Борис Батыршин
Ларец кашмирской бегумы
– Николя! Какое счастье, это вы, mon seul ami[16]! Я не знаю, что делать – бежать, спасаться?
Не тратя времени на разговоры, он сгрёб девушку в охапку, втиснул в дверную нишу и закрыл собой. За спиной снова грохнуло, но плотно набитый ранец принял обломок кирпича на себя без ущерба для владельца.
Залп был последним – версальцы пошли в атаку. Навстречу им захлопали редкие выстрелы и Коля, мазнув губами по щеке девушки, шепнул: «жди здесь, я скоро!» и кинулся к баррикаде. Уцелевшие стрелки уже занимали места. Среди них он увидел и Кривошеина: «студент» стоял, возле пушки, опираясь на «германку» и сжимал спусковой шнур.
Грохнуло. Картечь с визгом срикошетила от булыжной мостовой, проделав в рядах неприятеля изрядную брешь. Но версальцев было уже не остановить: первые ряды карабкались на бруствер, задние в упор расстреливали защитников, пытавшихся сбрасывать атакующих штыками. Командира коммунистов, студента с саблей, пытавшегося спасти знамя, закололи у Коли на глазах. А на баррикаду лезли, уставив штыки, новые солдаты: рты раззявлены в крике, в глазах – животный страх и свирепая жажда убийства.
Сзади раздались крики: «Отходим к площади!» Коля кинулся прочь, на ходу меняя магазин в «люгере» – и вдруг затормозил, чуть не полетев с ног.
«Николь! Она рядом, ждёт, а он бросил её на растерзание осатаневшей от крови солдатнѐ!»
Он побежал назад, к подворотне, когда фасад дома напротив обрушился и в какофонии боя возникли новые звуки: треск ломающихся балок, хруст раздавленных кирпичей и мерный металлический лязг, будто по брусчатке ударяли подбитые железом башмаки великана. Мостовая под ногами дрогнула в такт этим шагам, и из завесы пыли возникли очертания громадной двуногой фигуры.
Глава VII
Невероятному гостю хватило трёх шагов, чтобы оказаться на середине улицы. Он развернулся на месте, скрежеща по булыжной мостовой трёхпалыми ступнями, и двинулся к баррикаде.
Торс гиганта имел вид клепаного из стальных листов ящика со скошенной передней стенкой. Ноги, выгнутые на птичий манер, коленями назад, складывались чуть ли не вдвое под тяжестью сотен пудов стали, отчего казалось, что механизм приседает при каждом шаге. Из шарниров, соединяющих «ноги» со ступнями, и коленных – вырывались струйки зеленоватого пара. На Колю пахнуло кислой вонью – то ли перестоявшейся помойкой, то ли прокисшим мясным бульоном.
Чудовищный механизм повернул «торс», давая возможность рассмотреть себя во всех подробностях. За его «спиной» чадили нефтяным дымом две трубы – похоже, гигант приводился в действие силой пара. Левая конечность, оснащённая медными, наподобие гидравлических, цилиндрами, была вооружена огромными стальными клещами – такие с лёгкостью могли бы выворотить из земли телеграфный столб. На месте правой «руки» торчал обрубок, служащий лафетом для картечницы системы «Гатлинг». От него, как и от зубчатого колеса, установленного на месте ручки, вращающей связку стволов, в прорезь брони уходили приводные цепи – картечница, несомненно, управлялась сидящим внутри ящика-рубки стрелком. Узкие щели в броневых заслонках – как на военных кораблях или блиндированных авто – приходились вровень с окнами третьего этажа, обеспечивая невидимому стрелку отличный обзор.
Охваченные ужасом версальцы перепрыгивали через бруствер и кидались прочь, бросая на бегу оружие, желая одного: оказаться подальше от шагающего кошмара. Самые отчаянные пятились, стреляя из винтовок, но пули бессильно ударяли в броню, высекая снопы искр.
Гигант не удостоил стрелков вниманием. Он сделал несколько шагов и остановился за бруствером, прикрывавшим его едва ли наполовину. Стрелки, осознав тщетность своих усилий, побросали винтовки и задрали руки – их тут же скрутили и увели прочь. Защитники баррикады, ликуя, потрясали оружием. Со всех сторон неслось: «Маршьёр! Маршьёр! Смерть версальцам»!
