Борис Абрамов
Посвятив себя врачеванию
Он шёл по улице, весь в губной помаде и с охапкой гладиолусов в обнимку, его глаза светились и блуждали, какой-то дядечка поздравил его с личным счастьем, он вошёл в метро, ему уступили место, он сел и заснул…
«Ты видел, – спросил Создатель Змея, – КАК она меня целовала?» И, самодовольно улыбаясь, погрузился в свой очередной проект…
Когда умирает праздник
Это была первая зимняя экспедиция на Москвина, где собрались сборная страны, узбеки и питерские, и где, естественно, многие друг друга хорошо знали. Питерские привезли с собой пятерых с острой вирусной инфекцией. У них было два врача: один физиолог, другой – молодой хирург, но из очень хорошей школы. Высокогорного опыта у них ещё не накопилось, поэтому совет Айболита, как надо лечить всех пятерых на этой высоте, они, видимо, пропустили мимо ушей.
Через два дня, когда Айболит с Худым увлечённо гоняли в нарды бешеную, питерский хирург позвал на помощь.
Славка помирал. Сознания уже, наверное, не было, а если можно было это назвать сознанием, то помраченным, ещё наблюдалась высокая температура и тотальная слабость. Мошников сидел с отёком лёгких под кислородом и на возвышенном положении, а Славка бредил, бессвязно бормотал, обращаясь к Айболиту, и просил простить, что не может уже держать верёвку, так как пальцы ничего не чувствуют. «О чём он?» – спросил Худой. «Бредит. Вспомнил ледник Витковского, – ответил Айболит, – он тогда рукавицы потерял».
Тогда, около шести лет назад, когда смешанная узбекско-питерская группа встречи, естественно, с Айболитом и Олегом в составе, выдвигалась на этот ледник снизу вверх для встречи своих команд, которые в плохую погоду объединились на спуске с вершины и дальше шли вместе в верховья ледника Витковского. Эту информацию база получила на последней связи, и эта связь была действительно последней, потому что батарейки у верхней группы окончательно сдохли.
…Айболит от Ашота получил кое-какую информацию об этом небольшом леднике, что идти лучше по центру, где трещин нет, если только не занесёт вправо, но и там трещины неглубокие, и при слабом морозе снежные мосты проходились легко, но не сейчас, когда стало тепло, пошёл мелкий снег и ледник был накрыт густым туманом, а снег раскис. И в тумане их точно занесло вправо, и Айболит, идущий впереди, пересчитал все трещины, какие только там были.
Он помнил, как однажды с Шахиней вдвоём они восходили на очень простой шеститысячник, так, для разминки. Шли утром по закрытому леднику, мосты держали, и они без труда забрели на вершину. Обратно шли по тому же пути по раскисшему снегу, и Айболит тогда тоже пересчитывал трещины, но было легче, потому что Шахиня прекрасно управлялась с верёвкой, её реакция была мгновенной. Он с удовольствием смотрел на её пластичную, сильную и очень женственную фигуру и думал, что, если бы они с ней вдруг оказались на необитаемом острове, он никуда и никогда не стремился бы оттуда уехать.
