Борис Рябов
Товарищ Н «Релокант»
Глава 21
Комната дома, в которой мы с Михри оказались, была абсолютно пустой. В ней не было ни мебели, ни вообще каких-то следов проживания людей. Четыре стены, два окна, закрытые ставнями, и две двери. Через маленькие щелки между ставнями, в комнату еле-еле пробивался свет. В углу стоял приготовленный для нас не большой мешок и ночная ваза.
Спустив с себя Михри рядом с вещами, я, прихрамывая, подошел к окну. В небольшую щель возле петли на ставне было видно, как мичман, находясь уже в лодке, начинает отчаливать от пирса. Алексей, помогая ему, толкал нос «Новой Елены» багром с берега. Убедившись, что расстояние между кормой и пирсом человеку было уже не преодолеть, Лёша бросил багор и рванул куда-то влево, пробежав мимо нескольких рабочих, устанавливающих на пирсе столб для указателей. Рабочие стояли, замерев, обсуждая увиденное.
Через две минуты на пирс выскочили трое. Двое полицейских и военный моряк в немецкой форме. Один из полицейских держался за плечо. Это был тот самый, приведённый в чувство, блюститель порядка, с которым мы сцепились не более трех минут назад. «Новая Елена» в этот момент уже вошла под мост, отделяющий ее от Босфора.
Все втрое преследователей подбежали к рабочим. О чем они говорили, слышно не было, но догадаться было не сложно. Полицейские спрашивали, а рабочие отвечали, показывая руками направления, в которые двинулись Мичман и Алексей.
Получив информацию, троица разделилась. Полицейские побежали влево, в надежде напасть на след Алексея, а моряк к линкору.
Глава 22
Отойдя от окна, я сел на пол рядом с Михри. Хотел рассказать ему увиденное, но он остановил меня, показав жестом, что нужно молчать.
– Больше не звука, – еле-еле шепнул он мне на ухо.
Замечание было по делу, и я повесил голову. Все что происходило дальше за стенами этого дома, возможно, было только представлять.
Немец наверняка доложит своим на линкоре, что напавшие, пытаются вывезти заключенного на лодке. На это у него уйдет не больше двух минут. Павел Николаевич к этому времени выйдет из-под моста и, пройдя прямо вдоль борта у немецкого корабля, будет не более чем в метрах шестистах от него.
Я начал считать секунды, отмечая минуты разогнутыми пальцами.
Линкор в погоню не пуститься, слишком большой. Местные тоже помочь быстро не смогут, пока им доложат, пока они поймут, кто и где, пройдет не менее минут десяти. Этого времени мичману хватит впритык, чтобы дойти до противоположного берега Босфора, поджечь лодку и скрыться на берегу.
Разогнув один палец и отсчитав пятьдесят секунд, я услышали тихие, но различимые выстрелы. Стреляло несколько стрелков. Скорее всего, это немцы с линкора из винтовок пытались достать Павла Николаевича, представлял я.
Иногда выстрелы на пару секунд затихали, потом снова начинались. Это потому, что у мичмана при себе на палубе пара винтовок, думал я. Человек он опытный, наверняка меткий, такой же меткий как Алексей с Петром. Парочка мертвых матросов наверняка сейчас лежит на палубе своей железной громадины.
Когда я разогнул третий палец, выстрелы прекратились совсем. Или смельчаки готовые вступить с мичманов в дуэль закончились или расстояние так увеличилось, что они поняли, что это бесполезно.
На четвертой минуте выстрелы снова начались, только звучали они мощнее. По Павлу Николаевичу били из какого-то крупнокалиберного пулемета.
Представив, как пули этого орудия на щепки разносят нашу красавицу, сердце моё сжалось. Горшок с керосином наверняка был уже разбит. Пламя охватило палубу, машина от попадания в неё повреждена и встала. Павел Николаевич…
Еще через двадцать секунд раздался взрыв. Пулемет замолчал. Вот и все, мелькнуло у меня в голове. Наступила гробовая тишина.
