Борис Конофальский
Во сне и наяву
Глава 5
Папа пришел, она слышит, как открывается дверь, слышит, как он садится на табурет в прихожей, ставит к стене костыли, разувается.
Он работает в охране крупного сетевого супермаркета, работает сутки через двое. После ДТП папу взял туда его товарищ, Леня Карповский, они служили в одном батальоне. Пришли в батальон вместе из училища взводными, дослужились до ротных и почти одновременно ушли. Теперь Карповский взял однополчанина в охрану, и папа был ему очень благодарен, на «кассах» он не стоял, он бы не смог, у него сильно повреждены обе ноги. Папа «сидел на мониторах», следил за тем, что творится в торговых залах. С этим он справлялся. Он был внимательным и ответственным человеком, и поэтому, а может, и потому, что был товарищем Карповского, работал начальником смены. Папа получал тридцать шесть тысяч рублей за десять дежурств.
Девочка выходит из комнаты встретить отца, он уже разулся, берет костыли, встает:
– Привет, ну как вы тут? – Он обнимает Свету, не выпуская костыли из рук, прижимает ее к свой колючей щеке.
– Нормально, па… – отвечает девочка. – Приборы ночью не барахлили, с мамой все стабильно, мальчишки в садике, Иванова кислая… Все как всегда, па…
Папа садится в кресло рядом с маминой кроватью, тут же прислоняет к стене свои костыли, Светлана идет на кухню за водой. У них уже ритуал. Папа всегда, приходя со смены, пьет свои таблетки, сидя у маминой кровати. Света всегда приносит ему воду. Отец берет стакан и одну за другой выпивает две таблетки.
– Ты есть не хочешь? – спрашивает девочка. – Я купила сосиски, яйца и доширак.
Она спросила на всякий случай, папа почти всегда приходил с работы сытый, иногда даже приносил просрочку – колбасу или какие-нибудь обалденно вкусные творожки или йогурты, которые она никогда бы не стала покупать из-за их дороговизны. Папа смотрит на нее, чуть удивляется:
– Света, а что у тебя с бровью?
– Ничего… – Светлана машет головой, не говорить же отцу, что это она во сне ударилась, тем более она сама этого не помнит. – Ерунда, так ты есть будешь? Яичницу?
– Спасибо, дочка, не буду. На работе девки накормили.
«Девки!» Девками он зовет продавщиц, что работают в магазине. Отец не догадывается, но Светлане очень не нравится, что какие-то «девки» его там подкармливают. Она не понимает, зачем взрослые, даже старые, на ее взгляд, женщины делятся обедами или просрочкой с ее отцом.
– У тебя деньги еще остались? – спрашивает он, отрывая девочку от неприятных мыслей.
– Тысяча двести шестьдесят семь рублей, – сразу отвечает она. Света последнее время в любой час дня и ночи может точно сказать, сколько у нее денег. Выходя час назад из магазина, она их пересчитала.
– Слушай, Светик, а сможем мы дотянуть до понедельника на твои тысяча двести шестьдесят семь рублей? – спрашивает отец. – У меня в понедельник пенсия.
Света о ней помнит. Они называют ее «армейкой». Это хорошая армейская пенсия, двадцать восемь тысяч триста шестьдесят рублей.
– Протянем? Так, чтобы ни у кого не занимать, – продолжает папа.
Света молча подходит к тумбочке с лекарствами, берет большую коробку, открывает ее и показывает папе. Там всего три ампулы. Может так быть, что это лекарство вообще маме не понадобится несколько дней, а может так случиться, что будет нужно ежедневно.
Оно необходимо при падении ЧСС и падении температуры тела.
Следующую бесплатную коробку они получат только в начале октября. Папа все понимает, лезет в карман за сигаретами.
Нет, он тут, конечно, не закурит, просто будет держать сигарету в пальцах. И думать, где бы занять до получки денег. Но вариантов немного. Будет просить у Карповского. Опять до пенсии. В сотый, наверное, раз.
– Ладно, Света, иди в школу.
Света уже опоздала на первый урок, ей не очень хочется идти туда.
