Борис Конофальский
Рейд. Саранча
Глава 3
Саблин открыл глаза и увидел Савченко. Тот улыбался, ставил на тумбу, что слева от кровати, запотевший пластиковый жбан. Рядом пакет положил. Пакет непрозрачный был, от него так пахнуло острым вяленым мясом дрофы, что у Акима слюна выделилась. Деликатес. Редкая еда. А жбан (сто процентов) с драгоценным пивом. Савченко старается не шуметь, но видит, что Аким открыл глаза, спрашивает:
– Что, разбудил?
– Не спал, – говорит Саблин.
– Задремал?
– Да нет, просто… Закрыл глаза.
– К тебе не попасть, очередь, как станичному голове. – Говорил Олег. – Я какой раз прихожу, а у тебя всё кто-то сидит. И сидят, и сидят. Чего им всем нужно?
– Да интересуются всё, как да что. – Нехотя отвечает Саблин.
Савченко становится серьёзным. Садиться на стул верхом, как на квадроцикл.
Аким думает, что и он сейчас начнет вопросы задавать, тоже будет интересоваться, но Олег, чуть помедлив, произносит:
– Слышал, что там, в рейде, произошло. Ты это…– Он говорит медленно, не гладя на Саблина. – Знай, что бы там люди ни болтали, но я верю каждому твоему слову. Я тебя давно знаю, не тот ты человек, который брехать будет. Раз так сложилось, значит, по-другому сложиться не могло.
Савченко, видно, в курсе всего был. Всё, значит, знал.
Аким помрачнел, знал, вернее, догадывался, что люди будут разное говорить о происшедшем. Он глянул старого на приятеля и спросил:
– А что люди говорят?
– Люди? Казаки молчат, а бабы чего только не сочиняют. Чего с них, с куриц, взять. Машка Татаринова бегает, народ баламутит. Бабы погибших казаков тоже дурь несут, я тут все эти сплетни пересказывать не буду.
– Расскажи, – просит Саблин.
– Да отстань ты, – говорит Савченко, чуть раздражённо, – ещё я бабью брехню не пересказывал.
Да, видно, мерзости по станице про рейд говорят. Совсем, видно, плохое.
– Ещё раз говорю, если так случилось, если пришлось… – он не говорит, что именно пришлось делать, – значит, другого выхода не было.
Саблину вдруг самому захотелось всё ему рассказать, вроде как объясниться, чтобы понял, как всё было. Но он сдержался, не такие они уж и друзья, чтобы таким делиться. Юрке бы всё рассказать. Но Юрка в коме. Ему лёгкое восстанавливают.
– У меня у самого такое было, – вдруг говорит Савченко. Снова смотрит не на Саблина, а в угол куда-то. Сложил руку на руку на спинку стула, барабанит пальцами. – Был у меня один китаец, толковый был мужик. Я с ним три раза на промысел ходил. Никогда не ныл, крепкий. Вроде, небольшой, а тянул на себе не меньше других. Пошли мы на девяносто шестую высоту. Недалеко, там вертолёт разбитый я давно заприметил, думали алюминия нарезать. Помнишь, там же никогда не было переделанных.
Саблин не помнил, давно всё это было.
– А тут нарвались, – продолжает Олег, всё еще не глядя на Акима. Словно со стеной говорит. – Стали уходить, да и ушли бы. До лодок километров пять оставалось. От бегунов отбились бы, а этот… китаец… Короче, нарвались мы на рой. На шершней. Ты шершней лесных видел? Видел же.
Аким отрицательно мотает головой.
– Зараза редкая, это тебе не оса степная жёлтая.
«Она и степная-то – мерзость опасная», – думает Саблин.
– И даже не чёрная. – Продолжает Савченко.
Саблин вспомнил одну из самых опасных тварей пустыни: чёрную, как уголь, осу-наездницу, чей укус сразу приводит к анафилактическому шоку и коме.
– Так осы хоть КХЗ не прокусывает, – Говорит Олег, – а эта тварь… – Он показывает указательный палец, – вот, ещё больше. И жало сантиметр, и твёрдое, как из карбона. Шлёпается на тебя с разлёта, вцепится кусачками своими и давай колоть. И колет, и колет, хорошо, если КХЗ армирован, да и тот бывало, пробивали, сволочи, а маску или респиратор так сразу прокалывают. Сразу. И кидаются всегда все вместе, весь рой. В общем, я пока банку с дихлофосом выхватил, его уже три раза куснули.
