время прошло, словно один длинный сон.
Будто проснувшись на полу конторки, я открыл дверь, вышел на улицу и от торгующего в разнос газетами мальчика услышал:
– Читайте в свежем номере! Константинополь переименован в Стамбул!
В этом девятилетнем сне, в моей жизни изменилось не многое. За это время мы сотню раз пересекли Эгейское и Средиземное море. Перевезли огромное количество людей, бегущих от новой власти, пребывающих и уезжающих. Люди передвигались между берегами постоянно, одни в поисках спасения, другие искали счастья или удачи, третьи наживы. У всех были свои причины.
Количество наших соотечественников в Стамбуле за все это время заметно уменьшилось. Русская речь на улице Гранд рю де Пера, которая сменила название на «Истикляль», что значило «Независимость» утихла.
Растеклись российские подданные по всему миру. Почти во всех странах, которые имели выход к морю, начали возникать кают компании, основанные нашими морскими офицерами. Они, как и мы занимались перевозками, оказывали услуги.
Уехавшие ученые прославляли своими открытиями другие научные сообщества. Военные продолжали свое дело на других континентах. Некоторым из них даже ставили памятники, признавая их заслуги и подвиги.
Как и предсказал Платон Алексеевич, Турция, воспользовавшись поддержкой Советской России, одержала победу над империализмом. В двадцать третьем году ее признали независимым государством во главе с Мустафой Кемалем. После чего страны Антанты вывели почти все свои войска, с признанной ими территории Турции.
Нам тогда очень удачно попался клиент, какой-то проворовавшийся чиновник из Константинополя. За перевозку его к берегам Франции, он сделал нам турецкие паспорта. Так что теперь у меня было уже два гражданства.
Советская власть, на которую я рассчитывал, начала укреплять взаимное сотрудничество. Но без размолвок не обходилось. В двадцать пятом году коммунистическая партия Турции была запрещена. Пятнадцать ее членов, которые пытались бежать морем, были задержаны и убиты.
Мустафа Кемаль, укрепив свою власть, начал налаживать отношения с теми самыми империалистическими странами, против которых он боролся вместе с «Советскими специалистами».
Я же все это время не оставлял надежды вернуться. Ничто не мешало мне купить билет до Керчи кроме страха, что держал меня здесь крепче любых цепей и канатов. Он исходил неиссякаемого потока громких заголовков: о высылке ученых деятелей, убийстве и бегстве тех, кто и сам когда-то стоял у руля революции. От всех этих новостей меня иногда мутило. Я гнал их из головы, прося господа помочь мне найти дорогу домой.