– Может, я посижу с мамой, а ты поспишь? – говорит она. С мамой нужно быть все время рядом, только за лето у нее два раза западал язык, что останавливало дыхание, и еще два раза падало давление до пятидесяти. Девочка знает, что нужно делать в таких случаях.
– Не надо, я на работе подремал, – отвечает папа.
– Па, у нас половина не ходит, мелким так вообще разрешили не учиться, – говорит Светлана. – Эпидемия же.
– Иди, иди, – настаивает отец. – Не нужно прогуливать.
Он упрямый человек, очень хочет, чтобы она училась, видит же, как обстоят дела, и все равно гонит ее в школу, а еще две недели назад говорил с ней о поступлении в Лесгафта. Девочка об этом, конечно, только мечтать может, в этом году она ни разу не делала уроки. Да и в прошлом почти не делала, скатилась на двойки. Она подумывает о том, что как только исполнится шестнадцать, а это уже через два месяца, ей придется искать работу… Какая тут школа.
– Ладно, папа, – говорит Светлана, идет в свою комнату и поднимает с пола у кровати почти невесомый рюкзак. Учебников там нет, всего две тетради да пенал со старыми, изгрызенными ручками. Заглядывает в комнату. – Я пошла.
– Иди. – Отец делает рукой знак, которым еще до беды подбадривал дочь на соревнованиях. В те далекие и счастливые времена, когда она еще выступала.
Пахом. Он вымахал до метра восьмидесяти семи. Он самый высокий в их классе. Света тоже не маленькая, но Пахом выше нее почти на голову. Нога у него каких-то нечеловеческих размеров, любящая мамаша покупает ему дорогие кроссовки размера, наверное, сорок шестого. Этого лося его мамочка зовет Владик. Владик! А этот Владик, как говорят в школе, конченый… Он и в школе ведет себя как урод, и во дворе. Он всегда был выше и сильнее других, кулаки распускал – не стеснялся. А теперь его даже ребята из одиннадцатых классов побаиваются. Света не заметила его: он жил в соседнем доме, парадная прямо напротив детской площадки, через которую девочка шла к улице Фрунзе. Пахом стоял с двумя мальчиками помладше. Как она могла его не заметить?!
«Урод, тоже не пошел на первый урок!»
И конечно же, он ее видит, ну а как иначе? Молодой человек сразу кричит довольно грубо:
– Э, Фома… Здарова! – Это он ей. И тут же поясняет двум своим приятелям: – Эта стремная со мной в одном классе учится.
Мальчики смотрят на нее, ухмыляются, знают, что Пахом этим не ограничится, ждут продолжения. Света тоже это знает, даже не поворачивает головы, быстро проходит мимо, хотя понимает, что одной фразой их общение не закончится.
– Фома, а ты че лифчик надела, а сиськи че, забыла надеть? – орет Пахомов на всю улицу.
Он сам и два пацана, что стоят с ним, смеются. У Пахома все шуточки такие. Урод, он всегда таким был. Светлана ускоряет шаг, ничего не отвечает, но прекрасно слышит следующее пояснение о себе:
– Пипец она криповая, все время ходит в трениках, кроссы все рваные. На уроках тупит конкретно. Она спортсменка отбитая.
Зачем он все это говорит тем двум пацанам? Вот зачем? Они из другой школы, какая им разница, какое им до нее дело. Пахом просто урод. Просто урод!
Свете слышать такое было неприятно. Очень неприятно. Это даже не ей был укор, а ее папе. А за папу девочке было очень обидно, ведь этот дурак ничего не знает про их беду. Да, у нее нет сейчас приличной одежды, но раньше, до беды, когда папа хорошо зарабатывал, у нее все было: навалом самой классной одежды, телефоны почти последних моделей. Папа покупал маме новую модель, а Светке доставался все еще дорогой мамин телефон. И она запросто могла им похвастаться. И все девочки в классе с ней дружили. Да и грудь у нее нормальная, ну, не такая, конечно, как у Лизы Марфиной, но есть, причем правильной формы и симметричная. Девочки из класса это замечали. Света лифчики как раз не носила. У нее был один хороший для спорта, она его берегла. А из остальных Светлана за последние полгода выросла. К тому же у нее самые длинные ноги в классе. И у нее нет жира. И она самая быстрая девочка в школе. Но этому дебилу разве что-то объяснишь? Нет, не объяснишь, он же Пахомов. Он всегда был придурком. Светлана лишь прибавляет шаг. Но Пахом не отстает, орет на всю детскую площадку:
– Фома… Ты в школу? Фомина, погоди, я с тобой пойду.