Маршьёр – вот, значит, чего ждали коммунисты! – повел по сторонам торсом-рубкой, будто обозревая поле боя, как вдруг перед баррикадой разорвалась граната. Артиллеристы опомнились от потрясения и решили ещё немного повоевать.
Приводная цепь затарахтела, стволы провернулись, и картечница выдала длинную, патронов на двадцать, очередь. На мостовую посыпались медные гильзы, всё вокруг заволокло пороховым дымом, и сквозь сизые клубы Коля увидел, как в боковой стенке откинулся люк. Из него по пояс высунулся человек, сноровисто поменял патронный короб, и скрылся. «Гатлинг» выплюнул две короткие очереди, повернулся, нащупывая цель, и дал ещё одну, длинную, на полтора десятка патронов, и умолк. Коля досчитал до десяти – орудия версальцев не отвечали. Он выглянул из-за бруствера. Возле пушек никого не было, лишь валялись красно-синими кулями мёртвые тела, да билась, оглашая округу жалобным ржанием, подстреленная лошадь.
* * *
Только горячкой боя и шоком от появления шагающей громадины можно объяснить такую недогадливость. Теперь, когда противник отброшен, у прапорщика Ильинского словно пелена с глаз спала: такой же шагающий агрегат был на памятной картинке в «Механическом мире»! Правда, там он казался мирным… В 1906-м году ротмистр Накашидзе обвешал легковое авто «Шаррон» железными листами, поставил пулемёт «Гочкис» – и получился первый российский блиндированный автомобиль. Неведомый изобретатель поступил точно так же, сделав из рабочего механизма боевой… «ходок»? «Шагатель»? Пожалуй, «шагоход» – самый точный перевод французского слова «marcheur».
Нечто похожее не раз мелькало на рисунках, посвященных науке и техническому прогрессу будущего. Выходит, кто-то сумел воплотить эти идеи в металле? Коля читал, что в осаждённом пруссаками Париже строили блиндированные поезда и даже броненосные речные канонерки – но чтобы боевой шагоход? И как они ухитрились потерпеть поражение, обладая подобным чудо-оружием?
– Ну что, Андреич, хороша, зверюга? То-то же! А как эти версальские скоты от него драпали? Залюбуешься!
Голос Кривошеина вывел прапорщика из оцепенения.
– Да, Алексей Дементьич, признаться, не ожидал…
– То ли ещё будет! – студент лучился довольством, будто своими руками построил шагоход. – Жаль, их только два, да и появились поздновато…
«Значит, у коммунистов всего два таких чудища? Тогда понятно – вряд ли две машины, даже столь грозные, в состоянии переломить ход безнадёжно проигранной кампании…»
Вокруг царило радостное оживление. Защитники баррикады спешно подправляли обрушенный бруствер, убирали мёртвые тела, снова затаскивали на банкет пушку. То один, то другой боец оглядывался на маршьёр, словно желая убедиться: «вот он, спаситель, а значит, бояться нечего, выстоим!»
На крыше «рубки» откинулась крышка, и из люка выбрался человек. Он уселся, свесив ноги внутрь, извлёк из футляра на груди бинокль и принялся обозревать окрестности. Как же его называть, подумал Коля – «механик»? «Шофэр»? Пусть будет «пилот» – вряд ли вождение маршьёра требует меньшей сноровки, чем управление аэропланом.
Снова лязгнул металл. Из брюха маршьёра вывалилась, разворачиваясь под собственным весом, цепная лестница. Сначала показались ноги в башмаках и кожаных крагах, затем бриджи, кожаная куртка – и вот второй «пилот» стоит на мостовой.
– Привет, Алексѝс, дружище! Вижу, промешкай мы ещё с четверть часа, эти скоты разогнали бы вас по подворотням!
Голову пилота украшал шлем, похожий на пробковые каски британских колониальных войск, но с наушниками вроде телефонных. Верхнюю половину лица скрывали очки-консервы в латунной оправе.
– Эй, Паске́! – крикнул он коллеге, – Здесь, оказывается, наш русский друг!
– А ты чего ожидал? – отозвался тот. – Кто, кроме Алексѝса, смог бы удержать баррикаду с тремя десятками штыков против целого батальона? Русские все сумасшедшие – мой дядюшка, как напьётся пьян, рассказывает, как дрался с ними в этом, как его… Sйbastopol!
– Да, лихие были времена! – ответил Кривошеин – Спасибо, друзья, что подоспели вовремя, а то нам пришлось бы туго!
