Борис Барабаш
Последний еврей из КГБ

«Сионистский заговор» и устранение Берии положили конец приему евреев на ответственные посты в службе разведки и ЦК партии. Насколько я знаю, в Комитете госбезопасности в 1960-70 годах работали два рядовых оперативных работника-еврея…»

П. А Судоплатов «Разведка и Кремль»

Моим родителям посвящается

ГЛАВА I

Одесса. 1970 год.

Море неспешно покачивало лодку. Осколки солнца блестели на волнах. Мы с отцом держали удочки в руках. Клёва не было.

– Рыба ушла на обед, – сказал папа.

– Так вот, здесь обед, – ответил я. – Пусть приплывают.

– То не то, – сказал папа, и мы замолчали.

Как гидроакустики с подводной лодки, мы вслушивались в глубину. Рыбалка на море – это не рыбалка на реке. Здесь поплавки неуместны. Забросил удочку, грузило достало дна, натянул леску, и жди, пока бычки, глосса или даже скумбрия не обратят на тебя внимание. Если это случится, ты об этом узнаешь. Они, каждый по-своему, начнут обгладывать наживку. Вот тогда держись! Надо умело выбрать момент, подсечь рыбку и тащить.

Но пока этого не произошло, мы с отцом сидели в лодке, и каждый думал о своем. Мне, 12-летнему пацану, жизнь нравилась. Лето, каникулы! Еще столько впереди! Вся жизнь! Когда становилось жарко, я прыгал из лодки в море. Там я плавал среди медуз, подводных скал и водорослей. Вокруг – ни души. Не считая рыб и чаек. Одни – в воде, другие – в небе. Но судьбы их пересекались. Чайки с криком неслись над водой. Потом быстро, зигзагами падали в море. Держа в клювах рыбку, возвращались в небесную высь.

Мне было интересно за всем этим наблюдать. Но папе надоело ждать.

– Не! Нема клёва, – сказал он. – Шё ты будешь делать? Надо переплывать в другое место. Не?

– Давай, – согласился я.

Отец завел мотор, и мощный «Mercury» стал уносить нас все дальше от Одессы.

– Па!

– Шё?

– А как тебе разрешили купить этот движок?

– А чего ты вдруг спрашиваешь?

– Просто.

– Не. Не просто. Ты шё-то хочешь. Так шё ты имеешь в виду?

– Ну, этому дяде, который его привез в Одессу, не разрешили же? Ты ж сам рассказывал. А тебе разрешили.

– Тому дяде не разрешили, потому что Одесса – пограничная зона. Тут такие моторы нельзя. Они мощнее, чем у пограничников. Человек, вдруг, возьмет, и уплывет в Турцию. Понимаешь?

– А на реке такой мотор можно?

– А зачем на реке такой мотор? Всю рыбу распугаешь. Да и куда там быстро плыть? Плыви себе потихонечку, и смотри по сторонам.

– А-а! Поэтому в магазине только мотор «Прогресс» и есть?

– Ну… примерно.

– Так если так, чего тебе разрешили?

– От ты…! Как банный лист!

– Я просто спросил.

– У нас в стране нет ничего простого. Свежий хлеб просто так не купишь. А ты хочешь такой мотор. Всё не просто! Очень не просто!

Отец замолчал. Он держал руль и смотрел вдаль. Я сунул руку в воду. Она упругой лентой обтекала кисть. Мы соревновались, кто кого. Иногда вода побеждала меня, но иногда и я её. Мы шли уже с полчаса. Отец повернулся ко мне.

– Ты обиделся?

– Нет.

– Не обижайся. Ты иногда такие вопросы задаешь, шё я не знаю, шё ответить. Смотри. Шё там? Шё-то вроде бухты. А?

– Угу.

– О! Так есть предложение. Давай пристанем, и позавтракаем. Хочешь?

– Давай.

– О! То, шё надо! Покушаем и поговорим. Идет?

– Угу.

Отец сбросил газ, и направил лодку к берегу. У меня захватило дух. Приключения! А вдруг это необитаемая земля? Мы – робинзоны! Хотел об этом спросить папу, но, посмотрев на него, передумал. Он бы посмотрел на меня, как доктор на пациента, и спросил: «Необитаемая земля…? В Одессе…?»