Нет, он точно дебил. Света после тупых шуточек даже видеть его не хочет. Она пошла еще быстрее.
– Да погоди ты! – орет он и идет за ней.
Ей даже оборачиваться не нужно, чтобы понять, что он не отстает. И девочка идет еще быстрее, едва не переходя на бег.
«Ну, недоумок, догонишь?»
Она уже проскочила мягкое покрытие детской площадки и услышала, как бухают его огромные ноги сорок шестого размера по асфальту. Бежит за ней. Сейчас девочка просто ненавидела этого урода, она даже близко не хотела быть с ним, тем более идти рядом. Светлана легко переходит на бег.
– Фома… Стой! Ты че, больная, что ли? – орет Пахом.
Света не останавливается. Она еще прибавляет шагу, она еще много может прибавить, если понадобится; девочка чуть оборачивается, Пахомов не отстает:
– Фома, ты больная?
Но Света его не слушает, она уже выскочила на улицу Фрунзе и легко, как на разминке, побежала к Московскому проспекту. К площади Стругацких, на красный свет перебежав светофор. Урод отстал. Когда, пробежав метров двести, девочка повернулась, Пахома нигде не было. Она перешла на быстрый шаг. Ну, хоть так она ему ответила на сегодняшние оскорбления. Впрочем, Света была удивлена, Пахом до сих пор ни разу не предлагал ей идти в школу вместе. Да нет. Скорее всего он хотел отколоть еще какой-то номер перед теми двумя мальчишками. Вот и кричал ей, а когда она пошла дальше, а не остановилась по его просьбе, это Пахома разозлило, поэтому он и побежал за ней. Но Света быстро о нем забыла, другие мысли, привычные и тяжелые, сразу завладели ею.
Она думала, что пойдет после школы в приход и там поест, так сэкономит продукты, а братья поужинают в садике, папа поест на работе, он сегодня пойдет в ночь на вторую работу, там можно подкормиться. В общем, ей только нужно будет поужинать и купить пару булок с молоком Кольке и Максу. И на завтра еще останутся яйца и сосиски с хлебом. Папа же на обед съест доширак, десяток яиц и пачку сосисок. В общем, все хорошо, и сегодня денег больше тратить будет не нужно. Тысяча двести шестьдесят семь рублей переходят на завтрашний день. Можно считать, что еще один день до папиной пенсии они прожили.
Она остановилась на светофоре на большом перекрестке Московского проспекта и улицы Фрунзе. Светофор тут долгий, по проспекту катят и катят машины непрекращающимся потоком, а девочка все думала, как растянуть на шесть дней оставшиеся деньги.
И тут слышится адский топот огромных ног, зверский смех, такой дикий, что все стоящие на светофоре люди стали оборачиваться, и кто-то сильно дергает Светлану за рюкзак.
– А-а… – орет Пахом радостно. – Вот ты где! Гы-ы…
Света вжимает голову в плечи, она перепугалась от ора и рывка, а рюкзак слетает с ее плеча. Она быстро поворачивается и видит Пахомова. Он держит ее рюкзак в руке, смотрит на него чуть удивленно. Некогда модный и любимый ее рюкзачок «Вэнс» испорчен, у него оторвана одна лямка. Урод оторвал лямку ее рюкзака, любимого рюкзака, который в модном магазине ей купили папа и мама. Света смотрела на порванную лямку, и на глазах у нее наворачивались слезы. А Пахом, этот ублюдочный дебил, кинул ей рюкзак со словами:
– Да ты, овца, сама виновата. Тупая…
И побежал через дорогу вместе со всеми людьми, которые наконец дождались зеленого сигнала светофора. А Света так и осталась стоять на переходе, держа свой рюкзак и через слезы разглядывая вырванную из ткани правую лямку. Большую такую, с «мясом» рваную дыру.