Посидев неподвижно минуту, я снял с себя рубаху и, задрав штанину, осмотрел ногу. Рана была не большой. Дырочка размером с горошину не более. Крепко перебинтовав рану оторванным рукавом, я остановил кровотечение.
В этот момент слезы накатили на глаза и хлынули потоком. Но не из-за боли, а из-за Павла Николаевича, Платона Алексеевича, Алексея, Петра, Лены и даже из-за Михри или как там его. За живых я переживал, за мёртвых молился, прося для них у господа царствия небесного. Все напряжение, накопленное за эти годы, выходило наружу с солеными слезами.
Глава 23
Из мешка, стоящего в углу, мы достали четыре бутылки воды, две буханки хлеба, немного зелени, пару кусков копчёного мяса, два скрученных комплекта одежды, накладные усы и парики. Поужинав хлебом и мясом, мы начали переодеваться. Михри пришлось помогать, так как от боли стоять на ногах он почти не мог.
Переодевшись в оставленную нам одежду, мы превратились в двух моряков торгового флота СССР. Форма у них почти не отличалась от военных моряков, но небольшие различия все же были.
Теперь все что нам оставалось, это в абсолютной тишине ждать условного стука в дверь. Это было нелегко. Ночью нога начала болеть со страшной силой. Она постепенно опухала. Её нужно было обработать и перебинтовывать, но приходилось терпеть. Именно ночью движения необходимо было ограничить максимально, потому-то каждый шорох или стон в тишине слышался гораздо громче, чем днем.
К обеду следующего дня болела не только нога. Все кости тела ныли от неподвижного лежания на деревянном полу. Не было такой позиции, в которой можно было спокойно просидеть или лежать хотя бы десять минут. Я с ужасом представлял себе тюрьмы с камерами, в которых кроме бетонной лежанки ничего нет, а срок заключения годы.
Судя по оставленным нам запасам, наше пребывание здесь рассчитывалось на четыре-пять дней. Потом все припасы должны были закончиться.
Мы сидели, лежали, не произнося ни слова друг другу. Самым волнительным за это время, из того что доносилось снаружи, были гудки входящих в порт транспортников. Какой-то из них должен был быть наш.
Еще меня мучали вопрос: как мы поймем куда идти и как мы вообще дойдем с такими ногами.
Глава 24
Ответы на свои вопросы я получил вечером третьего дня. Сначала мы услышали родную речь. К дому, громко шутя и смеясь, шла компания человек из шести-семи.
– Ну и где тут твой бордель? – послышалось с улицы.
– Там вон был, если не переехал.
– Куда переехал?
– Куда? Куда? На улицу труда!
Товарищи, приблизившись к дому, громко засмеялась.
– Нее, вряд ли, их бы там всех арестовали.
– А может, протащим парочку девчуль на борт? – раздалось почти под нашими окнами, и компания снова зычно захохотала.
– Ага, боцман нас тогда самих отправит, за борт!
После того как группа людей удалилась, мы, надев парики и наклеив усы, встали. Я помог Михри подняться и перебраться поближе к двери. За эти три дня его состояние немного улучшилось. Он уже мог стоять не шатаясь.
Где-то, через три часа к дому опять начали приближаться те же голоса, только на этот раз проулком.
– Ты куда нас ведешь? – спрашивал один не трезвым голосом.
– Да все туда, на улицу труда, – все ближе и ближе отвечал тот же голос.
– Погодь, отолью.
Люди остановились прямо напротив двери и в дверь не громко постучали условным сигналом – два коротких один длинный.
Я открыл дверь. Двое крепких морячков быстро заскочили внутрь дома и, подхватив нас под руки, подтолкнули на улицу, а сами, оставшись внутри, закрыли за нами.
На улице было темно. Ночь почти опустилась на город.
– Хорош ссать! – скомандовал один из моряков.
Тогда двое других, которые действительно отливали на стену, прекратили это действие. Они поправили форму и подхватили Михри, перекинув его руки через плечи, будто он пьян. Михри повесил голову, и мы двинулись на пирс.
– Ну, Юра, готовь вазелин. Завтра тебе капитан устроит! – посочувствовал Михри один из сопровождающих.
