Борис Алексеев
Количество жизни
Молитва благоверным князьям Борису и Глебу
О двоице священная, братия прекрасная, доблии страстотерпцы Борисе и Глебе, от юности Христу верою, чистотою и любовию послужившии, и кровьми своими, яко багряницею, украсившиися, и ныне со Христом царствующии! Не забудите и нас, сущих на земли, но, яко тепли заступницы, вашим сильным ходатайством пред Христом Богом сохраните юных во святей вере и чистоте неврежденными от всякаго прилога неверия и нечистоты, оградите всех нас от всякия скорби, озлоблений и напрасныя смерти, укротите всякую вражду и злобу, действом диавола воздвигаемую от ближних и чуждих. Молим вас, христолюбивии страстотерпцы, испросите у Великодаровитаго Владыки всем нам оставление прегрешений наших, единомыслие и здравие, избавление от нашествия иноплеменных, междоусобныя брани, язвы и глада. Снабдевайте своим заступлением страну нашу и всех, чтущих святую память вашу, во веки веков. Аминь.
* * *
Москвич. Профессиональный иконописец и литератор. Член Московского союза художников. Имеет два ордена Русской православной церкви. Член Союза писателей России (Московская городская организация). Пишет стихи и прозу. Выпустил ряд книг, в т. ч. книгу стихов «Житейское море» и три книги прозы: «Кожаные ризы» (рассказы, жанровая проза), «Неделя длиною в жизнь» (сборник эссе) и «Планета-надежда» (фантастика).
Лауреат Премии Гиляровского и Серебряный лауреат Международной литературной премии «Золотое перо Руси – 2016». Финалист национальной литературной премии «Писатель года – 2017». Дипломант литературной премии Союза писателей России «Серебряный крест – 2018». Дипломант Литературного конкурса Союза писателей России «Лучшая книга года» (2016–2018). Награждён медалью И. А. Бунина «За верность отечественной литературе» (Союз писателей России, декабрь 2019 г.).
Живёт и работает в Москве.
Глава первая. Больничка Эмми
Тринадцать метров
«Мы с женой отдыхали в Крыму. Стояло жаркое лето…»
Борис зевнул, скользнул ладонями по клавиатуре и, как надкушенная вирусом программа, безвольно откинулся на спинку стула.
Главред слил заказ – набить к утру весёлый текст про Крым на полтора листа.
– Завтра Путин открывает Крымский мост. Нужна тема!
Деньги посулил полуторные! И что? Второй час Боря бесцельно нажимал стёртые головки литер, пытался взлететь, но взлететь не мог.
«Не то, не то!» – трубила его литературная совесть, понуждая раз за разом вымарывать следы очередного несостоявшегося откровения.
В конце концов Боря не выдержал, встал и извлёк запрятанную в книжный шкаф бутылку недопитого портвейна «Алушта». Выпил, прислушался.
За окном в медовом сумраке сентябрьского вечера загорались фонари и первые звёзды. «Какая глубина!» – улыбнулся сочинитель.
Мокрый асфальт, промытый первым осенним, но ещё по-летнему тёплым дождём, сверкал в лучах дворовых фонарей и разновеликих цветастых окон. Дома отражались в лужах на асфальте, превращая уютный московский дворик в чёрный бездонный колодец. На лавочке у подъезда напротив сидела кошка и замывала гостей. Точно такая же кошка притулилась вниз головой ниже по склону колодца.
– Какая глубина! – едва не рассмеялся Борис. – Глуби… Его пронзило воспоминание. «Эврика! Есть тема!» Боря бросился к клавиатуре. По экрану слева направо поползла строка: «Этим летом мы с женой отдыхали в Крыму, в посёлке Новый Свет. Стояла тропическая жара…»
…Крымское солнце плавило полуостров. Волны пенистыми валами выбегали из моря и раскладывали на песчаной отмели причудливые морские безделушки. Но торговля не шла. И тогда очередная волна торопливо соскребала с «прилавка» диковинные товары и пятилась в море.
– Жаден Нептун! – заметила жена.
Мы подошли к лодочной станции. Нас встретил плакат: «Дайвинг-клаб. Глубоководное погружение за смешные деньги!» Я посмотрел на жену, она ответила молча: «Иди, если тебе это надо».
Инструктаж перед погружением был короток и ленив, только самое необходимое. Затем инструктор натянул на меня гидрокостюм (гидру), маску, ласты, прикрепил к спине баллоны с воздухом и начал экипироваться сам. Покончив с экипировкой, он подошёл к бортику пристани, обернулся, сделал знак следовать за ним и спиной вперёд прыгнул в воду. Я как мог повторил все его движения.