Теперь ей еще больше не хотелось идти в школу, но папа сказал… вернее, просил, и она пошла. Думая, что хорошо было бы взять камень и разбить уродливую и прыщавую харю этому уроду. Ударить с силой, а лучше несколько раз. Так она и шла, представляя себе в красках маленькую казнь. Что ни говори, а ей очень было жалко рюкзак. Очень. Так жалко, что слезы текли всякий раз, когда она, забыв про эту неприятность, машинально пыталась рукой найти правую лямку, которая была уже скручена и спрятана внутрь.
Второго урока не было. Вообще, школа почти пустовала. Мелких не было вовсе, средние классы ходили на усмотрение родителей, старшие… на свое собственное усмотрение. Света вошла в класс, народа… и половина не пришла, зря ее папа выпроваживал в школу.
Она поздоровалась:
– Всем привет.
Не так чтобы тихо, но и не так, чтобы всех напугать. Девочки и собравшиеся у стола учителя не обратили на нее внимания. Пацаны тем более, смеются о своем, только Мурат Сабаев, лениво развалившийся сразу на двух стульях за последней партой, произнес:
– Привет, Фомина. Зря приперлась, русского не будет. Тут все уже собираются линять. Может, совсем уроков не будет сегодня.
Классно было бы уйти. Светлана оглядывается:
– А Пахома нет?
– Не-е… Они с Митяем ушли в актовый зал, они там тянок из одиннадцатых классов клеят.
«Клеят». Света чуть улыбнулась. Дурацкое слово. Оно резануло слух, так никто, кроме Мурата, не говорит. Сабаев один из немногих, кто читает книги, он знает много разных слов, смешно издевается над тиктокерами, и у него, как и у Светы, нет соцсети. Девочка села через парту от него.
– А зачем тебе Пахом? – все так же лениво интересуется Сабаев. – Хочешь травы купить?
– Нет, не нужна… Он, этот урод, мне рюкзак порвал, – говорит Светлана.
– Только рюкзак? – Сабаев косится на девочку и добавляет многозначительно: – Тебе повезло.
Света не совсем поняла, что он имеет в виду, но спрашивать не стала, а Мурат и говорит ей:
– Фомина, давай сбежим, пошли ко мне, у меня мартини есть. Почилим.
Светлана сразу напряглась. А Мурат чуть оживился, смотрит на нее внимательно глазами карими. Хитрыми.
– Нет, не пойду, я не пью, – отвечает она твердо, как отрубает.
– Да расслабься ты, я просто так предложил. – Сабаев снова разваливается на стульях. – Я забыл, что ты у нас спортивная. Просто так предложил. На «вдруг».
Тут как раз отворяется дверь, и в кабинет входит их классный, Данила Сергеевич. Все замолкают. Ждут.
– Ребята, не расходимся. Третий и четвертый уроки, физика и алгебра, будут. Готовьтесь.
– О-о-о… – недовольно и разочарованно загудел класс, вернее, полкласса. Особенно недовольны были девочки.
– Не «о», а готовьтесь, вас будут спрашивать, – говорит классный.
Глава 6
Церковь Рождества святого Иоанна Предтечи проще называлась Чесменской, и находилась она в десяти минутах ходьбы от дома Светланы. Церковь была небольшой, но очень красивой, розовой. Говорят, что ее неоднократно посещала императрица Екатерина Вторая по дороге в свою загородную резиденцию. А сейчас она была известна тем, что на маленьком кладбище, что находилось за собором, среди старых елей жили совы. Да, совы жили в городе. Светлана сама их видела по вечерам летом.
Но сейчас девочка шла не в храм – она остановилась у свежевыкрашенного здания прихода, что находился на другой стороне улицы, напротив храма. Остановилась и некоторое время оглядывалась по сторонам. Главное, чтобы никто из одноклассников не увидел, что она ходит в церковь. РПЦ – большой, как говорили пацаны из ее класса, зашквар. Ей не нужны были лишние насмешки. Девочке хватало их по поводу драных кроссовок, старого телефона и того, что ее считали «спортивной», то есть человеком, который так занимается спортом, что не висит в соцсетях. В общем, она полминуты смотрела по сторонам и, лишь убедившись, что никого из ее знакомых нет, быстро нырнула в распахнутые настежь двери прихода.