Он замолчал, и Саблин молчал. Так и молчали, пока Савченко не продолжил:
– А я вешки сигнальные поставил, вижу, один «бегун» пробежал, второй. Надо уходить, а он без сознания. Колю ему, что положено, а толку, час нужен, чтобы подействовало. А часа у нас нет, «бегуны» через пятнадцать минут прибегут. Завяжемся с ними, а там и «солдаты» подтянутся. Трясу его, а у него глаза закатились… И ничего. В себя не приходит. Вот так вот.
На этом Савченко и замолчал. Дальше рассказывать нужды не было. Саблин всё понял. Человека живого переделанным оставлять нельзя.
Мужчины молчат, пока Саблин не говорит:
– А ты водки не принёс?
– Да вот не подумал, – говорит Олег. – Давай хоть пива выпьем.
Он тянет руку к запотевшей баклажке и…
– Нельзя ему пить. – Резко и громко звучит в палате женский голос.
Аким вздрагивает, а Савченко от неожиданности аж подскакивает на стуле.
На пороге стоит Настя, за руку держит Наталку.
– Господи, так и до инфаркта довести можно, – говорит Савченко, приходя в себя.
– Пужливый ты, Олег, стал, – заявляет Настя, проходя в палату.
А дочка бежит к тумбочке и сразу, указывая пальцем на фрукты, что лежат на ней, спрашивает:
– Папа, а это кому?
– Тебе, – говорит Саблин.
– А это что? – Спрашивает девочка, указывая пальцем на один из плодов.
Аким не знает, он знает апельсин, но Наталка апельсины и сама знает.
– Яблоко это, – говорит Савченко, – вкусная вещь.
Он лезет в карман куртки и достаёт оттуда что-то в фольге:
– А это шоколадка. Тоже тебе.
Он протягивает шоколад девочке. Та быстро и ловко выхватывает угощение из рук мужчины. Савченко встаёт со стула:
– Ну, здравствуй, Настя.
– Кому Настя, а кому и Настасья Петровна, – сурово говорит жена Саблина.
Савченко заметно смущается, видно, не ожидал он такого. Аким удивлён. Не помнит он такого, что бы Олег смущался.
– Чего ты, Настя, я ж старый знакомец мужа твоего. – Удивлённо говорит Савченко.
– Знакомцы моего мужа – люди приличные. Женатые все. – Строго говорит женщина. – А у тебя, Олег, семьи нет. Зато есть шалман на всю станицу известный. Чего уж на станицу, на все станицы в округе.
Наталья, дочка, засмеялась, даже под медицинской максой видно, и говорит отцу:
– Мама сказал «шалман».
Саблин хмурится, молчит, ему не очень приятна вся эта ситуация. И ещё ему непонятно, где дочка услышала это слово. Видно, от старших детей.
– Ах, вон ты про что? – Тут Савченко пришёл в себя, засмеялся.
– Да, всё про это.
– Да ты не бойся, я твоего Акима в свой шалман не зову.
– А он и не пойдёт, – заявляет жена, – нешто у него дома нету. И дом у него есть, и жена у него исправная, чего ему по шалманам таскаться.
– Дома я его не видел, а вот про жену не поспоришь, – говорит Савченко и снова лезет в карман, достаёт оттуда три длинных пакетика, Аким сразу узнаёт, что это. Олег протягивает пакетики Насте. – Вам, госпожа казачка.
– Чего это ещё? – Косится на пакетики жена, ей, видно, интересно, но она не торопится брать.
– Кофе, настоящий, офицерский. – Говорит Саченко.
Нет такой женщины на болотах, да и в степных станицах, что устоят перед настоящим кофе. Настя улыбается и, вроде как, нехотя берёт пакетики:
– Ох и жук ты, Савченко.
– Да брось ты, Настя, – говорит Олег, – я хороший.
– Хороший он, – жена разглядывает пакетики, – на всё болото известно, какой ты хороший. Бабам, если бы волю дали, так давно тебя из станицы выселили бы.
– Так бабам только дай волю, – ехидничает Савченко. – Они бы уже дел наворотили бы.
Настя заметно смягчилась после подарка, но всё ещё серьёзна:
– Ты, Савченко, моего мужа никуда не втягивай, смори. У него и без тебя суматохи хватает. И домой его к себе не приглашай.