Трах!!! Он, задумавшись, ударился локтями, коленями, туловищем об этот алмазной твёрдости лёд, взвыл, Славка верёвку совсем не держал, и, слава богу, трещина была хоть и широкая, но неглубокая, метра полтора, выбрался сам, пошли дальше, а дальше всё то же…
К вечеру туман разошёлся, створ перевала был уже хорошо виден и можно было ставить палатку, в которую они набились восьмером, сидя. Примус грел хорошо, Айболит непослушными пальцами открывал банку тушёнки, финский нож соскользнул, прорезав ему большой палец левой руки. Айболит, смеясь, попросил Олега перевязать, открыл банку до конца…
Они спали полусидя, прижавшись к друг другу, снаружи опять пошёл снег и дул ветер. Засыпая, Айболит терял контроль и начинал стонать: ссадины горели, ушибы болели, и озноб уже начал колотить его, и, когда Олег поднёс к его носу фляжку со спиртом, не устоял, сделал два добрых обжигающих глотка и сразу провалился куда-то в тёмный и вонючий рай…
Как это всегда бывает после непогоды, на следующее утро воздух был чистым, небо – синим, свежевыпавший снег ослепительно сверкал под весёлым горным солнцем, а ссадины больше не болели и хотелось только одного – чтобы пришёл Арлекин, и не один, а со всеми, и чтоб пришла и ленинградская группа, и вообще, хватит приключений на этот год, и чтобы можно было бы послать все эти горные красоты очень далеко, вот только пусть придут все. Каждые три часа Айболит выходил в эфир на старой рации, которая работала только на передачу, но на базе Ашот, как потом выяснилось, хорошо всё слышал. Утром следующего дня, когда они встретились с обеими группами, было всем хорошо, и все смеялись, и на сеанс связи Айболит отдал эту рацию Арлекину. Видимо, и Ашот был на седьмом небе, когда услышал позывные: «База, база, я Шура, я Шура, идём все, идём вниз…».
А теперь, глядя на Славу и Мошникова, продумав весь план, подсчитав медикаменты и начав почасовое ведение этих двух парней, он с тоской подумал, что хорошо, когда всё хорошо кончается, что вот сейчас, когда пурга и врач сборной страны не залетел вовремя на ледник, опять вся ответственность тяжко упала на его плечи.
Он старался об этом не думать, а просто работал. Физиолог каждые пять минут записывал пульс, давление, дыхание. Молодой хирург следил за всеми венозными линиями, и Айболиту было с ними легко и приятно, потому что, будучи хорошими врачами, они быстро поймали концепцию и работали сообща, а Лёня Тращ следил за кислородными баллонами. Через два дня, когда Мошников уже нормально дышал, а Славка пришёл в сознание, при установившейся погоде прилетела вертушка, почему-то чёрного цвета, вышли из неё Коля Чёрный и врач сборной, Липень, а сел туда уже способный нести свой рюкзак Мошников, а Славку, в полном сознании, отнесли на носилках. Потом начались восхождения… Но это другая история, а пока что все смеялись и всем было хорошо.
Он увидел Славу ещё раз, через полгода, летом. Узнав, что Айболит на Москвина, Славка, воспользовавшись попутным вертолётом, прилетел с Алайской долины, чтобы сказать Айболиту спасибо…
Они как раз закончили неудачные поисковые работы на высоте 7300, были нервные, опустошённые, а Росинант и Мона-Лиза чуть не поплатились за это своими жизнями.
«Слава, знаешь, что такое праздник?» – спросил Айболит. Они обнялись. – «Знаю – это когда гору сделал». – «Нет, Слава, это когда все дома».
Назад, к жизни
Подарок нашей Ниночке.
В середине предыдущей ночи они наконец принесли Жорку на носилках, сделанных из ледорубов, станков и лыжных палок, к вертолётной площадке на боковой морене ледника Ленина со «Сковороды», на которой он и совершил свою глупость, поставившую на грань существования его самого и судьбу всей экспедиции. Он набирал снег для чая, стоя на снежном мосту, над бездонной трещиной, и, конечно, ушёл в неё без звука и вместе со своей кастрюлей. На Жоркино счастье, это вовремя заметили, и, забивая ледорубы в лёд практически только по штычки, а потом пустив в ход и ледовые крючья, они тут же нарастили верёвки, и на этом честном слове Арлекин (а лучше, чем он, лазуна в команде, и не только в команде, не было, и право рисковать первому ему давно было присвоено) полез в трещину и, найдя Жорку на маленькой ледовой полке метрами двадцатью ниже, вытащил его быстро, сам побив об лёд свою голову в кровь.