Даже тут пахнет церковью – это, наверное, от одежды священников.
Как и положено, Света со всеми здоровается. Даже с незнакомыми людьми. Сейчас день, святые отцы тоже тут, в трапезной. Длинный стол, покрытый клеенкой с затейливым узором, на столе подносы с нарезанным хлебом, белым и черным. За столом, кроме священников, несколько прихожан. Одна знакомая Светлане бабка с распухшими ногами и еще пара старушек. В трапезной вкусно пахнет. Настоятеля отца Александра нет. Он редко обедает со всеми. Но здесь его заместитель, отец Серафим. Это мамин духовник, он и Свету, и близнецов крестил. Светлану он любит, а она его не очень. Потому что отец Серафим… лох. У него на одежде пятна, Света видела у него в бороде яичную скорлупу и крошки желтка. Когда он ее обнимает, то пахнет потом, еще он носит бейсболку с эмблемой «СКА» вместе с рясой, у него нет машины – отец Серафим ездит на велосипеде – и что самое стремное, он носит бежевые носки с черными сандалиями. Если Светлана видела его на улице, то быстренько переходила на другую сторону. Не дай бог, кто увидит, как он ее обнимает при встрече. Увидят одноклассники – все, школу можно будет бросать.
– Светланка! – Отец Серафим махал рукой. – Иди сюда, ко мне, – и, видя, что девочка двинулась к нему, уже говорил кухарке Анне: – Матушка, дай тарелочку для девы.
Ее усаживали рядом с отцом Серафимом, ставили перед ней тарелку, сам Серафим наливал ей рыбный суп с картошкой, с жареной заправкой, с разваренными кусками рыбы. Светлана взяла ложку, кусок белого хлеба и сразу начала есть. Суп был приправлен укропом. Этот привкус что-то тронул в глубине ее души, что-то напомнил – смутное и неопределенное, но лишь на мгновение. Она тут же забыла. Девочка почти не завтракала, а суп был необыкновенно вкусным, но один из молодых попов сказал с усмешкой:
– Душа моя, ты бы хоть перекрестилась перед трапезой.
Света отложила ложку, чтобы перекреститься, она знала, что нужно прочитать молитву перед едой, но отец Серафим, погладив ее по голове, сказал:
– Ешь, ешь, я за тебя помолюсь.
Он, конечно, был… лох. И Света его стеснялась, но прекрасно помнила, что, когда возник вопрос о лишении папы родительских прав из-за инвалидности, папа сказал ей сходить к отцу Серафиму.
Сходить! Да она бежала к отцу Серафиму так, как на соревнованиях не бегала. Прибежала, оторвала его от службы и, рыдая, рассказала о том, что приходили злые тетки, которые сказали, что ей и Кольке с Максом будет лучше в приюте. В приюте! Ее и братьев собирались отправить в приют. А отец Серафим ее успокаивал:
– Тихо ты, тихо, рясу мне не намочи, не плачь, не плачь, я сейчас же пойду к отцу Александру, и он придумает что-нибудь, не отправят вас в детдом. Не рыдай. Отец Александр всех, кого надо, знает, с кем надо поговорит, не волнуйся.
И вправду, все разрешилось, папу не лишили родительских прав по недееспособности, и он благодаря хорошему физиотерапевту стал ходить лучше. Теперь он даже на двух работах работал и выплачивал кредит за медицинское оборудование и возмещение ущерба по решению суда. Девочка не знала наверняка, может, и вправду настоятель храма устроил так, что злобные тетки из комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав больше в их квартире не появлялись. И это хорошо, от этих суровых баб с каменными мордами у Светы мурашки по спине бежали, а близнецы так и вовсе каменели от ужаса.
– Отлично, с супом покончено, – заглядывал ей в тарелку отец Серафим, – давай-ка котлетку из щуки.
– Отец Серафим, я наелась, – отвечала девочка.
– Хорошо, тогда без риса, – говорил священник кухарке. – Матушка, положи деве одну котлетку.