…Высвечивая фонарями чёрные провалы глубины, мы медленно погружались на глубину. Инструктор шёл первым, я – послушно вторым. Довольно скоро показалось дно. Разбитые кувшины и прочие артефакты древнего кораблекрушения виднелись всюду. Вросшие в песчаное дно, они хранили торжественное молчание. Казалось, тронь любой из них – тотчас под глиняной «склянкой» встрепенётся и побежит по песку, как донный рачок, крохотный фрагмент потревоженного прошедшего времени…
Как потом мне проболтался один из местных «ловцов жемчуга», дно с разбитыми кувшинами представляло собой искусный исторический муляж. Но в те мгновения (уж поверьте!) я действительно наблюдал обломки старинного корабля, затонувшего, со слов инструктора, в самом настоящем двенадцатом веке! Ведь если двенадцатый век действительно существовал, почему бы не существовать и его обломкам?!
Далее случилось вот что.
На глубине тринадцати метров я почувствовал, что у меня кончается воздух, и подал знак инструктору условленным движением руки. Тот в ответ поднял большой палец вверх, мол, понял, всё хорошо, и как ни в чём не бывало продолжил донный дрейф. Однако воздух в моей трубке стал действительно заканчиваться. Я всё более нервно вдыхал его остатки, ещё и ещё раз объясняя жестом балбесу-инструктору, что есть проблема. Наконец до него дошло, что мне плохо.
Почему в моих баллонах закончился воздух раньше, чем у инструктора? Должно быть, от волнения я совершал много лишних движений, глубоко и часто дышал.
Теперь же, задыхаясь, я готов был сбросить маску! Инструктор протянул мне аварийную дыхательную трубку, прикреплённую к его баллонам. Я торопливо поменял приборы, но вдохнуть… не смог. Какой-то нервный спазм перекрыл движение грудной клетки. А мы ведь были на глубине! Наверное, я потерял сознание, поэтому совершенно не помню подъёма.
Горе-наставник вытолкнул меня из воды. Я повис на пробковом буе, сбросил маску, но сделать вдох ещё долго не мог. Я висел как дохлая рыба, не понимая – спасён или умираю. Было больно.
Наконец спазм понемногу стал отпускать, и мне удалось сделать несколько прерывистых вдохов. Ещё минут через пять я окончательно пришёл в себя и огляделся. Инструктор разговаривал с приятелями на берегу, допивая бутылку пива и изредка поглядывая в мою сторону.
«Ну, сволочь, погоди!» – грозно подумал я и стал подбираться к берегу. Давило ощущение огромной тяжести, как будто на меня навесили свинцовые грузила водолазного костюма. Я выполз на берег и с трудом стащил с себя казённый гидрокостюм.
Поравнявшись с компанией глубоководных болтунов, я расслышал сквозь гудение в ушах знакомый голос:
– Давай сюда гидру. Как сам?
Злость куда-то ушла.
– Нормально, – ответил я и пошёл к жене, которая стояла и ждала меня поодаль.
– Как ты долго! – Марина хмуро оглядела моё «глубоководное» состояние, видимо, почувствовав неладное.
В этот миг я окончательно понял, что остался жив, и решил немедля рассказать жене о случившемся. Однако осёкся, заметив поблизости молодую женщину. Она сидела на пирсе, куталась в плед и напряжённо вглядывалась в море.
Пуговица
Маленькая, потёртая временем Пуговица грелась на солнышке, ожидая окончания очередной партии в домино.
– Рыба! – дрогнула старая кацавейка, да так сильно, что лопнули подгнившие пуговичные нити. Пуговка оторвалась от матери-кацавеюшки и, как пружинка, отлетела прочь на газонную траву.
– О-ой! Да как же это? – пискнула Пуговка. Кусочком нити она смахнула слезинку вечерней росы, выкатившуюся из её дырочки, и осмотрелась. Матерь-кацавеюшка, будто ничего не произошло, продолжала ласково обнимать дедушку Кронита. А тот поглаживал её своими шершавыми ладонями и складывал фишки, считая «вес» пойманной им рыбы.
Пуговица впервые видела деда одетым неряшливо. Такого раньше не случалось. Кронит был наследным интеллигентом и даже малый изъян в одежде, например, отсутствие пуговицы, воспринимал как неправильно решённое уравнение. А для школьного учителя математики подобная «алгебраическая» неточность попахивала личным фиаско.