Айболит, приступивший к осмотру Жорки, лежащего на расстеленной палатке, увидел на голове две продольные раны, ничего серьёзного не представлявшие, кровоизлияния в белки глаз и, с большой долей вероятности, по всей черепной коробке, тоже не нашёл это фатальным. А вот это уже серьёзно: левая часть грудной клетки не дышит, под кожей видны три явно сломанных ребра и над ними «барабан» при постукивании. Оценив состояние и уже зная, что надо делать, Айболит ощутил тоску и снова, как это случалось не раз, почувствовал тяжесть упавшего на его плечи земного шара. Счёт шёл на минуты, тут ещё подскочивший русскоязычный американец, врач, настоятельно советовал ничего не делать, мол, пусть так останется, а то скажут, что зарезал, и пошлют в Сибирь, и многие были с ним солидарны. Но Айболит не впервые это всё делал в своём госпитале и, зная, что Жорку спасёт одно лишь это, если только успеет спасти (и в конце концов, пусть с ним здесь сделают всё что угодно, потом вскрытие его оправдает, а шансы на хороший исход были мизерны и с каждой минутой всё уменьшались, но использовать их было необходимо, а если нет, то как с этим потом жить), послав всех вокруг и около далеко-далеко, он потребовал дать ему нож и приступил. Нож был тупой, он только успел прорезать всё до плевральной полости (оттуда, как и ожидалось, попёрли под давлением воздух и кровь), начал всовывать дренаж, тут этот американец, потомок баронов Ланге, проснулся, то ли совесть заговорила, то ли решил прославиться, но схватил свой острый скальпель, и они вместе завершили всё остальное.
Вниз несли Жорку медленно, с передышками, чтоб не помер при тряске. Он жаловался на нехватку воздуха, но пульс был, хоть и частый, но достаточно наполненный, дренаж работал, сознание у него было ясным, и отжатый тяжёлым стрессом Айболит популярно Жорке объяснил, что иначе тот и не может себя чувствовать на такой высоте и только с одним работающим лёгким и что никто не тащил его на эту гору, а пошёл он сам, и никто не толкал его в эту трещину, сам влез по дурости, а у Арлекина вся башка из-за него в крови, а у всей команды сейчас тоже жизнь далеко не малина, и можно представить, что творится сейчас в базовом лагере, и вообще терпеть надо и поблагодарить бога за то, что остался жив. Отповедь подействовала, Жорка перестал жаловаться, а после спуска метров на сто задышал ровнее.
Весь остаток ночи вместе с подошедшим и предложившим свои услуги врачом одной из московских команд – он потом безуспешно пытался найти этого очень грамотного и тактичного доктора – Айболит занимался Жоркой, и когда утром прилетел вертолёт, он позволил себе расслабиться.
Тем ранним и прозрачным утром, каким оно часто бывает на Памире, Айболит с Арлекином, а вместе с ними вся команда, донельзя уставшие, стоя на морене, с облегчением глядели вслед улетающему вертолёту, уносящему вниз, насколько было возможно в тех условиях, оперированного и обработанного Жорку, как кто-то сказал, что Нине очень плохо. С трудом восприняв сообщение своими усталыми мозгами, Айболит переспросил ещё раз и, отказываясь этому верить, пошёл взглянуть…
Ниночка-Нинок. Про себя Айболит называл её Слава КПСС. Статная, всё при ней и ничего лишнего в её спортивной фигуре, как будто только сейчас сошедшая с плаката, партийная, КМС по альпинизму, передовая работница, краса и гордость текстильного комбината, примерная супруга в образцово-показательной семье, любящая мать, сероглазая блондинка с большими очками, со своей социалистической улыбкой, и просто красавица, она на всех комбинатовских, а позже и на собраниях федерации, сидела у края стола президиума, будучи постоянным и старательным секретарём, и когда начиналось очередное собрание, она шла по проходу к президиуму в строгом приталенном платье, в туфлях на высоком каблуке, и все мужики глазели на её красивые и рельефные икры…