Недалеко от того места, где мы расположились, бил родничок. Вода в нем была холодной, пресной и невкусной. Но мы ей были рады. Можно было напиться, смыть соль, пополнить запасы, и даже сделать чай. У папы было всё, и на все случаи жизни. В лодке находились самые необычайные вещи, и я всегда поражался, как ему удавалось всё предусмотреть.

Пока отец привязывал лодку, готовил завтрак и кипятил на спиртовке воду, я бродил по берегу. Первые же шаги убедили меня в том, что земля эта – обитаема. И чем больше я бродил, тем больше в этом убеждался. Но ни битые бутылки, ни мусор, ни даже надпись: «Быстрик – хрен!» не смогли во мне убить дух приключений. Еще больше меня занимало то, почему папа не захотел отвечать на такой простой вопрос о лодочном моторе. Это на него не было похоже. Папа всегда отвечал на мои вопросы. И не просто подробно. Он уходил в такие дали, что не всегда можно вспомнить, а какой, собственно, вопрос был задан. Возвращаясь на зов отца, я твердо решил разгадать тайну мотора.

Мы уселись у клеенки. Она играла роль стола. Мясистые помидоры, огурцы, колбаса и вареные яйца манили меня своим видом и запахом. Поспел чаёк. Несмотря на жару, он был к месту. Батя мазал хлеб паштетом. Рай! Наелся я быстрее, чем ожидал. Захотелось спать. Встали-то мы рано. Не было еще и четырех. Пешком до моря. Погрузка в лодку. А потом – свежий ветер в лицо. Разомлев от еды и солнца, я задремал. Но тут заговорил отец, и сон унесся в никуда.

– Я вот о чем подумал. Ты уже взрослый мальчик. Рано или поздно, но все равно надо было с тобой поговорить. Так чего не сейчас? Тем более, шё ты задал этот вопрос. О том, чего мне продали мотор. Раз ребенок спрашивает, надо отвечать. А то, шё же это получается? Ерунда. А? Правильно? Во! Так я тебе сейчас шё-то расскажу. Может быть, я все не успею. Это – долгая история, а нам еще надо шё-то поймать. Не поймаем, придется заскочить на «Привоз». Купить там. А то, шё мама скажет? Тоже мне, рыбаки! Не. Она так не скажет, конечно. Это я шучу. Но сидеть тут до зимы мы тоже не можем. Поэтому шё успею, то успею. Но, хотя бы начнем. Идет?

– Конечно, па!

– Ну, так вот, слушай. Начну по-порядку. Ты слышал такое слово «КГБ»?

– Конечно! А кто не слышал?

– И шё ты слышал?

– Что люди его боятся.

– Боятся… И правильно делают. Оно для того и создано, шё б боялись.

– Па! Ты ж о моторе хотел рассказать.

– Ну да! А я о чем? Я о моторе. Это начало моего рассказа. Слушай сюда. В Одессе пограничники дают разрешение на то, чтобы можно было купить и лодку, и мотор. Понимаешь? Человек покупает это всё, и становится на учет. Это как при покупке машины. Для чего? Для того чтобы кто-то не захотел отсюда уплыть. А если таки уплывет, так его быстро поймают, и будут знать кто, шё, и почему.

– Ну, если люди хотят уплыть, пусть плывут.

– Хм. Пусть плывут… Как бы не так! Дай волю, так почти все уплывут. Я тебе об этом потом расскажу. Позже. Когда ты чуть-чуть подрастешь. Ты же хочешь сейчас про мотор узнать? Или нет?

– Да, да. Давай про мотор.

– Так вот. Пограничники относятся к КГБ. Это одна организация. Ты, вообще, знаешь, что такое КГБ, как оно расшифровывается?

– Нет.

– О! Так с этого надо начинать. КГБ – это Комитет государственной безопасности.

– И зачем он?

– Зачем? КГБ занимается врагами и противниками советской власти.

– А что значит, занимается?

– Ну… Кого-то перевоспитывает, кого-то арестовывает и сажает в тюрьму, а кого-то… Кого-то надо и уничтожать.

– То есть, убивать?

– Ну, да. Можно и так сказать. Грубо, но, правда.

– А за что?

