Болеслав Мрувчинский
Лазурный след. Путь ученого Яна Черского к разгадке тайн Сибири
Где-то там, в глубине, раздались быстрые шаги, двери отворились. Из них вылетел капрал и одним прыжком оказался около рекрута.
– Раз, два!.. Раз, два!..
Двери отворились снова. Появился Ланин с лицом, набухшим от ярости.
– Это ты, гуляка, шатаешься по коридору вместо того, чтобы следить, – зарычал он. – Оставляешь одного…
Замолчал, как будто не хватало ему дыхания. Заметил на стене длинную, толстую красную ленту и тёмный след, старательно вытоптанный в снегу. Охватил продолжительным взглядом рекрута. Тот ударял постоянно в стену. Пока капрал подавал команду, ударял в то самое место, теперь вошёл он в собственный ритм и пружинисто передвигался влево.
– Черский! – выкрикнул Ланин. – Почему не встаёшь навытяжку перед командиром?
Черский тотчас же прервал свои занятия и энергично выпрямился.
– Не было приказа, Ваше Высочество, – доложил он чётко.
Капитан взглянул на него внимательно и перевёл взгляд на капрала.
– Сколько сделал? – спросил он.
– Если бы дошёл до конца, двести пятьдесят, – ответил Быков, не заикнувшись, указывая на оставшуюся ещё несколько выше метровую линию единичного кирпича. Добавил на всякий случай он лицу грозное выражение. – Такому всегда пригодится. И именно поэтому отошёл на мгновение, потому что главное задание он выполнил.
Капитан рассмеялся громко.
– Ну, пьянчуга, не очень тебе верю, – произнёс он, повеселев. Но работа действительно выполнена добротно. Забери его с собой и идите!
Черский сильнее опустил подбородок к шее.
– Позволите ли Ваше Высочество закончить? – в его голосе звучала просьба. – Осталось немного.
Капитан посмотрел на него испытующе. Из широко открытых совершенно неподвижных его глаз побежал мутный, как бы безумный взгляд.
– Не позволяю, – проворчал он хрипло. – Он имеет свободный день, – обратился он к капралу. – И может ложиться спать.
Он поднял воротник и двинулся вперёд в такой спешке, будто охватил его страх. Холодный, порывистый ветер ударил ему в лицо и забросал клубами снега. Всё более на стене белела длинная, красная лента.
4
В течение следующих дней Ланин, по всей видимости, скрывался. Ненадолго появлялся утром, принимал рапорт, а потом пропадал и только изредка его громкий голос, доносящийся из глубины здания, напоминал о его существовании. Никто, впрочем, не ощущал его отсутствия, упражнения шли нормальным путём: то фехтование, то прыжки через козлы, то марши, то бега, то снова стрелковые испытания. Что-то, однако, изменилось в роте. Бывали разлады, по правде говоря, не один ещё изрядно пострадал, но не случались с того времени случаи массового избиения. Офицеры и унтер-офицеры сдерживали порывы. Если даже кто-то из них имел случай вспылить, утихал быстро и старался добрым словом или советом ликвидировать прежнюю грубость.
Эту неожиданную мягкость наиболее ощутил Черский. О нём здесь как будто забыли. Порой он сам себе давал отчёт, что совершал ошибки, что плохо выполнял какое-то упражнение, и несмотря на это не обращали на него никакого внимания. Это начало беспокоить его, боялся, что неожиданно отплатят ему сразу за всё. Потому он внимательно контролировал себя, чтобы обрести после последних происшествий силы, следовательно, добивался всё более лучших результатов.
Как-то неделей позже Ланин, как обычно, принял утренний рапорт, но, к удивлению всех, на этот раз не исчез. Был в прекрасном настроении. Должно быть, прогулял целую ночь, потому что ещё сейчас наносило от него запахом водки, но не было заметно в нём утомления. Он шутил с офицерами, в отношении рекрутов сохранял добродушие и не жалел похвал при каждом случае.
– Вот и отлично, детишки, – громко радовался он, прогуливаясь среди борющихся между собой рекрутов, так как день начался с фехтования, – Не теряете времени. Будут из вас солдаты, будут…
Рекруты же упражнялись действительно хорошо. Колотили каблуками в пол, аж стёкла стонали, и в каждое движение вкладывали свои наилучшие желания. Никто не доверял его слащавости, досконально зная эти его разные переходы от мягкости к ярости. Вопреки, однако, опасениям, ничто не предвещало до сих пор бури. Ланин весело разговаривал, порой что-то поправлял, однако без тени гнева, и всё чаще потирал руки. Наконец приблизился он к Черскому.