Слава КПСС лежала, прикрытая пуховкой, на расстеленном на моренных камнях спальном мешке, на боку, с закрытыми глазами, пульс был слабоват, в лёгких масса хрипов, странно, ни одышки, ни кашля, ни температуры. «Сердце? – подумалось. – Не знаю, а если пневмония, то какая-то странная». В «айболитке» после Жорика остался только один шприц, одна ампула глюкозы, он пошарил и нашёл одну ампулу мочегонного, которое он влил ей тут же прямо под язык, а когда он вошёл в вену, последняя лопнула и кровь стала растекаться под кожей. У Айболита потемнело в глазах. «Док, что ты делаешь?» – спросила Нинок слабым голосом, не открывая глаз. – «Да вот, пытался в вену попасть». – «Это бесполезно. Когда я рожала, мне никто не смог это сделать в роддоме». – «Что-то с тобой не так, Нинок». Шприцов больше не было, вводить больше нечего, «айболитка» пуста, он посадил её себе на спину и бегом понёс вниз. Некоторое время спустя Нину перехватил Змей Горыныч, затем кто-то ещё, и далее вниз, где она уже открыла глаза…
Удивительно, но в Ошской больнице на снимке ясно была видна именно пневмония, нижнедолевая, справа, и никаких проблем с сердцем выявлено не было.
Нина продолжала находиться в составе команды, но выше пяти тысяч метров над уровнем моря её уже не пускали. И только однажды, спустя три года, когда она уже в который раз умоляюще смотрела на Айболита, его сердце высотника дрогнуло: «Только до Сковороды, Нинок». Она пошла в группе с самаркандскими парнями, и когда Айболит увидел, что она опять плохо идёт, он попросил самаркандцев, чтобы они вели Нину вниз. Они сказали ему: «Хорошо» и, не зная хорошо ни Айболита, ни Нины, дождавшись, когда Айболит пойдёт наверх, сделали по-своему: немножко поднялись ещё и заночевали.
Утром, увидев резкое ухудшение в Нинкином состоянии, они начали срочный спуск… Нинок опять попала в ту же больницу, и опять с пневмонией, нижнедолевой справа.
В команде процветала махровая дедовщина, и это были редкие часы и дни, когда им, «старикам» – Ашоту, Лябе, Арлекину и Айболиту случалось посидеть после отбоя вчетвером, и они очень ценили это время. Айболит опять не дошёл до вершины совсем немного, а повернул назад, уводя Ушаню вниз, к жизни. Только одно из всех предпринятых восхождений на этот пик, 7134, было завершено Айболитом лет семь назад. Нынешняя молодая команда уже за три-четыре года взошла на семитысячники много раз, а у него всего три завершённых восхождения на эти высоты за много лет.
Прямо здесь и сейчас он всё это и выложил. Они сидели при свете свечей на деревянных ящиках на кухне, время от времени пропускали по стопарю «высотного коньяка» – смеси настойки элеутерококка с винным спиртом, спёртым с завода шампанских вин, и закусывали свежезажаренной бараньей печенью. Выпив и крякнув, Ашот спросил: «Ты, наверное, не забыл, что эта команда, хотя и молодая, уже имеет опыт зимних высотных восхождений и отвечает всем стандартам лучших команд страны. К тому же они легко избавляются от тех, с кем ходить не хотят, и авторитетов не признают. Их также не заставишь делать то, чего они делать не желают. А тебя они по своей воле и без принуждения приглашают на все восхождения и зовут по имени и отчеству, единственного, кроме меня самого. А на мой взгляд, это даже лучше, чем “Снежный Барс” или мастер. Так что не вы…бывайтесь, Доктор, а продолжайте мыть свои клистиры, у Вас это отлично получается». И под общий хохот Ашот наполнил четыре стопки в очередной раз.