– Как, за что? Если они нас сами хотят убить? Вот твоего отца, например? Что с такими делать? Надо с такими бороться.

– А чего они нас хотят убить? Мы им ничего плохого не сделали.

– Это ты так думаешь. А они думают по-другому. СССР никто не любит.

– Почему?

– Почему…? Сложный вопрос. Когда-то давно был царь. Ты об это знаешь. Для кого-то он был хорошим. Но для большинства, нет.

– Для кого, нет? Для рабочих?

– В том числе. Для рабочих, для крестьян. Для евреев он был вообще сволочь.

– Почему?

– Ну, например, кем бы я был при царе? Евреям селиться в столице и в больших городах было запрещено. Были исключения, конечно, но в отдельных случаях. Разрешали жить богатым людям, купцам. Но для большинства… ни в коем случае. Была, так называемая, черта оседлости. То есть были места, где можно было жить евреям, а были там, где нельзя. И таких мест было большинство. Кроме того. Высшее образование получить было нельзя. Это не то, шё сейчас – поступай куда хочешь, и бесплатно. Тогда надо было от веры отказаться, шё б в университет поступить. А куда это годится? И кем бы я был? Местечковым еврейчиком. Вечно затрушенным, запуганным. И другим нацменам тоже было не лучше. Ленин это называл великорусским шовинизмом. Поэтому люди не хотели так жить. Шё это за жизнь? Но и это еще не всё. Царь начал погромы устраивать. Не сам, конечно, но с его одобрения. Хулиганы, бандиты, пьяницы врывались в дома к людям. Грабили, убивали, творили, черт знает что! Моего дедушку Якова, в 1905-м году, вот так вот убили в Одессе. Зарубили топором. Это что такое, в конце концов? Мы шё, не люди? Не граждане этой страны? Не хочешь нас тут видеть, так отпусти! Нет! Тоже нельзя. И как нам было жить? В конце концов, простым людям это надоело. Они взяли и скинули царя. Начали всё большевики, во главе с Лениным. Ты об этом знаешь. Вам в школе рассказывают. Это было очень трудное дело. Ты шё, шутишь? Такую страну перевернуть! А они смогли. Потому шё народ их поддерживал. И вот, когда простые рабочие люди разбили царские армии, и стали управлять страной, так весь мир, все капиталисты увидели, что страна стала развиваться семимильными шагами. Им, то есть капиталистам, это не понравилось. Ведь у них могло произойти тоже самое. Они думали, что мы быстро загнемся. А вышло, что не загнулись. Тогда буржуазия стала готовить войну. Натравили на нас Гитлера. Но и здесь у них ничего не вышло. Поэтому теперь они стараются нам пакостить тихонько. Используют для этого всяких недовольных людей.

– А у нас есть недовольные?

– Недовольные есть всегда и везде. Нет такого, чтобы всё всем нравилось. Люди – это ж… Всем не угодишь. Советская власть старается, конечно. Но… всегда есть недовольные. Особенно сейчас. Разбаловались люди. Уже не помнят, когда шмат хлеба за счастье был. До войны, я помню, родственники пригласят моих маму и папу, покойных, к себе, угостят кусочком домашней колбасы. Так они всё нам отдавали, бедные. Мы не спали, ждали, пока они придут. Фить, и колбасы нема. Шё там было той колбасы? Мне такой колбасы вагон дай, и я, мне кажется, съел бы. Такие мы были все голодные. А мой папа… Принесет в зарплату конфет. Были такие, подушечки. С вареньем внутри. Самые дешевые конфеты. Так это был праздник! А шё он мог больше купить? Люди в основном жили бедно. Вот так мы ели. Масло коровье я первый раз попробовал в военном училище, уже во время войны. А сейчас…? Ой…! Не. Конечно… Еще Сталин говорил, что народное хозяйство должно удовлетворять постоянно растущие потребности населения. Но надо же и совесть иметь! А то завтра люди скажут: «Дайте нам… земля Луны!» И шё? Должны бегать им это искать? Не…

– Па! Так о моторе…

– Да. Так вот, о моторе. Представь себе. Вот такой недовольный захочет отсюда сбежать. Он купит лодку, сильный мотор, и всё. Поминай, как звали.

– А куда он сбежит?