– Хорошо, хорошо, – похвалил он. – О, нужно именно так! Пошли уже щепки от пола. Так, Черский, нет у тебя недостатка таланта к штыку, вот только с подготовкой… С этим у тебя нехорошо, милый. Слишком слабо держишься на земле.
Он бросил взгляд на партнера Черского – Марущика, парня, стройного, как свеча, который во время восстания исколесил пол-Польши, чтобы в конце концов оказаться здесь, в Сибири. Немного он понял из этой речи, потому что совсем не знал русского языка, но почувствовал в словах выговор. Схватил он, таким образом, штык в горсть и ударил в пол с таким размахом, что раздалось эхо.
– И, однако, постоянно плохо, – отметил Ланин, не теряя хорошего настроения. – Не скользишь, а летаешь. Сразу увидели мы, что из этого происходит…
Он выпрямил указательный палец, и, когда рекрут находился в прыжке, зацепил им неожиданно за руку. Движение было незначительным, почти незаметным для глаза. И несмотря на это Марущик рухнул во весь рост.
– Вот видишь, братку, – рассмеялся Ланин, наблюдая замешательство стоящего уже перед ним навытяжку рекрута. – Одним пальцем тебя перевернул. А что бы случилось, если это сделал какой-нибудь немец или англичанин? Превратился бы ты в ангелочка, мой дорогой. Так нельзя, нужно исправить. Кто ты такой?
Марущик доложил по уставу, хотя и слова выговаривал с явно чужим акцентом. Это не понравилось, по-видимому, капитану, так как он внезапно насторожил брови.
– Гм… – буркнул он. – Выходит, ты также пан?
– Поляк, Ваше Высочество!
– Говорил ведь: поляк и пан – одно и то же! Почему выражаешься так плохо по-русски?
Марущик задумался на мгновение, отыскивая, по-видимому, в памяти соответствующие слова.
– Потому, – ответил он медленно, – что никто меня не учил… Я хлоп (крестьянин).
– Ты поляк?
– Да, Выше Высочество!
Капитан в растерянности покрутил головой. Взглянул на упражняющихся рекрутов.
– А таких, как ты, – обратился он снова к Марущику, – можно найти ещё в нашей роте?
– Да, Ваше Высочество, и хлопув, и мешчан (горожан).
– Даже мешчан? Ну, ну! Посмотрим…
Он отдал приказ собраться. Встал перед фронтом и приглядывался в течение какого-то времени к лицам.
– Панове (паны), – скомандовал он внезапно и чётко. – Шаг вперёд!
Никто не двигался. Лоб капрала покрылся густыми морщинами. Казалось, через мгновение, что взорвётся он, что сразу начнётся здесь ад. Однако он овладел собой.
– Поляки, – изменил он команду, – Шаг вперёд!
Несколько десятков фигур сделало шаг вперёд. Он приблизился к ним.
– Ты кто? – спросил он первого с края. – Шляхтич?
– Да, Ваше Высочество!
– А ты?
– Мещанин.
– А ты?
– Хлоп (крестьянин).
Спросил он так всех по очереди и вернулся на прежнее место. В течение какого-то времени он бился с какими-то мыслями.
– Пусть это черти возьмут! – вздохнул он, поглядывая беспомощно на офицеров и унтер-офицеров. – Если они поляки, то паны, а раз паны, то не холопы и не мещане. Этих также здесь достаточно набралось… Эх, – махнул он с разочарованием, – жалко себе этим заморачивать голову! Для нас они все паны, потому что одинаково бьём их в морду. Вывести их в снег! Через час штрафные (дисциплинарные) учения. За непослушание. Пусть знают на будущее, что если вызываю панов, то о них идёт речь!
Он охватил взглядом марширующую колонну, но сразу смягчился. Подозвал к себе Черского и Марущика, а после минуты размышления также Быкова.
– Этого заберёшь с собой, произнёс он, указывая на побледневшего парня. – Если он также пан, то должен прыгать, как паны. Двести раз под стеной. Только считай хорошо, пьянчуга, так как на этот раз не сойдёт тебе с рук!