– Да я о здоровье пришёл узнать, – говорит Олег.
– О здоровье, – не верит женщина, – либо на промысел подбиваешь его. Не подбивай, не пойдёт!
– Ишь ты какая! – Смеётся Савченко. Глядит на Акима. – Прямо войсковой атаман у тебя в доме проживает.
Настя опять руки в боки встала, красивая женщина, и уж точно от своего не отступит. Савченко видит это, смеётся, протягивает руку Саблину:
– Ладно, пойду.
Аким жмёт ему руку, и он уходит, на прощанье оборачивается в дверях:
– Вот тебе повезло, Аким, вот повезло, ну прям вылитый восковой атаман и только, как ты к ней в постель-то идёшь ложиться, видать, строевым шагом.
– И с отдачей чести, – кричит ему вслед Настя.
– И даже не сомневаюсь, – уже из коридора доносится голос Савченко.
Жена берёт у Наталки яблоко, легко разламывает его на две половины, половину отдаёт девочке.
– Это всё, что ли? – Удивляется Наталка.
Настя ей поясняет:
– Остальное братьям и сестре.
Садиться сама к мужу поближе, начинает по-хозяйски его осматривать, ворот ли не грязен на рубахе, повязку на руке смотрит, свежая ли. Руку больную погладила, ласковая.
– Чего ты на него накинулась? – Недовольно спрашивает Саблин.
– Нечего около моего казака вертеться, чего он, друг тебе, что ли?
– А может, друг.
– Не нужны нам друзья такие, сейчас начнёт тебя на промысел сманивать.
– Ты уже за меня будешь решать, кто мне друг, а кто – нет?– Начинает злиться Саблин. Смотрит на жену сурово.
– Да не решаю я, Аким. – Настя начинает гладить его по небритой щеке, говорит примирительно. – Чего ты? Просто не хочу, что бы он тебя в свои промыслы сманивал, ты и так дома не сидишь, либо в призывы уходишь, либо на кордоны. А когда дома, так в болоте этом, пропади оно пропадом.
– Так работа у меня такая – в болоте пропадать, – бурчит Саблин, – с твоего садика долго не проживём. Нужно две бочки в месяц горючего добыть.
Настя его гладит, слушает, кивает, только всё это пустое, ей всё равно, что говорит муж, и Аким это знает. Говори ей – не говори, всё одно будет своё гнуть: сиди у её юбки, никуда не ходи.
– Пиво, что ли? – Трогает тяжёлую баклажку женщина.
– Пей, – говорит Саблин.
Но она не пьёт, нюхает с пакет палочками вяленого мяса, смотрит на фрукты, потом на Акима:
– А апельсины тоже Савченко принёс?
– Нет. – Отвечает он.
Не хочется ему говорить о приходивших. Но Настю разве остановишь:
– А кто ж тебе их принёс?
– Городские были.
Она как знала, даже улыбнулась едва заметно, взяла апельсин, понюхала его, словно почуяла что-то:
– А баба с ними была?
– Женщина была.
Вот зараза, и уже щурится сидит, уже бесится.
– Женщина, а то я думаю, бабы в магазине говорили про бабу приезжую, думаю, что тут городской бабе у нас в станице делать. К кому она приехала? А известно к кому.
– Чего тебе известно? – С раздражением говорит Саблин.
– Да ничего, ладно уж. – Как ни в чём не бывало отвечает жена.
– С учёными она приехала, сама она учёная. Интересуются случаем этим, тварью убитой интересуются. Вопросы задавали. Дав мужика и она, чего ты там себе уже напридумывала?
– Да ничего, – жена поправляет ему одеяло, которое не нужно поправлять. – Андрей Семёнович говорит, что выпишет тебя через два дня.
Это Саблин и сам знает, пуля ему попала в диафрагму, повезло ему. Пулю извлекли, всё заросло как надо. Грибок, судя по предварительным анализам, его тоже миновал, хотя нужно будет через месяц ещё раз проверить. Кожу он тоже сохранил, вовремя смыл амёб. Да и чувствовал он себя нормально, даже хорошо. Лежал бы да отдыхал, только как тут отдохнёшь, когда виноват в смерти боевых товарищей. Троих-то ты убил, как не крути. И что бы там себе и другим не объяснял, какие бы истории про удивительную тварь и про боль в глазах и голове не рассказывал, ничего не поможет.