Пилот снял шлем. Лицо его выглядело странно: там, где кожу защищали очки, она была белой и чистой, всё остальное покрывал толстый слой копоти. Впечатление стало ещё сильнее, когда пилот улыбнулся, сверкнув зубами, ослепительно-белыми на чёрном фоне.
– Вот, прошу любить и жаловать! – Кривошеин обернулся к Коле. – Мой добрый приятель, Шарло-жестянщик. Он, как видите, умело управляется с этим железным пугалом. А тот, с биноклем, что строит из себя Бонапарта – это Паскаль, большая шишка в здешней политике. Напомни-ка, Паске, как зовётся твоя должность?
– Если мне не совсем отшибло мозги этой дьявольской тряской, – отозвался пилот – то с утра числился председателем комиссии внешних сношений. Но могу и ошибиться: когда старина Шарло забывает свернуть и проходит сквозь дом, не то что должность – имя своё позабудешь!
Прапорщика покоробил легкомысленный тон новых знакомых. Ещё не высохла кровь на мостовой, ещё не остыли пробитые пулями – его пулями! – тела, а они тут, изволите видеть, развели балаган!
Кривошеин снисходительно похлопал его по плечу.
– Ну-ну, дружище, не судите строго! Вокруг кровь, смерть, люди режут друг друга почём зря, и при том хором твердят о всеобщем благе! Как тут не спятить? Только шутками и спасаемся, иначе прямая дорога в дом скорби! А они, говорят, стоят пустые: здешние Поприщины[17] испугались пальбы и разбежались кто куда…
Колю передёрнуло: картина бродящих по городу умалишённые показалась ему куда страшнее артиллерийской бомбардировки.
– Вы, вот что, – продолжал Кривошеин. – отыщите свою мамзель, пока с ней чего не приключилось в такой суматохе. А я пока перекинусь парой слов с Паске.
Девушка нашлась в той же подворотне, где он оставил её расстались четверть часа назад – она разрывала на полосы исподнюю солдатскую рубаху и ловко бинтовала раненых коммунистов. Увидев прапорщика, Николь обрадовалась:
– О, Николя, вот и вы! А я боялась, маршьёр вас растоптал!
Молодой человек немедленно забыл и о версальцах, и об обстрелах и даже о шагоходе. Мелькнула где-то на заднем плане мысль: почему ни девушка, ни другие защитники баррикады не удивлены появлением поразительного механизма? Впрочем, наверное, они уже привыкли…
Николь закончила перевязывать чернявого рабочего-блузника с простреленным предплечьем.
– Меня посылают сопровождать раненых. Пришёл санитарный обоз, надо торопиться, пока снова не началась стрельба. Ничего, отвезу, и сразу обратно! Пока здесь маршьёр, они не сунутся… постойте, куда вы? Отпустите, грубиян, мне же больно!
Коля, не дослушав, схватил девушку за руку и потащил за собой, не обращая внимания на гневные протесты. Кривошеин уже успел потерять терпение:
– Сколько можно копаться? Сейчас в тыл отправляются повозки с ранеными, и мы с ними. Паске, – он кивком указал на пилота, по-прежнему сидящего на макушке маршьёра, – передал: меня срочно требует к себе профессор. А в чём дело, не говорит, негодяй эдакий! А я, как видите, шагу ступить не могу!
И стукнул о мостовую прикладом «германки», заменявшей ему костыль.
– Помогите мне дойти до повозки, сажайте барышню, и отправляемся!
Коля недоумённо нахмурился – что это за дела такие, чтобы ради них срывать единственного на баррикаде артиллериста в самый разгар боя? – но расспрашивать не решился. Он послушно подставил плечо и с помощью Николь (девушка притихла и больше не пыталась возмущаться) повёл Кривошеина в конец улицы. Туда, к разношёрстным экипажам, конфискованным для нужд обороны и именовавшимся теперь «санитарным обозом», тянулся с баррикады ручеёк раненых. Кое-как втиснув своих спутников в переполненный фиакр, Коля не вытерпел:
– Алексей Дементьич, только один вопрос…
– Вот что, дружище, раз уж мы с вами из одной альма матер, к тому же и в бою вместе побывали – давай-ка на «ты»! А то как-то не по-русски…
Возчик на высоких козлах щёлкнул кнутом, и фиакр затарахтел по мостовой. Прапорщик трусил рядом, держась за дверцу. Ранец он бросил под ноги Николь, кобура хлопала на бегу по бедру, и её приходилось придерживать рукой.