«Э-э-э, нет, – вдруг вспомнила Пуговица, – в 1937 году случилось…»
…Люди в погонах заперли Кронита в сыром подвале и долго били. Тогда-то матерь-кацавейка и растеряла почти все свои пуговицы. На третий день отпустили. Кронит кое-как вернулся домой, дверь ему открыла бабушка Оля, живая, молодая и красивая. Дед взглянул на неё и прямо в дверях упал в обморок.
Долго потом Оля, растопив в слезах кусок хозяйственного мыла, отстирывала кровь с одежды мужа.
– Да… – Пуговица припомнила белый шрам на матери-кацавеюшке от ворота до самой поясницы.
…Подвал, крик следователя и стон деда. В две крохотные дырочки, прикрытые чубчиком швейных нитей, пуговка наблюдает, как писарь вскакивает со стула, подбегает к деду и бьёт его чем-то тяжёлым в затылок. Потом сгребает матерь-кацавейку в свой огромный кулак и волочит деда по бетонному полу. Матерь не выдерживает страшной боли и рвётся пополам. Дед падает из рук мучителя. Писарь отряхивает ладони, вытирает носовым платком пот со лба и садится за стол. «Продолжим», – говорит следователь. Писарь, обмакнув перо в чернильницу, начинает записывать ещё не существующий ответ деда.
– Милый дед, – вздохнула Пуговица, рассматривая широкую заплату на правой брючине чуть ниже бедра…
…Шёл 1962 год. Кронит, уволенный из школы за то, что не пропустил в выпускной класс сына секретаря райкома, отпетого двоечника и маленькую детскую сволочь, четвёртый месяц работал егерем в лесном урочище Сандармох, что на берегу Онежского озера, близ посёлка Повенец. Трудная была работа, и место тяжёлое, расстрельное.
Однажды обходом набрёл он на двух матёрых браконьеров. Те завалили лося и только принялись свежевать тушу. Увидев Кронита, разбойники похватали ружья и точно б прибили деда, но в этот миг из ельника выкатился огромный медведь-шатун. Медведь, дурея от запаха крови, бросился на Кронита. Браконьеры на стали стрелять в медведя, а, подхватив отрубленные лосиные рога, пустились наутёк. Кронит сорвал с плеча ружьё, но выстрелить не успел. Медведь ударил его лапой в правое бедро, повалил и… вдруг спрянул назад, истошно рыча и перекатываясь по снегу. Его правая задняя лапа оказалась перехвачена острозубым медвежьим капканом, из-под лезвия которого уже вовсю хлестала и пенилась бурая кровь зверя.
Когда Кронит, пошатываясь, добрёл до дома, на крыльце его встретила заплаканная от тяжёлого предчувствия Оля. Она проплакала весь вечер, отпаивая мужа горячим чаем с рябиной и вшивая в правую брючину ту самую заплату.
Невесёлые воспоминания Пуговки прервал окрик деда:
– Вот те на! А Пуговица-то где?
Старички нагнулись и стали шарить в траве вокруг стола. «Я здесь, здесь!» – Пуговка силилась им помочь, но говорить вслух она не умела, а её лакированный бочок под вечер уже не так посверкивал, как, скажем, пополудни.
– Да вот же она! – Кронит наклонился до земли и аккуратно двумя дрожащими пальцами поднял Пуговицу, смахнул оставшиеся от вечерней росы слезинки и положил в карман своей кацавейки. «Опять я у мамы в животике!» – зевнула нагулявшаяся во дворе Пуговка и тотчас уснула безмятежным сном.
В здоровом теле
Будем лечить или пусть живёт?
(из стенограммы медицинского консилиума)
Гриша проснулся рано и сразу почувствовал себя плохо. Он поглядел на спящую жену, вздохнул и подошёл к зеркалу. По ту сторону стоял явно больной человек, вид которого скорее пугал и отталкивал, чем вызывал сожаление.
– Н-да, нужен врач, – поморщился Гриша и вышел на крыльцо.
Его загородный дом, потеснив старые барские заросли белой сирени, стоял на задах живописной подмосковной деревни. День был воскресный. Ехать никуда не хотелось.
Тем временем проснулась жена. Оглядев Гришу, она без слов выкатила из гаража машину, усадила мужа, включила «красную цветомузыку» и помчалась в город.
Они вошли в вестибюль современной коммерческой клиники «В здоровом теле».
– Здравствуйте. Ваши проблемы? – обратилась к ним миловидная девушка-регистратор.
– Да вот, – начал отвечать Гриша, но девушка положила перед ним бланк договора и попросила расписаться в трёх местах.
Когда Гриша расписался, она сообщила, что первичный осмотр стоит две с половиной тысячи рублей, и указала на окошко кассы, где следует заплатить деньги. Грише хужело на глазах.