– По рее пойдешь! – ухмыляясь, прикрикнул я в спину, еле волочащему ноги Михри, сам не ожидая от себя такого.
Идущий рядом со мной морячок улыбнулся моей шутке. Вот так не спеша мы доковыляли до стоящего транспортника СССР, находящегося там, где три дня назад стоял немецкий линкор.
– Я уж трап думал убирать, – пробасил нам при входе на палубу тучный мужчина. – Юра! Ё – маё!
Глядя на Михри, прикрикнул он.
Заключение
– Заболтал я Вас наверно? – спросил Михаил Александрович, глядя на Папу.
– Да нет, интересно, не каждый день такое услышишь, – ответил отец. – И как же вас встретили?
– Встретили, как положено. Сразу нас с Михри разъединили. Меня в медпункт. Хотя это, наверное, даже не медпункт был, а прям и палата, и операционная, все сазу. Раздели меня, осмотрели, быстро помыли и на стол. Врач зашёл, обезболивающие в ногу вкатил, ширмочку мне поставил, чтоб я не видел, чего он там делает. Минут тридцать он в ноге копался. Но оно и понятно, ее за три дня сильно раздуло, еле в туфлю влезла. Сначала врач из неё достал маленький кусочек камня не больше сантиметра. Тут-то я понял, что это меня не пуля зацепила, а маленький осколок от булыжника, в который она попала отрикошетил. Ну а закончил он, вот, как видите.
Михаил Александрович посмотрел себе на ногу.
Старый дедушка, а обманщик, подумал я. Сначала сказал, что акула откусила, а оказалось камешек.
– И потом куда вас, домой? – продолжил задавать вопросы отец.
– Ну, нет. Наследующие утро мы вышли из порта и направились в Одессу. Пока шли, из каюты этой я вообще не выходил. Мне и костылей-то не дали. Еду приносили, обезболивающие кололи, убирали за мной. Полный пансион! Потом, когда в Одессу пришли, меня одели, в кресло каталку посадили и уже с сотрудниками госбезопасности на машине сразу на аэродром. Вот так вот я первый раз на самолете летал. Из Одессы в Москву. В Москве как приземлились, сразу машину подали и в Лефортово6, в камеру. Я значит на костылях, дали мне их там, вошел, смотрю, двое лежат на кроватях. Один на меня посмотрел внимательно и второму говорит:
– Смотри, иностранца какого-то поймали.
А я и правду загорелый как негр по сравнению с ними. Потом конечно познакомились, они военные какие-то были, причем со званиями о-го-го. Хотя может и подсадные, кто их там разберет.
– Пытали? – с сожалением сморщился папа.
– Ну как, сначала нет. Сначала по-доброму. Вызовут на допрос: «Вы, мол, нам все расскажите, Михаил Александрович, как вы там и чего делали. Мы все запишем для истории, и домой поедете». Я же, Сережа, почему все так хорошо помню? – обратился Михаил Александрович к отцу. – Потому что, я эту историю сотню раз рассказал, пока там был! Да еще и в мельчайших подробностях.
Старик рассмеялся:
– Меня ночью разбуди, спроси, где схрон был на Босфоре, я карту подробную нарисую. А на утро спроси, какие таблетки вчера врач прописал, и все, бесполезно, без рецепта не вспомню.
– А Михри с вами был? – поинтересовалась мама.
– Нет, – протянул Михаил Александрович – Мы как на корабль вошли, я его и не видел больше. Только доносы на меня, якобы от него читал, что меня турки завербовали. От Лены читал доносы, что есть подозрения, что я с англичанами сотрудничаю. Только я ж все эти хитрости их знал, Леночка меня же научила. Они начнут один и тоже вопрос задавать, только по-разному. А я уж бывало тоже на нерве, понимаю, что по шапке все равно дадут. И им в ответ начинал рассказывать, как это прием с вопросами действует. А что толку, у них как проводить допросы, в методичке было прописано, они ей и следовали…
– И долго так?