Стрелял в них ты. Казаки, может, всяко бывает, и поймут, а вот близкие тех, кто не вернулся из болота, знать ничего ни про какую тварь не хотят.
Стрелял в их отцов и мужей ты.
Вот и отдыхай теперь. Отдыхай. За больницу тебе платить не придётся, больница за счёт общества. Всем, кто за интересы общества пострадал, больница всегда бесплатна.
Хорошо, что посетители приходят, не то от этих мыслей и умом тронутся нетрудно.
Глава 4
А ещё он думал о том, что остался без лодки. И без мотора. И мысли эти тоже не давали ему покоя. Весь его доход приносило болото, рыба, мерзкая на вид и на ощупь, «стекляшка». За месяц он вылавливал её столько, что хватало на две бочки горючего. Одну бочку он сам использовал, а за вторую получал серебряный рубль.
Деньга хорошая. Надел, свиньи, куры – это всё только чтобы жить хоть как-то, а доход – это рыба. Придётся покупать новую лодку или самому делать, купить дюраля и сварить. Это долго, муторно, но он сделает. А вот мотор сам не сделаешь, придётся покупать. Саблин прикидывал в уме: на всё, про всё, даже если сам варить лодку будет, двадцать два целковых вынь да положь.
– Ой, забыла тебе сказать из-за этого Савченко, – она округлила глаза, приблизилась и понизила голос, у женщин так принято, когда они хотят дать понять, что сказанное – это тайна, и это значит, что сейчас она скажет что-то важное, – Андрей Семёнович сказал, что нашего Юрку может взять в обучение.
Аким даже не поверил в то, что услышал:
– Чего, кого?
– Юрку нашего, он же в прошлой четверти зачёты сдавал, так и сдал. Биологию и химию, всё на сдал на девяносто баллов. Лучший показатель в школе. Его и ещё Надю Косову пригласили в больницу на собеседование. Андрей Семёнович говорит, что он его прошёл.
Саблин ошарашен, молчит, смотрит на жену и не верит даже, хотя поверить нужно. Вот так вот! Юрка его вон какой. Во врачи может пойти. Шутка ли! Во врачи! Врач – это же… К диплому врача сразу погоны офицерские прилагаются. Диплом получил и сразу лейтенант медицинской службы. Лейтенант!
И не нужно парню казацкую лямку всю жизнь тянуть, призывы считать да на кордоны ходить, выслугу высчитывать. И люди к тебе обращаются «господин врач» или «господин сотник». И всегда на «вы». Никак иначе. И при деньгах всегда. И любая дочка, даже полковничья, сразу замуж побежит, если врач сватов пришлёт.
А Настя счастливая, как будто это её во врачи пригласили. Красивая, глупая, конечно, но красивая, не зря за ней пол станицы ухлёстывало. Он гладит её по щеке. А она и рада. Его руку целует.
– А сколько денег доктор за обучение попросит? – Спрашивает Аким.
Тут Настя уже не так счастлива становится, глядит заискивающе, словно просит:
– Говорит, тридцать рублей сразу и по двадцать за каждый год учёбы. А учиться пять лет.
У Саблина всего шестьдесят рублей. Накопил. А из них двадцать с лишним на новую лодку уйдёт. Но он всё равно кивает головой, что ж делать, надо будет добывать больше.
– Найдём, – говорит Аким и всё кивает головой, – заработаем.
Наталка неприкаянная бродила по палате, медицинскую маску стянула на подбородок, ела яблоко и вдруг сказала громко:
– Папа, а Олег саранчу поймал у нас во дворе! Во-от такая огромная, – девочка растягивает большой и указательный пальцы, показывая, как велика та саранча.
Аким посмотрел на Настю:
– Саранча?
– Да прилетела одна, – небрежно отмахивается жена, ей сейчас охота говорить про старшего сына, не про какую-то саранчу.
– Дожди собираются? – Продолжает Аким.
– Ой, слушай, три дня подряд тучи идут и идут на юг огромные, но дождя у нас не было. – Ей не терпится снова говорит о своём удивительном сыне, которого приглашают учиться на врача.
А Саблин что-то заволновался:
– А в управе ничего про саранчу не говорили? Инсектицид варить не думали ещё?