Айболит и Нина встретились на пологом гребне Большого Чимгана на альпиниаде весной. Нинок хорошо выглядела. «Док, сколько раз ты можешь меня спасать?» Она приветливо улыбнулась. Он вспомнил то время, когда они оба были начинающими альпинистами и как на подходе Нинок мягко опустилась в обморок, и как он оказывал ей помощь. «Что-то с тобой не так, Нинок». – «Ну что? Бросать горы?» Он огляделся вокруг.
Было прелестное утро в их горах. Потом, прямо смотря в её серые, большие и такие очень советские глаза, произнёс: «Нинок, ты знаешь, наша своевольная, разборчивая и знающая себе цену команда к тебе относится бережно и хочет видеть тебя в списках. Ты ведь не бросишь нас, Нин, ну как мы без тебя?»
Состав махровой дедовщины:
Ашот, или Армян (в узком кругу), Вадим Ашотович Эльчибеков, наш тренер, собравший все титулы, возможные в альпинизме того времени.
Ляба – Лябин Анатолий Павлович, МС, «Снежный Барс», наш легендарный начспас и начпрод. Один из героев покорения п. Победы.
Арлекин – Александр Владимирович Путинцев, самый молодой МС своего времени, отобравший титул чемпиона у величайшего скалолаза и одного из благороднейших людей того времени, Миши Хергиани.
Штурм. Пик 7495
«Доброе утро, Марго, вы прекрасно выглядите». – «Спасибо, Доктор».
Этот короткий диалог, уже превратившийся в ритуал, повторялся трижды в день. Из соседней палатки послышался шум утренней возни, потом, прищурившись, выглянула Марго, действительно выглядевшая прекрасно, и бросила на Айболита насмешливо-лукавый взгляд.
Всходило солнце. Покатый снежный склон, на котором был разбит штурмовой лагерь, ещё голубел, а на сопредельном гребне, как они называли его – ригеле, смелыми мазками горели чистые краски от ярко-алого до тёмно-фиолетового, с чёткими границами между ними, поразив Айболита невероятным сходством с полотнами Рерихов и заставив его задуматься, каким образом это можно было изобразить, не побывав на таких высотах. Мечтать уже было некогда, верх четырёхспального мешка был уже откинут, Минарет разжигал примус, Шмель с трудом втискивал свой распухший голеностоп в ботинок, затолкал, тяжело задышал, победно тряхнул своими седыми патлами.
Примус, разгоревшись, гудел ровным синим пламенем, съедая последний кислород и без того маленькой кубатуры палатки. Варилась какая-то тошнотворная бурда, Пингвин и Росинант сушили над примусом ботинки, от которых шёл пар с запахом кожи и смазки, на другом примусе кипела вода, которая не обжигала, такая была её температура, однако чай отлично заваривался и, не в пример супу, хорошо и с удовольствием пился. И оттого что чая можно было пить много, на душе было легко и дышалось легко, а члены становились гибкими и в желудке уже наступал приятный покой.
Обвуь лентяя – шекельтоны – лежали у Айболита снаружи, прикрытые ветровкой. Вылезая из палатки, он просто сунул в них ноги, как в тапочки. Десятизубые австрийские кошки, подарок Ванды, были стянуты по ранту железной проволокой заранее, не нужно было каждое утро подвязывать. Вдохнул глубоко, выпрямился…
Шаги, скрип снега под ногами, шум в ушах, тяжёлое дыхание. Сухие губы судорожно ловят морозный, разреженный воздух, хочется пить. Айболит с трудом разгибает шею. Прямо над головой взбесившееся светило вбивает прямыми лучами зной в усталые, уже иссушающиеся тела. Снег ослепительно белый, среди него резко чернеют островки разрушенных скальных выходов. Айболит видит впереди богатырский торс Орла, вот Орёл прекратил бить ступени, уступая Работяге-Рыжему, широкие плечи которого даже не сотрясаются от работы, за ним уныло переставляет кривые ноги Казак, изящно двигается Королева Марго, за ней пыхтит Росинант, отдувается красноносый и широкозадый Пингвин, хромает Шмель, лёгкой походкой барса крадётся Минарет, важно вышагивает, задрав выгоревшую бородёнку, Мона-Лиза, в хвосте плетётся Айболит…
Восхождение… Для Айболита оно началось не три дня назад, а намного раньше, далеко внизу, полтора года назад, когда после тяжело перенесённой желтухи он был выписан домой. Тяжко и противно ныла печень, перемежаясь со спастическими приступами в желчном пузыре, со слабостью и постоянной тошнотой. Айболит, что называется, подавал надежды, ну а сейчас в него никто не верил. Только четырёхлетний сын глядел доверчиво и ясноглазо.