Но Светлане нравится, как в приходе подают рис, он тут вперемешку с кукурузой. И она просит:
– Матушка, одну ложку риса, пожалуйста.
– Конечно, кушай, доченька. – Кухарка принялась накладывать еду.
Еще ее вынудили выпить компот с пряниками, и из прихода девочка вышла чуть живая.
Дома они с папой поменяли белье у мамы и закинули его в стиральную машину. Потом папа прилег, ему выходить в ночь. Помимо охраны, он еще работал в частном предприятии Алиева. Шинковал овощи для салатов. Эти салаты продавались по всему Петербургу. У Алиева трудилось много инвалидов, всегда в ночь, чтобы к открытию супермаркетов салаты были свежими. Папа не чувствовал себя там каким-то особенным. Там он был как все. Работа была непростой, но давала семье больше двадцати тысяч в месяц.
Отец ушел в свою комнату и лег, а Светлана села возле мамы, включила телевизор.
Нафиса. Папа называл ее освобожденной женщиной Востока, хотя она приехала откуда-то с юга. Света не знала точно откуда, платков Нафиса не носила. Всегда была в юбке выше колена и лосинах. Волосы всегда чистые и распущенные. Ей было меньше тридцати лет, и папа говорил, что она в поиске. Ее можно было считать привлекательной, но вот ответственной вряд ли. Она приходила к восьми, здоровалась, справлялась о мамином состоянии, но Света всегда чувствовала, что эти вежливость и интерес показные. Нафиса совсем ничего не делала, она даже могла за всю ночь, за двенадцать часов, ни разу не поменять маме позу. Что ни говори, а неприятная Иванова работала намного лучше Нафисы. Ольга Александровна не болтала часами по телефону с мужчинами, пытаясь найти себе мужа, и главное, четко выполняла все медицинские предписания. В общем, если бы надо было кого-то уволить, Светлана оставила бы Иванову. Пусть даже она и противная.
Еще до ухода папы на работу Света забрала братьев из садика. Они там поужинали, и кормить их было не нужно, только молоко с пряниками на ночь дать. Теперь мальчишки уселись за компьютер, играли и непрестанно ругались. Света тоже хотела посидеть в соцсетях, пролистать ленты, но вынуждена была ждать, пока Колька и Макс лягут спать, вот тогда будет ее время. А пока она пошла в ванную.
Там она взяла папину бритву. Посмотрела на нее, лезвие в ней старое, наверное, тупое. Света уже сбривала себе лишнюю растительность. И сейчас хотела сбрить немого. Под мышками, например. Перед соревнованиями все старшие девочки из ее команды так делали. Они брили и ноги, и вообще везде. Она вспомнила, что сегодня Мурат позвал ее к себе домой. Отчего-то это взволновало ее. Хотя Мурат ей не очень нравился. Но все равно, это его предложение… Что он вообще имел в виду? Зачем приглашал? Мартини. Очень красивое название. Наверно, это вино вкусное. Она никогда не пробовала мартини, она вообще никогда не выпивала, так… пиво пробовала разок. А вот одноклассницы уже выпивали, половина из них точно. Дуры, еще выкладывали свои пьяные фотки в соцсети, неужели не боятся, что родители увидят? Нет, Светлана отложила папину бритву, решила помыться.
И уже разделась, уже открыла воду, как в дверь ванной стали яростно тарабанить. Это были мальчишки, они возбужденно орали:
– Света-а, Света-а!..
– Ну что, по лбу кто-то хочет? – разозлилась девочка.
– Света!.. – орал Колька, она узнала его по интонации. – Света-а… у нас в комнате робот!
– Он шебуршит… – добавлял Макс. – И он не робот, он жук.
– Идите, я помоюсь и просмотрю, – отвечала Светлана. – И сколько раз вам, глупым, нужно говорить, чтобы никогда не ломились ко мне в ванную?
– Света, Света… – продолжал Колька, – робот страшный, мы не можем играть.
– Не играйте в эту игру, – посоветовала Светлана. – Играйте в другую.
– Света, он не в игре, он на кровати на нашей, – говорил Максим. – Он ползает по кровати!
Светлана раздраженно надела белье.