– Девушка, – заволновалась жена, – скажите, где приём.
– Одну минуту, – перебила её молодая распорядительница. – Я должна занести в компьютер факт оплаты и выдать талон!
Гриша положил в окошко пятитысячную купюру, взял чек и, не ожидая сдачи, вернулся к стойке регистрации. За барьером он увидел сразу двух зеркально похожих друг на друга девиц и никак не мог сообразить, какой из них следует отдать оплаченную бумажку. Тем временем жена на табло прочитала расстановку персонала на сегодня, подхватила Гришу под руку и поспешила в кабинет первичного приёма.
– Стойте! – взвизгнула девушка им вслед. – Вы не надели бахилы!
Юркнув между стеной и Гришей, девушка перегородила дорогу.
– Наденьте, пожалуйста, бахилы! – Её голос прозвучал сухо, как бой металлокерамики.
Спорить было бесполезно. Жена вывела мужа обратно в холл и, усадив на диван, обклеила ботинки синими целлофановыми мешочками. Сдерживаясь, чтобы не заплакать, она с трудом приподняла грузное Гришино тело и, подперев его своим хрупким плечиком, снова повела его по коридору к кабинету первичного приёма.
Они вошли в небольшое стерильное помещение. У окна стоял стол, за столом сидел врач и что-то писал.
– Доктор, посмотрите, пожалуйста, моего мужа, ему плохо, – немного задыхаясь от напряжения, сказала жена и усадила Гришу на единственный свободный стул.
Врач продолжал писать. Его спина выгибалась то в одну, то в другую сторону в зависимости от того, начинал он строку или заканчивал. Неожиданно Гриша потерял сознание и повалился со стула на пол. Произошло это так быстро, что жена только всплеснула руками и бросилась поднимать мужа.
– Одну минуту. – Врач обернулся, поглядел на пожилую пару и продолжил писать.
Наконец он отложил бумаги и подошёл к Грише вплотную.
– Что болит? – спросил доктор, разминая пальцы.
– Ему плохо! – ответила за мужа жена. – Сделайте что-нибудь!
– Надо сдать анализы. Я выпишу направление. Завтра утром приходите натощак. Попросите сделать вам экспресс-диагностику, и с результатами – ко мне. Всего доброго!
Он вышел из кабинета. Жена, не веря в происходящее, слушала затухающий перестук его каблуков и с минуту стояла неподвижно, поддерживая мужа. Наконец она поняла, что врач действительно ушёл и первичный приём окончен.
– Пойдём, Гриша, отсюда. Я сама.
Не снимая бахил, они вышли из клиники и направились к машине.
– Вы будете сдавать анализы? Мне оформлять или нет? – из дверей закричала им вслед девушка-регистратор.
– Ответь ей, – шепнул Гриша жене, немного придя в себя на воздухе.
– Садись, пожалуйста, – буркнула жена и захлопнула дверцу.
Они ехали молча. Гриша, пригревшись на заднем сиденье уснул. Ему приснилось, что они вернулись в клинику. Девушка, отслонив жену, стала измерять ему температуру.
– Сколько? – спросил Гриша, когда девичья ручка извлекла градусник.
– Одна тысяча сто рублей, – ответила девушка.
– Так много? – не поверил Гриша.
– А вы как думали? Грипп – дело серьёзное! А теперь давайте измерим давление. – Девушка улыбнулась и присела рядом с Гришей так, что её колени упёрлись в его левое бедро. Гриша затаил дыхание.
– Ну вот, так я и знала, – огорчённо пропел девичий голосок. – Три тысячи четыреста рублей! У вас очень высокое давление. Нужна срочная госпитализация. День стационара стоит четырнадцать тысяч пятьсот рублей. Вам необходимо лечь минимум на три года. Положение очень серьёзное!
От последней цифры Гриша вздрогнул, шумно втянул в лёгкие воздух и открыл глаза.
– Что с тобой, тебе плохо? – не оборачиваясь, спросила встревоженная жена.
Гриша с минуту анализировал происходящее, потом хмуро откинулся на спинку сиденья и буркнул: «Маша, домой!».
След прошлого…
Узкая улочка в одном из рабочих кварталов уездного городка. По улице идёт человек явно нездешний, благополучный, или, как говорили раньше, фартовый. Невдалеке остановилась и переминается с ноги на ногу, как стрекозка на листике, молодая хрупкая девушка. Она не решается продолжить движение вглубь улицы. Поравнявшись с девушкой, человек спрашивает:
– Простите, я могу вам чем-нибудь помочь?