– Вот вы… ты сказал, что Паске председатель комитета внешних сношений? Но это, считай, министерская должность – почему он тогда управляет маршьёром? Мало ему важных политических дел?
– Какая теперь политика! Всё руководство Коммуны на баррикадах, с оружием в руках! А Паске к тому же… – Кривошеин понизил голос, – … Паске числитсяу профессора в доверенных помощниках. И раз уж говорит «срочно», стало быть, надо торопиться…
Коле до смерти хотелось узнать, о каком профессоре идёт речь? Но вместо этого он спросил:
– А как Паске зовут, если полностью? Нельзя же обращаться к важному лицу по-простецки…
– Паске – славный малый, не обидится! – ухмыльнулся Кривошеин. – Как-нибудь расскажу, какие мы с ним провороты закатывали…
– Всё равно, неловко. – Коля упрямо мотнул головой. – Ты скажи, если не секрет, конечно…
– Какой тут секрет? Паскаль Груссе. Ему двадцать шесть, публицист и… эй, осторожнее, так и шею свернуть недолго!
Коля споткнулся и едва не проехался носом по мостовой. Приятель Кривошеина, пилот боевого шагохода оказался соавтором Жюля Верна – тем самым Андрэ Лори, подарившим мэтру сюжет «500 миллионов бегумы»! А ещё – автором записок, из-за которых он, прапорщик Николай Ильинский, угодил в эту фантастическую передрягу!
Глава VIII
Из конца в конец рю де Бельвиль была запружена людьми, лошадьми, экипажами. Все двигались в одном направлении – к фабричному зданию. Если бы не шагоход – их «санитарный обоз» безнадёжно застрял бы в этом потоке. А так, повозки с ранеными без помех проследовали за громыхающим гигантом до ворот, мимо людей, испуганно жмущихся к стенам и храпящих, рвущихся из упряжи лошадей.
Двор фабрики походил на бивак: дымились костры, на узлах и свёрнутых шинелях сидели окровавленные мужчины, старики, женщины с детьми. Вдоль стены стояли пушки, и среди них картечница системы Монтиньѝ с толстым латунным кожухом, скрывавшим связку из трёх дюжин ружейных стволов. По углам двора громоздились штабеля разнообразных грузов. К ним то и дело подбегали люди и, подхватив ящик или тюк, устремлялись к настежь распахнутым дверям, ведущим внутрь.
Распоряжались во всём этом хаосе люди с красными повязками на рукавах. Стоило коляскам вкатиться на двор, один из них подбежал и принялся командовать. Появились носилки, раненых, одного за другим, сгрузили и унесли в здание. Из-за обитых железом створок доносились мерное пыхтение и стук, словно там работал большой механизм. Время от времени раздавался треск, словно от мощного электрического разряда, и дверной проём озарялся лиловыми сполохами. Коля хотел приоткрыть дверь и заглянуть внутрь, но Кривошеин не позволил – ухватил чересчур любопытного юнца за портупею и потащил за собой, в глубину двора. Там, над утыканной битыми бутылками кирпичной оградой остывал, исходя струйками смрадного пара, маршьёр.
Оба пилота уже были здесь. Шарло-жестянщик, вооружившись большим разводным ключом, ковырялся в коленном суставе шагохода, Груссе же беседовал с господином, внешность которого резко выделялась на фоне заполнившей фабричный двор толпы. Энергичный, подтянутый, несмотря на почтенный, лет около пятидесяти, возраст. Ясные глаза прячутся за очками в стальной оправе, костистое узкое лицо украшено острой бородкой. В густой каштановой шевелюре ни следа седины – признак живости характера и склонности к оптимизму. Одет незнакомец в длинный, до колен, сюртук, брюки в мелкую полоску, шейный платок поверх ворота сорочки. Завершал гардероб шёлковый цилиндр, с краями, загнутыми верх на американский манер.
– А вот и они! – обрадовался Груссе. – Я же обещал доставить нашего друга в целости и сохранности – вот, прошу!
– Насчёт целости я бы не рискнул утверждать, – привычно отшутился Кривошеин – Нет-нет, ничего страшного, придавило слегка ногу лафетом. А вот что у вас стряслось? Паске ничего толком не объяснил, и я признаться, встревожился…
Похоже это и был тот самый загадочный профессор, к которому так торопился Кривошеин.