– Ну, тут Турция с той стороны моря. А она – капиталистическая страна, член НАТО. И такой вот несознательный элемент поплывет туда.

– Там ему будет лучше?

– Я знаю? Он думает, шё да. Но я так не думаю. Там хорошо, где нас нет.

– Ну и пусть себе плывет. Зачем его держать?

– Я тебе уже говорил сегодня. Это взрослый вопрос. Надо много чего узнать, для того, чтобы понять. Подрастешь немножко, я тебе объясню. Или ты сам поймешь. А пока скажу тебе так. Кое-кому половину работы не показывают. Люди многим недовольны. И где-то они правы. Но надо подождать. Потому что не сразу сказка сказывается, и не сразу дело делается. Москва не стразу строилась. Знаешь? Вот. Скажешь людям: «Идите куда хотите!» Несознательные элементы и побегут. А за ними – неустойчивые. Кто-то захочет свою лавочку открыть, кто-то завод. И для чего тогда советская власть воспитывала столько лет людей? Нет, так нельзя. Страна – это как семья. Мы с мамой вас воспитываем? Так надо и с людьми. Воспитывать их. А то, шё ж это будет, если каждый будет делать то, шё хочет? Никакое государство так долго не проживет.

– И в Америке так?

– Ну а как же? Везде так. Государство, если оно хочет жить и процветать, должно заниматься своими детьми, то есть гражданами.

– Па! Так про мотор это всё?

– А шё еще?

– Ты ж не рассказал, чего тебе его продали, если тому человеку нельзя такой иметь?

– А. Да… Вот. Я ж об этом. Ну, слушай внимательно. Мне этот мотор разрешили купить… Мне сам начальник погранотряда позвонил, и спросил, не хочу ли я его купить. Дорого. Мы с мамой поговорили, и мама согласилась. Почему именно мне продали? Ну, во-первых, все знают, что я – рыбак.

– Что, и начальник погранотряда?

– Хм! Ну, смотри. Я должен тебе что-то сказать… Я сам еще недавно работал в КГБ. Поэтому пограничники меня хорошо знают. Вот так. Вот и вся история.

– Ты!? Ты же рабочий на заводе?

– Это сейчас. А пару лет тому я на заводе не работал.

– А! Я теперь все понял!

– Что?

– Я понял, чего так в школе ко мне учителя относились.

– Как относились? Ты, по-моему, учился хорошо и без меня. Я в твою школу приходил всего пару раз.

– Да, но учителя всегда приветы родителям передавали. Больше никому из детей. Только нам. И когда всех спрашивали о работе родителей, меня никогда не спрашивали, улыбались только как-то… Дети всегда говорили: «А чего тебя не спрашивают, где родители работают?» Теперь ясно. А почему ты сейчас там не работаешь?

– Я тебе когда-нибудь потом всё расскажу. Ты еще маленький для таких разговоров.

– А я помню, как вы с мамой секретничали.

– Ну, помнишь и хорошо.

– Это об этом?

– Думаешь, я помню? У нас с мамой много секретов.

– Тебе продали этот мотор, потому что тебя не боятся?

– Не меня не боятся. Не боятся, что я сбегу.

– Па!

– Да.

– А как ты туда попал?

– Куда?

– Ну, в КГБ?

– О! Это целая история. Хочешь, шё бы я тебе рассказал? Я тебе ее расскажу. Но не сейчас. Сейчас мы отплываем. Рыба нас ждет.

– Ну, па! Расскажи!

– Хорошо! Ша! Тихо! Раз пообещал, расскажу. Но уже в море. И то… если ловиться не будет.

Мы отплыли. И я впервые в жизни не захотел, чтобы ловилась рыба.

ГЛАВА II

Клёв пошел. Видно мы попали на хорошее место. За несколько часов наловили килограмм пятнадцать. Было не до разговоров. Рыба любит тишину. У папы на этот счет была целая теория. Но спрашивать о ней я не стал. Все равно он не ответил бы. Не до того. Лучше ловить. Время пошло быстро. Солнце заходило. Папа снял с крючка крупного бычка и объявил:

– Еще одного, и всё! Будем, как говориться, сматывать удочки. Надо шё-то и другим оставить. А то так конца и края не будет. Правильно?

– Да. Давай.