– Ну, считай, с конца сентября до пятнадцатого декабря. А потом вызвали меня не на допрос, а в кабинет отдельный. Я зашел, сел там, в кресло мягкое, костыли отложил, жду. Вдруг заходит человек в штатском. Сел напротив и спокойно так, с таким говором грузинским, сначала официально говорит: «Михаил Александрович, вы доказали верность Родине…» и все такое. «Все добытые вашей группой сведения подтвердились. За участи в операции спасения, представили вас к награде». Вручил мне паспорт гражданина СССР. Билет на поезд до Куйбышева. Одежду дал: костюм, пальто, сапоги, шапку, варежки – все новое. Книжку банковскую вручил, там говорит: «Ваша зарплата за последние пять месяцев». Я его слушаю, а у меня глаза по полтиннику, думаю, может меня на входе в комнату по затылку треснули, и я сейчас в обмороке. А он официальную часть окончил и дальше уже так, по-свойски: «Вам же объяснили, что рассказывать можно, а что не стоит?» И не дожидаясь ответа, бумагу мне дает. «Как восстановитесь. Передадите начальнику речного вокзала, они вас там устроят. Им толковые люди нужны. А в остальном, извините, – говорит. – Обязаны были вас проверить, сами понимаете служба». Я ему в ответ только покивал несколько раз: «Все объяснили. Понимаю». Что ему еще ответить? Тогда он встал, пожал мне руку: «Все, – говорит. – Михаил Александрович, вы свободны. Собирайтесь, до вокзала вас подкину». Я посмотрел на него и спрашиваю: «Можно вопрос один?» Он бросил на меня строгий взгляд такой: «Задавайте, если смогу отвечу». «А Елена Андреевна, где-то здесь у вас? И вы, наверное, знаете, чем там все закончилось?». Он подошел к вешалке и снял с неё пальто: «Беспокоитесь за товарищей, понимаю. За Елену Андреевну не переживайте. А закончилось там все блестяще. Никаких следов. Все участники вашей группы эвакуированы, потери минимальны». Минимальны, подумал я, Алексей тебя бы сейчас за это слово по стене размазал… Но на душе от его слов стало легче. До вокзала мы ехали, молча, на машине с водителем, там, на поезд и сюда. Пара суток пути и вот, к дому на улице Обороны я приковылял вечером. Постучал в дверь квартиры, стою. Мать открыла, поседевшая, в пуховом платке на пояснице. Шутка ли, почти двадцать лет прошло. Смотрит на меня и молчит. Я уж думал, сейчас спросит: «Вам кого?». Но нет, отца окликнула, обняла меня и заплакала. Так всю ночь с ними за столом в разговорах просидели. Они знали, что я на нашу разведку работал. Как только я начал писать, к ним сразу из госбезопасности сотрудники пришли, все объяснили. Подарки, что я им высылал, шелка разные и бусы из дому выносить не разрешали. Расписки со всех взяли о неразглашении и попросили писать почаще. Следующим вечером Катя пришла с мужем и племянниками, можно сказать заново познакомились. Она к тому времени уже врачом стала, у неё два пацана родились.
– Ну и как вы? Все-таки другая страна? – поинтересовался отец.