– Да нет, не слыхала, если бы собирались, бабы в магазине уже об этом говорили бы. Ой, да успокойся ты, одна саранча на двор залетела, а ты уже волнуешься. Не пожрёт она твою кукурузу. Нагонишь ещё водки.
Она ещё что-то хотела добавить, да в дверь палаты постучались, и в приоткрытую щель пролезла круглая голова. Аким сразу узнал её.
– Доброго здоровья вам, Анастасия Петровна, – ласково начала голова.
– Здравствуйте, – корректно отозвалась Настя.
Щавеля она знала плохо, знала, что он из станичного и полкового начальства.
А Никодим уже в палату вошёл, не подождал пока жена уйдёт, некогда ему ждать. Начальник.
– Здорова, Аким. – Протянул руку и продолжил, ласково обращаясь к Насте, – вы уж не взыщите, Анастасия Петровна, да дело к вашему супругу есть у меня.
Неймётся ему.
– Ну, дело так дело, – засобиралась Настя. – Наталка, пошли. У папки дела.
– Фрукты-то не забудь, – напомнил Саблин жене про яблоки и апельсины, что лежали на тумбочке.
Когда они ушли, Щавель сел на место Насти у кровати и опять завёл всё тот же разговор, который вёл уже неделю. Саблин вздохнул. Но делать было нечего. Стал отвечать на вопросы.
Наверное, уже в десятый раз.
Когда Щавель ушёл, задав двадцать дурацких вопросов, как стрелял, куда попадал, где окопы капал, где фугасы ставил. Саблину принесли еду. Рука у него уже работала почти нормально, он и забыл, что согнуть пальцы не мог. И бок не болел, если сильно не крутиться. Щека заросла. В принципе, он мог уже вставать и мог бы пойти в общую столовую, но встречаться там с другими казаками ему не хотелось. Те будут сидеть молча, ждать его рассказов, а то и вовсе спрашивать начнут. А он на сегодня уже наслушался вопросов. Варёная куриная нога с кукурузной лепёшкой и кусками сладкой, печёной тыквы, простой солдатский чай из побегов вьюна. Хороший ужин. Тут он, наконец, открыл жбан с пивом. Вытянул из свёртка длинный тонкий кусок вяленого мяса дрофы. И встал с кровати. Пиво, деликатесное мясо, тишина. Не спеша, тихонечко разминая ноги, он пошёл к окну. Прикусил мясную палочку, освободил руку и потянул жалюзи.
И удивился. Свет не ударил ему в глаза. Конечно, солнце уже к вечеру покатилось, но всё равно так не должно быть. Он даже сначала не понял, что произошло. Думал, что вечер, и только приглядевшись, понял, что дело не в этом. Всё небо заволокли тучи. Тяжёлые, громоздкие, тянущиеся снизу вверх, громоздящиеся друг на друга, кудлатые. Тёмно-тёмно-серые.
Саблин и вспомнить не мог, когда такие он видел в последний раз.
Каждый год после страшной летней жары, с севера начинают катиться тучи, летят всегда на юг. Только на юг. И обрушиваются на степь и пойму страшными ливнями, которые льются месяц, а то и два. Заливают степь, превращая грунт в непроходимое месиво. А белые пыльно-песчаные барханы в черные горки. От воды на вершинах барханов зацветает плесень. Все вершины покрываются пятнами чёрной, с зелёными и белыми краями, плесени. Степь зацветает.
Так было всегда, сколько помнил Саблин, вот только не помнил он, что бы туч было так много.
Он набрал жену:
– Чего ты, что случилось? – Сразу встревожилась она.
Аким нечасто ей звонил.
– Да ничего не случилось, тучи, гляжу, тяжёлые, ты скажи Юрке, пусть насосы отключит, дождь будет.
– О Господи, да уж додумались бы без тебя, чего ты тревожишься. Ты не тревожься, Аким, мы ж не дурни, как-никак сами живём, когда ты в призыв уходишь.
Это так, он прощается с женой, пьёт пиво. Да, к нему легко привыкнуть, вкусное. Только вот привыкать нельзя. Ему оно не по карману, теперь не до пива ему. Он надеется сына выучить на врача.
Пошёл, сел на кровать. Он поставил стакан на тумбочку и там, возле баклажки, увидал клочок бумаги, который раньше не замечал. Взял его, а там было написано:
«Панова» и всё. Ну, и номер личного коммутатора.