Как ни странно для взрослого и видавшего виды мужчины, он ухватился за эту веру. По утрам по пустым комнатам агрессивно и хрипло разносился голос Опального Барда. Там, в динамике радиолы, атакующие роты вращали землю, а Айболит отжимался от пола. Больше двух раз за подход не получалось, отдыхал, лёжа на полу, чувствуя, как по телу текут струйки нездорового, липкого и холодного пота. Упрямо доводил до ста отжимов, тошнило, кружилась голова, лез в ванну, переодевался и долго, с остановками, ходил по городу, вдыхая запахи мягкой азиатской зимы. Домой приходил дрожащий от усталости, валился в постель – и так всё время, пока не почувствовал, что может больше, назначал себе больше и выполнял.
Привал, до гребня около трёхсот шагов. «Айболит, на тебе лица нет. Дуй вниз, пока не поздно», – это Росинант. Тон тревожный, требовательный. Штурмовой лагерь был виден, тропа к нему безопасна, и коту под хвост эти полтора года. «Чёрт, на кого он больше похож, на Дон Кихота или на Росинанта? Кажется, одновременно на обоих». Айболит уже давно научился терпеть эту привычную боль и научился сквозь неё дышать, но этот дьявол всё распознал. «Сам иди вниз, кляча», – это было нечестно и грубо, но другого он не мог из себя выдавить. Айболит встал, подошла его очередь бить ступени. «Ты там потише геройствуй, Айболит», – это Работяга-Рыжий.
Удар, шаг, вдох, удар, шаг, вдох, выдох. Боль потихоньку отпускает. Героем был Ткач. Белозубый, улыбчивый, шоколадно-загорелый и атлетически сложённый, выше среднего роста, с кудрявой, пшеничного цвета шевелюрой, всезнайка и всеумейка, гитарист и бабий любимец, потрясающий добряк, он был душой любого общества. Любил быть только первым, на спусках бегал на время, так и погиб на спуске, и не один, все четверо, вся группа.
Айболит помнил этот раскалённый летний день, маленькую комнату чиланзарской квартиры, чёрные фигуры женщин с бескровными и отрешёнными лицами, большой гроб на столе, в нём Ткач в чёрном костюме. Его большие, сильные пальцы уже никогда не будут двигаться. Айболит, прощаясь, положил на них ладонь. Надо было спешить в Чирчик, там хоронили ещё троих – Шахиню, пана Потоцкого и Забияку.
В Доме культуры стояли гробы, между ними медленно проходили люди. Глотая слёзы, в почётном карауле стоял Хохол со своими учениками, на площади митинг, портреты всех четверых.
Он помнил, как опускали в могилу на кладбище гробы, как бились в истерике обе жены пана Потоцкого, помнил полные боли глаза Ашота и как падали на крышки гробов комья земли.
Как врач, он много раз выстукивал и прослушивал эти гибкие и тренированные тела, знал их каждый сантиметр, теперь они были изуродованы, недвижны и отделены от него и от этого зноя пластом земли. Похороны потрясли Айболита, может быть, потому, что были первыми в его жизни альпинистскими похоронами. В этот день он ещё не знал, что похороны будут ещё и ещё, и будут также его потрясать и что к смерти он так и не сможет привыкнуть.
Теперь, выбивая ступени, он вспомнил, как мечтали эти четверо подняться на этот Пик.