– Если я не найду вашего робота, вы оба получите.
Прикрывая грудь рукой, пошла за мальчишками в комнату.
– Это не робот, – поправил Макс, – это жук.
– Это робот! – орал Колька.
– Ты дурак, это жук! – говорил Максим.
– Это ты дурак, сейчас Света его поймает, и ты увидишь! – продолжал орать Коля. – Это просто такой робот в виде жука.
Света, злая, вошла в комнату, остановилась у кровати братьев, губы поджала:
– Ну, где ваш жук, где ваш робот?
На кровати ничего подобного нет, Макс молчал, а быстрый Колька сразу сообразил.
– Значит, сполз. – Он опустился на пол. Заглянул под кровать. И победно закричал: – Вон он, Света! Робот!
Светлана тоже села на колени рядом с братом, заглянула под кровать и сразу увидела робота-жука. Он полз вдоль пыльного плинтуса. Ей и секунды не понадобилось, чтобы понять, кто это такой. Черный и блестящий, как кусочек угля длиной в указательный палец. Длинное брюхо, похожее на конус. Четыре крепких лапы. Жвала – острые клещи. Она узнала эту тварь. Вспомнила и узнала. Ей стало нехорошо, так как она вспомнила свой отвратительный сон. Кусаки. Ночные кусаки. Это один из них.
– Света, скажи Коле, что это не робот, а жук, – сказал Макс, тоже разглядывая существо.
А девочка не отвечала, смотрела на существо, и ее отчего-то вдруг захлестнула такая злость, что аж врезать кому-то захотелось, она залезла под кровать, уже забыв про неприкрытую грудь, и вымела ладонью кусаку вместе с пылью.
– А, Света! Осторожно… Он тебя укусит, вон какие у него рога! – радостно закричал Колька.
Но девочка не боялась кусаку. Она, сжав свой небольшой кулачок, замахнулась, врезала по твари. Так врезала, та хрустнула.
– Ой, Света! – тихо произнес Макс.
А девочка брезгливо взяла раздавленную тварь за лапу и понесла ее в туалет. Мальчишки бежали следом.
– Света-а… А это жук или робот? – спрашивал Колька.
Светлана швырнула кусаку в унитаз и смыла и, лишь убедившись, что вода унесла эту мерзость в канализацию, ответила с ненавистью:
– Это таракан.
– Тараканы не такие, – робко возразил Макс.
Но девочка его не слышала, она все еще смотрела в чистую воду унитаза и вспоминала то, что ей снилось ночью. Теперь она вспомнила все до мельчайших деталей, все свои эмоции и страхи.
Близнецы настроения своей сестры различали по ее лицу, оба притихли, знали, что сейчас ее лучше не доставать вопросами, и даже нагловатый Колька потихонечку ушел вслед за братом, так и не поняв до конца, почему старшая сестра вдруг стала такой злой. Она прошла в ванную, стала быстро одеваться; желание поплескаться в теплой воде, а тем более что-нибудь сбрить себе папиной бритвой сразу пропало. Девочка уже не вспоминала ни о Мурате, ни о мартини. Все это вдруг стало каким-то далеким и нереальным, не то что сон, который приснился прошлой ночью. В этот вечер она так и не посидела за компьютером. Наблюдала, как близнецы, попивая молоко и поедая шоколадные пряники, ругаются, кому проходить следующий уровень. Девочка даже не дождалась положенных десяти часов, отправила их спать раньше. Они немножко попротестовали, но не сильно, уж больно зла была их сестра в этот вечер. Светлана перебросилась парой слов с Нафисой. Как всегда, та говорила, чтобы Света не волновалась, что она будет следить за мамой и не будет спать. Но девочка знала, что она врет. Однако за те деньги, что папа мог платить, других сиделок с медицинским образованием не найти. Светлана пошла и легла в свою кровать. А за окном еще светло, она подумала, что братья уже спят, а у нее состояние такое, что и не заснуть. Едва не трясется, как вспомнит, что под камнем очнулась. Какой тут сон. Проклятый, проклятый кусака, появись он еще раз, опять бы раздавила его кулаком. Еще и ногой затоптала бы.