Не хотел он с этой бабой, с Пановой, и с этими двумя мужиками ехать за антенну снова, да видно придётся. Она ему лодку и, кажется, ещё денег обещала. Он хочет всё уточнить, хочет поговорить с белокурой городской дамочкой. Но откладывает всё на утро. Да, утром поговорит. Всё равно его не выпишут ещё два дня. Торопиться некуда.
Теренчук и Хайруллин словно прилипли там, наверху, к пусковому столу. Сидят. Ждут. Чего ждут?
Саблин вздыхает, граната уже должна долететь, а они молчат. Попали – не попали, не ясно.
И тут на весь овраг заорал Жданок. Он по штатному расписанию боец радиоэлектронной защиты.
– Коптер!
Сидел он рядом с Саблиным, Аким даже вздрогнул от неожиданности.
– Дрон-наблюдатель, – он замолкает, глядит в монитор, что у него на животе, и снова орёт, – юг, один-тридцать. Шестьсот семьдесят метров. Высота семьсот двадцать. Идёт к нам.
Саблин не шевелится, нет смысла. Он штурмовик, у него все подствольные гранаты либо осколочные, либо фугасные. А все стрелки, у кого винтовки «Т-20-10», засуетились, снаряжают под стволы «самонаводящиеся». Такой можно сбить коптер.
– Пятьсот семьдесят, – орёт Жданок.
А эти проклятые гранатомётчики всё сидят, как приросли, заразы, вот чего они там высматривают. Нет, не приросли, Теренчук наконец отрывается от прицела и орёт вниз не тише Жданка:
– Промах! Гранту на стол.
– Гранту! – Орёт за ним Хайруллин.
Саблин и Ерёменко снова скручивают новую гаранту, Лёшка снова лезет на стену оврага, предаёт гранату Хайруллину:
– Последняя, больше нет, вроде.
Тот молча забирает у него гранату, укладывает на то место, где ей положено лежать, докладывает:
– Граната на столе.
Теренчук его не слушает, он опять прилипает к прицелу.
– Коптер – четыреста, – орёт Жданок. – Идёт к нам.
– Кто первый по дрону стреляет? – Кричит взводный. – Носов, давай ты.
– Есть, – коротко отвечает урядник и лезет вверх.
– Серёгин, ты второй бьёшь, если Алексей не попадёт. – Продолжает взводный.
– Есть, – казак лезет по стене за Носовым.
Саблин садится снова на край своего окопа. Снова тянет сигарету.
И курить не хочется, да разве не закуришь тут. Дрон по их душу послали, к ним летит. Первый раз их мелкими минами в слепую засыпали, а теперь будут бить прицельно. И не «восьмидесяткой», теперь врежут как следует. Жди «стодвадцаток».
– Триста сорок, – орёт Жданок, идёт с набором высоты, уже за тысячу перевалил.
Па-х-х.
Негромко хлопнул «подствольник», и небольшая ракетка полетела навстречу вражескому коптеру.
И не долетела ещё, а Жданок, глядя на свой монитор, орёт:
– Мимо, давай вторую. Высота тысяча, до цели двести восемьдесят.
Па-х-х.
Теперь стреляет Серёгин.
Пара секунд, ещё пара, ещё…
– Есть! Накрытие, – сообщает Жданок.
– Интересно, видел он нас? – Спрашивает взводный.
– А то нет? – С каким-то радостным раздражением отвечает электронщик. – Ложимся в могилки, ждём гостинцев.
Все уже позабыли про гранатомётчиков, а они, кажется, и не знали про коптер, так и сидят за пусковым столом. И Теренчук кричит:
– Товсь!
– От струи! – Орёт следом за ним Хайруллин.
Снова шипящая вспышка озарила овраг.
Граната ушла.
– Всё! – Орёт на весь овраг взводный. – Гранат больше нет. Отходим. Сейчас по нам жахнут.
Казаки начинают собираться, быстро, бегом идут обратно, Саблин тоже встал, кому охота под удар попадать. А гранатомётчики сидят. Теренчук ведёт гранату.
Это ни с чем не спутать. Его уже накрывало один раз таким. Кажется, что земля уходит из-под ног. И кажется, ветер какой-то неслыханной силы. И пыль с песком такая, что только глаза береги. Он валится на землю, в падении, как успел – сам не понял, захлопывая забрало. Упал, накрылся щитом. И тут же по щиту забарабанили камни и куски сухого грунта. Снаряд, который летит в тебя, ты никогда не услышишь.