– Стряслось, дорогой Алексѝс, ещё как стряслось… – в голосе «профессора» слышались тревожные нотки. – Арно, наш лучший механик, тяжело ранен.
– Арно̀? Ранен? – удивился «студент» – Зачем он в бой-то полез, на подвиги потянуло?
– Да какие, к дьяволу, подвиги? – махнул рукой Шарло-жестянщик. – У второго маршьёра забарахлил нагнетательный насос, а малыш Тьерри, сами знаете, гайку закрутить толком н е может. Ну, Арно насос наладил и сел на место стрелка, заявив, если чёртова железка снова забарахлит, он что-нибудь придумает прямо на месте. Я не хотел его отпускать, но пришлось – нас Фобур дю Темпль срочно требовалась помощь.
– Да, медлить было никак нельзя. – подтвердил Груссе. – Ещё немного, и драгуны из бригады Сисси́ прорвали бы наши заслоны. Арно и Тьерри подоспели в самый последний момент.
Они отогнали драгун, но и сами нарвались на засаду. Версальцы спрятали в переулке две пушки и, как только маршьёр появился из-за угла – расстреляли в упор. Тьерри погиб сразу, но Арно не захотел оставлять его версальцам – вытащил тело и ползком, на себе, оттащил к перекрёстку. Потом вернулся, чтобы взорвать подбитый маршьёр, но, пока возился с запалом, получил две пули, в спину и бедро.
Кривошеин сокрушенно покачал головой.
– Жаль Тьерри, славный был малый… А что Арно, выживет?
– Врач говорит, потерял много крови, но надежда есть.
– Надежда – это, конечно, хорошо… – Шарло-жестянщик закончил возиться с коленным шарниром и теперь ожесточённо оттирал ладони промасленной тряпкой. – Я рад, что у старины Арно есть шанс выкарабкаться, но мы-то остались без механика!
– Верно, заменить его некем. – согласился профессор. – На вас, Алексѝс, только и надеемся. Вы ведь, если я не ошибаюсь, инженер-механик?
– Одно слово, что инженер… – невесело усмехнулся руками Кривошеин. – Скорее уж, студент-недоучка. Но, конечно, сделаю, что смогу.
– Вот и отлично, друг мой! Уверен, вы справитесь. Мсье Груссе, проводите Алексиса, а я пока позабочусь о его друзьях.
И повернулся к Коле:
– Позвольте представиться, молодые люди: профессор Франсуа́ Саразен к вашим услугам!
* * *
Дождь барабанил по дырявому навесу. Ледяные струйки стекали на спину и плечи, сукно кителя и щегольские диагоналевые галифе насквозь пропитались дождевой водой. Но шевелиться было нельзя: девушка пригрелась под мышкой и спала беззвучно и чутко, как котенок.
Когда сумасшедшее напряжение, владевшее им последние часы, слегка отпустило, Коля понял, что выжат, как лимон. Этому поспособствовала обильная порция мясного рагу – Николь принесла его от дымящихся в глубине двора котлов в жестяном солдатском котелке, и они за каких-то пять минут вычистили его до блеска, орудуя одной ложкой на двоих. В сумке нашлась склянка с ромом – после пары глотков ароматного, чрезвычайно крепкого напитка, прапорщик осознал, что не сможет больше сделать и шагу. Они устроились на каких-то ящиках, Коля накинул на спутницу сюртук, дождался, пока она заснет, и принялся приводить в порядок мысли.
Для начала, Кривошеин. Доброжелателен, охотно рассказывает о себе, познакомил с Груссе и Саразеном. Уверяет, что студент – но ведёт себя как офицер и подозрительно хорошо осведомлён в здешних обстоятельствах. Можно ли ему верить? Вопрос…
Далее – Груссе. Соавтор Жюля Верна, видный деятель Коммуны, доверенное лицо профессора. Вот и картинка с «паровым дровосеком», послужившим прообразом маршьёра, найдена именно в его записках! Хотя, кому же знать о шагоходах, как не тому, кт о ими управляет? Но почему об этих машинах ни словом не упоминается ни в одной из книг о Парижской Коммуне, да и где-либо ещё? Огромные, футуристического вида агрегаты никак не могли остаться незамеченными…
А ведь и механическое яйцо нашли в том же сундуке, что и записки Груссе. Выходит, француз имеет прямое отношение к Колиному перемещению в прошлое? Но, скажите на милость, зачем ему это понадобилось?