– Во! Молодец! Не надо жадничать. Жадность, я тебе скажу, это страшное дело. Нам хватит. Еще и соседям дадим.

В Одессу мы пришли в сумерки. Тащить снасти после долгого дня было тяжко. Но, глядя на папу, мне было стыдно роптать. Он нес раз в тридцать больше, да и улов сверху. Школьники в СССР не раз писали об усталых, но довольных пионерах, возвращающихся домой. Я знал этих пионеров лично.

Дни шли за днями, и мы к тому, большому разговору не возвращались. У каждого были свои дела. Папа работал, а я проводил каникулы. Это забирало у меня всё время. Но на отца я стал смотреть теперь по-другому. Его разговоры, нестандартные выводы часто приводили наших друзей и родственников в недоумение. Они не знали, как реагировать на них. Считали отца чудаковатым. Мне тогда было стыдно. Стыдно за папу, стыдно за себя. Теперь я на всё посмотрел другими глазами. Я как будто прозрел! Отец открылся мне человеком другого мира. Мира тайн, особых людей и других взглядов. Я вновь открыл для себя наших соседей, приятелей отца, дядю Ваню Илюхина, Николая Синенко. Они были Героями Советского Союза. Илюхин партизанил, Синенко освобождал Прагу. Но они всегда подолгу говорили с отцом, долго жали на прощанье его руку. Встретив меня, тепло о чем-то расспрашивали, без подарка не отпускали и всегда просили передать привет родителям. Синенко был когда-то начальником отца. А до него, начальником был Зильберштейн. Они точно не были рабочими. Потому что за ними приезжала «Победа» с водителем, ходили они в шляпах и в тяжелых кожаных пальто. Почему я это сразу не сообразил?

Наш дворник Маркуш после войны отсидел 10 лет за сотрудничество с оккупантами. Мне казалось, что он почему-то избегал отца. Но когда все-таки встречался, он останавливался, снимал вечную шляпу, и, склонив голову, говорил отцу: «Здравствуйте, Абрам Самуилович!» Папа всегда был приветлив с людьми. Но Маркушу он отвечал холодно: «Здравствуйте, Маркуш».

Я вспомнил, как в начале 60-х, когда мы еще жили на Молдаванке, отец прибежал домой весь какой-то взъерошенный.^[1] Быстро вывел маму со мной и братом во двор, и спрятал в погребе. В нем соседи держали уголь. Оттуда же был путь в катакомбы. Я был ребенком, и ничего не знал. А тем временем в Одессе поднялся бунт. Все началось с винарок на Привозе.^[2] Кому-то что-то не долили. Озверевшая толпа вспомнила все. И тогда началось… Остановили троллейбус на Степовой улице. Остановили другой. Привязали руки пойманного милиционера к одному, ноги – к другому, и приказали водителю трогать. Один отказался, другой согласился… На Молдаванке начались погромы. Пришли и за нами. Три дня мы просидели в катакомбах, пока отец не пришел за нами. После войны родителей было трудно чем-то пронять. Но когда они встретились, они плакали. Я помню.

Все время я думал об этом, и мне захотелось стать хорошим. Выяснить тайну отца все не удавалось. Только осенью представился случай вновь поговорить с ним об этом – отец предложил пойти на футбол.

1970 год был годом особенным. И не потому, что этот год был последним перед историческим XXIV съездом КПСС. И точно не потому, что это был год 100-летнего юбилея В. И. Ленина. 1970 год бы особенным, потому, что в Одессе была холера, и «Черноморец» вылетал из высшей лиги чемпионата СССР. Знающие люди находили связь между всеми этими несчастьями.

Папа любил футбол. Впрочем, как и всё военное поколение. «Черноморец» уже ничего не могло спасти. Но стадион ЧМП был переполнен. Люди пришли поддержать команду. Среди зрителей были заметны даже болельщики ОДО, непримиримые критики «Черноморца».^[3] Для меня это было непостижимо. Я думал они буду рады провалу. Но они пришли. Ведь это же Одесса! Пять лет спустя я сам стал игроком дублирующего состава СКА Одесса. Эти же люди, потрепанные войной, радовались, как дети, моим удачным пасам и красивым голам, вежливо молчали на мои промахи. Зато тогда, когда я шел на перерыв, они с трибун долго мне давали указания, как надо играть. Игроки уже выходили на второй тайм, а я все еще обсуждал моменты первого. Ведь это же Одесса!