И становится тихо.
Только в коммутаторе голос взводного:
– Раненые?
– Наверху бахнул, – Аким узнаёт голос Серёгина. – К нам в овраг не залетел.
Аким ждёт ответа, слава Богу, никто не отвечает, пронесло, но это только начало. Значит, Серёгин прав, раненых нет.
– Уходим, – кричит в коммутаторе командир, – все… все уходим, бегом, казаки.
Саблин вскакивает, случайно поднимает голову, и камеры выносят ему на панораму картину: оседает пыль, ещё песок летит с неба, с мелкими комками замели, а гранатомётчики так и сидят у пускового стола. Первый номер не отрывается от прицела.
Казаки уже бегут прочь по оврагу, Саблин тоже пошёл, но оборачивается, смотрит на них.
И тут новый удар. Аким опять падает, но на этот раз снаряд попал чуть дальше оврага.
– Уходим, – уже с надрывом орёт прапорщик Михеенко, – Теренчук, Хайруллин, бросайте всё, убегайте.
Казаки бегут на север,
– Есть, – вдруг радостно сообщает Теренчук, разгибаясь, наконец, у пускового стола. – Накрытие!
Они с Хайруллином начинают снимать стол, но взводный орёт на них:
– Бросьте его, прыгайте оттуда, бегом… Бегом…
– Бегите, дураки, – орёт урядник Носов. – Вилка! Сейчас накроют.
Аким сам уже бежит, но у него опять заедает левое «колено», бежит, хромает. Да скорее идёт быстро, разве с неисправным «коленом» побегаешь.
И опять удар, взрывная волна догоняет его, щит у него висит на спине, так его она толкает в щит, он летит, вперёд, дробовик теряет, мимо него, в пыли и песке, пролетают казаки.
– Живы? – Орёт взводный.
– Жив, – отзывается Хайруллин.
– Живы-живы, – отзывается Теренчук.
Саблин чувствует себя нормально. Говорит в коммутатор:
– Жив.
Снова встаёт и ищет оружие. А дробовик песком присыпало, в темноте попробуй найди. Его быстро догоняют гранатомётчики:
– Чего ты? – Орёт на него Теренчук. – Беги.
– Сейчас, – отзывается Аким. Шарит руками в пыли.
Не было такого, что бы он оружие терял.
– Уходите. – Уже едва ли не с истерикой кричит взводный.– Быстрее.
Саблин оружие находит, вскакивает, бежит-хромает вслед убегающим, изо всех сил бежит. А за спиной снова ухает взрыв, но далеко. Только горячий воздух его догоняет с песком. Он не останавливается. Снова бьёт в землю снаряд. Уже ближе, но волна не сбивает его с ног, большой осколок, зло шурша, пролетает мимо, глухо впивается в песчаную стену оврага. Близко пролетел. Он продолжает бежать вслед своим сослуживцам.
А за спиной опять поднимается фонтан из грунта. И опять. Пристрелялись артиллеристы. Каждый новый снаряд точно залетает в овраг. Но это всё уже – там, далеко за спиной.
Когда сил бежать уже нет, он переходит на шаг. Он идёт последний, все его ждут, привалившись к стенам оврага, только взводный стоит.
– Ранен? – Спрашивает он.
– Да нет, вроде…
– А какого хрена копался там в песке? Чего дожидался?
– Дробовик уронил, – говорит Саблин.
– Дурень, – невесело вздыхает урядник Носов.
– А чего хромал? – Продолжает прапорщик.
– «Колено» барахлит, – говорит Аким, понимая, как глупо это звучит, он решает объяснить, – ходил к технику, вроде, всё нормально, а как нагрузку дашь, так мотор не тянет.
– Ох и дурак ты, Саблин, – говорит взводный, но без злобы.
А взрывы всё рвут и рвут землю в овраге. Прапорщик смотрит в ту сторону и командует:
– Поднимаемся, казаки, вал к нам идёт. На север отойдём. К нашим.
Взвод отступает к своим, все целы, кроме двух, что были ранены в самом начале дела. Для взводного это главное. А взрывы всё рвут и рвут овраг за их спинами. Но это уже далеко, даже если и долетит осколок какой, так уже на излёте будет. Брони ему не пробить.