– Д-да, – отвечает девушка и стыдливо вжимает в плечи прелестную головку, – не могли бы вы сопроводить меня? Я живу недалеко, на соседней улице, а здесь мне ходить страшно, здесь…
…Весело, стараясь не походить на испуганных чужаков, они шли по узкому коридору старой обшарпанной улицы.
Однако их нарочитая весёлость сразу привлекла внимание обитателей этого сумрачного и грязного каньона.
– Эй, ты, там! – гаркнул молодой парень с балкона второго этажа. – Тебе говорю, стой!
– Не слушайте его, идёмте, – шепнула девушка своему провожатому и торопливо засеменила дальше. Дмитрий (так звали нашего героя), не оборачиваясь, также ускорил шаг.
– Не понял, – поперхнулся парень и бросился к чёрному ходу.
Через пару секунд он выбежал на улицу метров на пять впереди и преградил дорогу, застыв в отвратительной позе пьяного сатира.
– Ты чё, глухой? – выдавил парень сквозь зубы, предчувствуя привычное удовольствие – размочить чужака на собственной территории.
– Сойди с поляны, баклан! – спокойно ответил ему Дмитрий и отпустил руку девушки.
– Чё?..
Парень выхватил перо и как кошка прыгнул на чужака. Но случилось непредвиденное: наглец выронил нож, шарахнулся в сторону и, ударившись головой о выступ открытой оконной рамы, стал медленно и безвольно оседать на брусчатку улицы. Алая кровь брызнула на его белую накрахмаленную рубашку.
– Ой! – вскрикнула девушка, заметив на одной из косточек запястья правой руки Дмитрия лёгкую ссадину.
На шум и кровь потянулась местная шпана. Серые стены каменного колодца буквально сочились человеческой плотью. Вскоре вокруг Дмитрия и девушки образовалось плотное кольцо обитателей квартала. Дело принимало явно непредсказуемый оборот.
– Пропустите нас, я обещаю вернуться, – спокойно обратился Дмитрий.
Толпа аморфно перетекала из одного эмоционального состояния в другое. Агрессия сменялась то болезненной весёлостью, то гробовым молчанием.
– Хана тебе, бык, ты моего братана завалил! – визгнул в лицо Дмитрию рябой парень лет семнадцати.
Вдруг всё стихло. Из толпы вышел обыкновенный человек, не торопясь докурил сигарету и затушил её о ладонь рябого. Тот взвыл от боли, но покорно продолжил стоять на месте.
«Авторитет, – мелькнуло в голове Дмитрия. – Значит, суда Линча не будет. Это радует».
– Вернёшься, без базара? – с усмешкой спросил авторитет и, подтащив к себе рябого за волосы, добавил: – А то гляди…
– Вернусь, – повторил Дмитрий, глядя прямо в глаза хозяину улицы.
– Иди, у тебя час. Этого убрать.
Авторитет указал рукой на забрызганный кровью комок человеческой плоти, который так и лежал у стены, не приходя в сознание.
Толпа расступилась, пропуская Дмитрия и девушку.
– Почему они не стали нас бить? – отойдя от толпы метров на двадцать, взволнованно спросила девушка.
– Пока не знаю, – ответил Дмитрий.
Они дошли до конца злополучной улицы, повернули за угол и вскоре подошли к дому, где проживала девушка.
– Мы пришли! – всей грудью выдохнула девушка. – Я вам так благодарна! Может, зайдёте? Мама будет вам рада.
– Спасибо, я вас навещу чуть позже. А теперь я должен идти: мой час на исходе.
…Дмитрий подошёл к забрызганному кровью участку улицы и оглянулся. Вокруг не было ни души. Напряжением слуха он различил тончайшее трепетание воздуха. Память мгновенно классифицировала звук, Дмитрий отпрянул в сторону. Рядом с местом, где он только что стоял, в оконную раму воткнулось металлическое перо.
– Ну здравствуй, Димка-самурай! – От стены отделился улыбающийся хозяин улицы. – А ну припоминай: долбаный Афган, Герат, стрелковый взвод Маркуши и ты, такой геройский, простреленный в обе ноги, волочишь на себе зелёного баклана, меня! Как я тебя искал по госпиталям и на гражданке искал, должок вернуть хотел. А ты, гляжу, сам пожаловал!..
Дмитрий разглядел на глазах собеседника слёзы. Да он и не скрывал их. Герат… Вовка Смольников! Милый трепач по кличке «Свиристель»…
Из окон на боевых товарищей испуганно поглядывала уличная шпана. Таким сопливым своего геройского Вована они не видели никогда. Дела!