И напоследок – Саразен. Если верить Лори-Груссе, именно он послужил прообразом героя романа, так же, как созданный им Город Мечты – реальный, не книжный! – стал прообразом выдуманного писателем города Франсевиля. Но зачем Саразен встал на защиту Парижской коммуны? И о каком механизме беспокоился профессор? Не о маршьёре же – с его ремонтом справится и Шарло-жестянщик…
А о чём? Неужели в здании фабрики спрятана машина времени?
Загадки, сплошные загадки…
Коля понял, что запутался. Оставалось одно: принять всё, как свершившийся факт, а объяснение отложить до лучших времен. А пока, приходится сидеть, ежась под дождевыми струями, баюкать задремавшую Николь, слушать далёкую канонаду и гадать: что-то будет дальше?
В здании что-то происходило. Иссяк поток людей, ещё недавно вливавшийся в распахнутые ворота. На смену ритмичному уханью, пришли другие звуки: лязг, удары по железу, визг пилы, вгрызающейся в металл, будто там ремонтировали крупный механизм. Какой? Кривошеин знает, но расскажет ли? А если и расскажет – стоит ли верить его словам? Снова тот же вопрос…
Коля не заметил, как провалился в сон – чёрное, глухое забытье, лишённое сновидений, но оттого не менее тревожное.
Он пришёл в себя от того, что кто-то тряс его за плечо. Николь уже проснулась и сидела рядом, сжавшись под набрякшим влагой сюртуком.
– Прости, дружище, едва вырвался. Устал неимоверно, а дел ещё – конь не валялся…
Кривошеин сильно осунулся, и будто даже стал ниже ростом. Вместо винтовки он опирался на самодельный костыль, но это не очень-то помогало – на ногах он держался с трудом. На предплечье левой руки появилась массивная крага из толстой кожи, скреплённая заклёпками и ременными застёжками. Диковинный аксессуар усеивала россыпь гнутых латунных трубок, окантованных металлом отверстий и разномастных циферблатов в медных и стальных оправах.
С широког о кожаного пояса свисали футляры и подсумки, с отвёртками, плоскогубцами, гаечными ключами и вовсе уж непонятными инструментами. На лбу – кожаный обруч с медным кронштейном, на котором крепилась сложная система линз и маленьких круглых зеркал. Пальцы перепачканы густой смазкой, жирные чёрные пятна на рубашке….
– Как видишь, пребываю в трудах. – усмехнулся Кривошеин, перехватив взгляд соотечественника. – Ничего, к утру, надеюсь, управимся…
Он хотел спросить, с чем он собрался управляться, но вместо этого зашёлся в кашле. Николь протянула ему склянку с ромом. Коля глотнул – живительное тепло побежало по жилам, горячим комом упало в желудок, пробуждая измученный организм к жизни.
– Вот и хорошо, вот и правильно! – одобрительно кивнул «студент». – Дайте-ка и мне, а то, того гляди, свалюсь с ног. Я, собственно, что пришёл: вы бы устроились где-нибудь под крышей, не мокнуть же тут всю ночь? В окрестных домах посмотрите – туда многие ушли, ждут, когда апертьёр снова запустят…
– Какой ещё «апертьёр»? – Прапорщик с трудом стряхнул оцепенение. – Взял манеру говорить загадками… объясни, наконец, что здесь происходит?
– Ты, брат, не кипятись. – Кривошеин примирительно положил руку ему на плечо. – Сейчас совершенно нет времени. Найдите место для отдыха, отоспитесь, а утром, часикам к шести – он бросил взгляд на циферблат часов, встроенных в крагу, – подходите сюда. Утро вечера мудренее, даю слово, сам всё увидишь и поймешь!
Что оставалось Коле? Он затянул ремни портупеи, поправил кобуру, и, подхватив сонную Николь, побрёл прочь с фабричного двора. Завтра так завтра – но когда они снова окажутся здесь, он не позволит Кривошеину отделаться невнятными намёками, вытрясет всю подноготную!
Дождливая тьма погромыхивала пушечными залпами, единственный фонарь едва освещал слепые фасады домов. Над крышами тонко провыла граната, и лопнула, на мгновение осветив улицу оранжевым сполохом. Люди вокруг заголосили, забегали, заплакали дети. Колю вместе со всеми охватила тревога: что это – случайный перелёт, или начало бомбардировки квартала Бельвиль? Утро, конечно, мудренее вечера, но ведь до утра надо ещё дожить…