– Поначалу тяжко было конечно. Лена не знай где. Что с ней, ни у кого не спросишь? Думы страшные в голову лезут. Каждый день ее ждал. Вокруг тоже не лучше. Шутка ли, из плюс тридцати, в минус тридцать. Я уж и забыл, что такое зима. Да и не привычно все. Порядки кругом другие, сладостей нет, торговцы с фруктами по улице не ходят, лепёшками не торгуют. Весной мы с батей мне протез деревянный сами вырезали. С месяц я к нему привыкал. Потом думаю, что сиднем-то сидеть одному. Пошёл на вокзал, бумагу начальнику передал. Он прочитал, нахмурился, говорит: «Если что, прошу сигнализировать. Дополнительно будем вас привлекать как переводчика» и определил меня в хозяйственную часть. Я надеялся, в работе хоть немного от мыслей о Леночке отвлекусь. Но не тут-то было, вокзал новый, недавно построили, там ремонта не надо, ничего не надо. Ходи только вокруг него, клумбы поливай, да кораблики встречай. Ну и вот, лето уже, июнь. Обед, жара, стою я со шлангом, нос повесил, думаю в Сибири моя Ленка, наверное, или где-нибудь во Франции, новые паутины плетет. Тут с лавочки за спиной слышу её голос: «Как интересно, настоящий пират ухаживает за цветочками. Не уж-то дал кому-то обещание больше не геройствовать». Я приосанился, не спеша так голову поворачиваю, думаю хоть бы это был не сон, и точно не сон. Сидит Леночка на лавочке. В голубом платьице с белым воротничком и косынкой на голове. Сердцем моё запело, грудь задышала. Чуть не бросился к ней, чтобы обнять, расцеловать. Но подковырка ее про цветочки меня по смешному задела. Я и сам чувствовал себя нелепо на этом месте. «Зря Вы, – говорю, – смеётесь, Елена Андреевна. Я, между прочим, тут в наружном наблюдении стою. Вон видите, не молодой мужчина у выхода сидит. В шляпе, с портфелем. В окно заглядывает». Лена посмотрела на него и заулыбалась. «Шпион! Он не просто так туда смотрит. С той точки отлично видно нашу буфетчицу. У него, между прочим, на неё виды. А по данным буфетчицы, из-за этого гипнотизера у неё вчера шесть копеек недостача была». Лена рассмеялась и говорит: «Вижу эта гавань на замке. Здесь у иностранных агентов нет шансов». От слова «Гавань», которому Лена придала большое значение, я чуть в голос не загоготал. «Зря вы смеётесь, Михаил, – интригующе продолжила она. – Есть мнение, что этот город скоро станет столицей». Тут уж я не выдержал. «Шахматной» спрашиваю. Лена усмехнулась, потом тон сменила, и уже без смеха мне говорит: «И не только. А самое интересное знаешь, что?». Я, почти перестав смеяться, подошел к ней, сел рядом, наглядеться на неё не могу. «Что?» – спрашиваю. Она глаза опустила, потом подняла и говорит: «Что такой неприметный опытный пират как ты, может быть мне очень полезен». Я говорю: «Ого, Елена Андреевна. Да вы меня опять вербуете?» Она слегка склонила голову, смотрит на меня вопросительно. «Ну что же говорю, я согласен, только есть условие». Она бровь приподняла и спрашивает: «Какое?». Я говорю: «Тут не далеко ЗАГС открылся. Скрепим наши договоренности подписями?» Она слегка разрумянилась, глаза опустила, и тихонько так говорит: «Я согласна».
– Ни чего себе? – удивился отец. – Здесь и правда же запасная столица, была.
– Была, – подтвердил Михаил Александрович, начав собираться. – Тут посольств заграничных было… На каждом углу по одному.
– И вы с супругой работали с ними?
– Было дело. Но это уже совсем другая история, – ответил старик.
– Получается вы герой? Как Штирлиц? – спросил я Михаила Александровича.
– Герой? – пристегивая протез, переспросил меня старик и ответил мне задумчиво – Да какой там герой, Коля. Мне просто повезло оказаться рядом с ними, с героями. Жизнь лихо завернула, дала выбор… А, герои Коля. Герои они и сейчас, где-то там. Дают нам время подготовиться здесь.
КОНЕЦ
1 – Дузик – анисовая водка, разбавленная водой
2 – Труднее всего исцелять ту любовь, которая вспыхнула с первого взгляда (перевод с французского).
3 – Леер (от голландского «leier») – ограждение (тросовое, из металлических труб и т. п. ) вдоль бортов и люков на судне
4 – Каюк – Лодка. Во времена Русско-Турецкой войны погибших и раненых солдат по морю эвакуировали на «Каюках». Когда люди на берегу, встречали такие лодки, то понимали, что на них погружены погибшие солдаты. С тех пор выражение «каюк нам» начало означать «смерть».
5 – Фалаки – Наказание, пытка, метода допроса, удары палкой по босым подошвами ног.
6 – Лефортово – СИЗО Лефотово. Тюрьма, широко использовалась НКВД как место для проведения допросов.