Папа не верил, что «Черноморец» вылетит в первую лигу. Очки, мячи, ничьи его не убеждали. «Ты шё, в школе не учился!?», – возмущался болельщик Левинсон. Старый одессит Хусид слушал папу, мотал головой и говорил: «А с виду приличный человек…». Раньше бы я сгорел со стыда. Но теперь, после той рыбалки, я уже ничему не удивлялся. Раз папа сказал, значит, что-то тут не так. И точно! Вскоре Федерация футбола СССР решила оставить команду «Черноморец» Одесса в высшей лиге. Из-за эпидемии холеры.

Но это будет позже. А в тот день, «Черноморец» выиграл, и мы шли домой.

– Па!

– Шё?

– Ты обещал рассказать, как ты попал в… ну… туда.

Папа перестал даже лузгать семечки. Ведь футбол без семечек, все равно, что птица без крыльев. Но сейчас было не до них.

– Да… Обещал. Раз обещал, надо выполнять. Так? Тем более, что «Черноморец» выиграл. Это я шучу. На чем я остановился?

– Ни на чем. Ты рассказал о моторе, о том, что пограничники и… вот это… – одна организация, и сказал, что ты там сам работал. Я спросил, как ты туда попал? А ты пообещал рассказать позже, потому что нас ждет рыба.

– Да. Точно. Но нам придется идти домой пешком. Хочешь?

– Конечно!

– Тогда слушай. И договоримся. Никому ничего не говорить! Это я уже не шучу. Договорились?

– Да, па. Договорились!

– Хорошо. В 41-м году я закончил школу, и подал заявление на прием в Одесское пехотное училище. Было такое. Тогда офицером стать многие мечтали. Тем более, из бедных семей. В училище кормят, форму выдают, какую-то зарплату. Копейки, конечно. А шё курсанту надо? На всем готовом. После окончания, служишь себе, звания, должность, жильё. Для детей из бедных семей, это было то, шё надо. А шё институт? Поступишь в институт, а кушать надо, одеться шё-то надо, стипендия – кот наплакал. Понимаешь? А тут… Был большой конкурс, шёб поступить. Не то, шё сейчас. Тогда, пойди еще поступи! Желающих было море. Но шё? Десятилетку немногие могли закончить. При Сталине было 4-летнее образование, 7-летнее, и 10-летнее. После 7 класса образование было платное. Немного, копейки, но их надо было тоже иметь. Шё-то в районе 3 рубля в месяц. Это останавливало многих. Лучше после 7 класса пойти на работу, и уже шё-то приносить в семью. Но мой папа, земля ему пухом, был простой кузнец на заводе «Большевик». Он сказал, шё он будет платить. Лишь бы я в люди вышел. Вот так! Я неплохо закончил 10 классов, и подал документы в училище. И тут, война. Шёб он сгорел!

– Кто?

– Гитлер! Кто… В общем, всех, кто подал документы, приняли без всяких экзаменов. Так я стал курсантом. Перед тем, как сдать Одессу, нам дали на 3 часа увольнения. Попрощаться с родителями. Начальник училища был приличный человек. Могла же возникнуть паника. Его за это могли расстрелять! Но он нас отпустил. Одесситов. Тех, кто жил в городе. Я прибежал домой и сказал папе с мамой, шё Одессу сдают, и шё им надо эвакуироваться. Папа спросил, чего. Я сказал, шё фронтовики рассказывают, шё немцы евреев убивают. Папа сказал, шё это сталинская пропаганда. Он с немцами воевал в Первую мировую. У них половина офицеров – евреи. Все это ерунда… Я ушел. Больше я родителей не видел. Вот так вот, сынок…

– А что было дальше?

– Дальше? Дальше училище эвакуировали в город Уральск. Это сейчас, по-моему, Казахстан. Первый выпуск был ускоренный. К концу 41-го года давали младшего лейтенанта и отправляли под Москву. Отправляли тех, кто плохо успевал на занятиях. Никого из них не осталось в живых. Так мне хорошая учеба спасла жизнь. Понял? Я ж тебе не зря говорю: «Учись, сынок!»