Вот и гребень. Подъём стал не так крут, снег обдутый, плотный, идётся легко. Порывистый ветер студит лица и руки, забивается под пуховки и свитера. Тела сотрясает сухой, болезненный кашель, слезятся глаза. «Связываться», – хрипло звучит команда Росинанта.
«Связываться, связываться. Давно уже связался с вами, каждый год на работе неприятности из-за этого альпинизма, на этот раз точно выгонят», – размышлял Айболит.
Можно немного расслабиться. Он уже знал, что вершину добудет.
С гребня вниз никого не погонят. Между ними и вершиной оставалось около ста метров пути по снежно-ледовому ножу. Прямой и мощный, он гляделся как эстакада для взлёта в космос, по обе стороны его острия сверкающие белизной грани переходили в полуторакилометровые обрывы, а на режущей кромке уже были пробиты чьи-то следы.
«Нож как нож – градусов пятьдесят-шестьдесят. Что это его так пугали?» Пошла первая связка. Легко пошла, за ней вторая. Когда Айболит вышел на нож, первая связка была уже на вершине.
«И мы ступили на то место, выше которого уже не было земли» – так, кажется, писали в своих отчётах альпинисты девятнадцатого века. Айболит огляделся. Вершина небольшая, неровная, бесснежная, много плоских серых камней, валялись древки и обрывки полотен флагов многих наций, какие-то тубусы, старый полтинник. Низко над горизонтом сверкала злым глазом какая-то звезда, а может, планета. На чёрно-синем, со звёздами, небе прямо над головой светили Луна и Солнце. От вершины во все стороны, докуда хватало глаз, тянулись снеговые горы, как будто и не было на Земле долин и морей. Острые пики хребтов, как оскаленные зубы громадных ящеров, были покрыты пеной снеговых шапок, между челюстями-хребтами лежали серые, потрескавшиеся языки ледников. Как будто бы ощетинилась вставшая вертикально кора Земли, и, казалось, любое небесное тело найдёт здесь достойный отпор.
Айболит нагнулся, поднял несколько плоских камней, нарушив покой каких-то чёрных жучков, рассовал их по карманам – это тем четверым на могилы.
Его товарищи сидели и стояли, и на их заветренных, потрескавшихся губах он видел усталые улыбки. Росинант водил кинокамерой. Работяга-Рыжий уже собирал в кольца верёвку. Пингвин уже двинулся к ножу. С неохотой покидал вершину Минарет. Вся его щеголеватая фигура джигита выражала восторг и победу, а на обожжённом лице его сквозь потрескавшиеся и кровоточащие губы сверкала белыми зубами улыбка.
Айболит смотрел на своих товарищей. Он ещё не мог знать, что добряк и весельчак Пингвин скоро погибнет в автокатастрофе, что безбашенный Казак бросит горы, а спустя годы появится у Айболита дома с уже неоперабельной опухолью, что Хромой Шмель, которому пророчили последнее восхождение, будет ещё долго и уверенно покорять семитысячники и почиет он в глубокой старости, что Росинант, Орёл, Минарет и Мона-Лиза много лет будут оставаться в отличной форме, что очаровательная Королева Марго, покорив сегодня свой восьмой семитысячник, вскоре покинет команду и будет отдыхать с семьёй только на море, а по ночам ей будут сниться снеговые горы и холодные ветры, он не знал, какие тяжкие испытания вскоре обрушатся на него самого и на Работягу-Рыжего.
Вниз лежал тот же путь и ожидали те же опасности, и снова надо было брать себя в руки, теперь – чтобы вернуться домой.
«А Рерих вычислил эти краски, он же…» – мелькнула догадка.
«Давай, шевели ногами, – прервал его Росинант, – и поскорей». Айболит встретился взглядом с Марго. Она уже ждала, загадочно улыбаясь.
«Добрый день, Марго, вы прекрасно выглядите». – «Спасибо, Доктор».