Он погрозил капралу пальцем, но в этом движении не чувствовалось вовсе злости. К нему вернулось хорошее настроение. Он похлопал Черского по плечу.
– Мы тоже пойдём, – добродушно произнёс он. – Подышим немного на морозе. Здесь слишком жарко. При случае проверю, как ты продвинулся вперёд.
Он взял запасной карабин, и они вышли. Тяжёлые оловянные тучи плотно закрывали небо. На счастье, не было ветра и мороз ослабел. Ланин вздохнул глубоко и оглядел двор: поляков уже гнали, то и дело бросая их в снег, в стороне, под стеной, ожесточённо упражнялся Марущик.
Капитан отодвинулся от здания и выбрал подходящее место.
– И мы начнем, произнёс он бодро. Чувствую, что сегодня задам тебе неплохую трёпку.
И действительно атаковал он так резко и метко, что, прежде чем Черский успел подумать, как уже получил два удара. С этого момента, однако, он защищался мужественно и успел вскоре остановить ярость первого наступления. Отступал он сегодня лучше, сильнее оседал на ногах. И помимо воли начал думать с признательностью о суровой школе Ланина. Там, в зале, сапоги держали лучше на деревянном полу; здесь, в снегу, если не выбьешь их сильно, убегали, как на катке. Поэтому он бил ими со всё большим размахом и немедленно достиг эффекта, не позволяя прикоснуться к себе. Зато терял свыше меры сил. И в этот момент понял, что у него ещё мало сноровки и закалки.
Ланин же не только держался отлично, но всё более разжигал борьбу. Он вертелся, как молодой, несмотря на то что давно уже перешагнул сорокалетие. Было видно, что он любит эту игру. Он весь светился, часто взрывался смехом, отпор противника разжигал ему кровь. Он попал снова, попал ещё раз. Черский будто очнулся. Начал ловко уклоняться и почувствовал, что миновал кризис, мышцы затвердели. Ринулся он внезапно вперёд. Скорее почувствовал, чем заметил подходящий момент: капитан не осадил основательно ноги. Подбил ему легко карабин, тем же самым движением толкнул в плечо, вывел его из равновесия, молниеносно подскочил сбоку и теперь гнал без милосердия, не давая ему ни секунды отдыха.
Ланин задыхался, его глаза налились кровью. Черский моментально опомнился. Присел в подскоке, потерял выгодное положение, а Ланин атаковал его в свою очередь. Он незаметно отдавал ему поле и с беспокойством наблюдал посиневшее, пышущее яростью лицо. Защищался только, время от времени совершая целенаправленную ошибку. Капитан обретал быстро преимущество. И также обретал весёлость.
– Ну, Черский, – сказал он, удовлетворённый тем, что имел достаточно этой забавы. – Разыгрались мы неплохо. Должен честно признать, что продвинулся ты вперёд. На ногах держишься крепко, имеешь меткий глаз. Порой он излишне убегает в сторону. Это плохо, нужно исправить. Также излишне много нервозности, перестрадаешь быстро. И шаг влево нужно исправить…
Он оглядел площадь: поляков не было.
– О-го-го, – удивился он, – выходит, продолжалось это свыше часа! А что, стоит на меня посмотреть после такого боя? – спросил он хвастливо, расправляя медленно руки. – Мне немало лет, но я до сих пор не нашёл равного себе во всей омской дивизии!
Черский с одобрением взглянул на крепкую массивную фигуру и пришёл к выводу, что, вопреки кажущемуся, этот человек, должно быть, по-видимому, пощадил его, если сразу не свалил на снег. Дыхание его было постоянно ровным, тело по-прежнему упругое. И, наверное, выглядел бы он таким же образом, если бы бой продолжался ещё час…
Ланин двинулся медленно вперёд.
– Должен упражняться с тобой чаще, – говорил он по-приятельски, словно забыл, что идёт рядом с рекрутом. – Чувствую себя обновлённым. Из тебя неплохой противник. Даже сумеешь укусить…
Он внезапно нахмурился.
– Пожалуй, в той взбучке, какую ты мне устроил неделю назад, – добавил он немного погодя хрипло, – ты был уверен, что сегодня положишь меня на обе лопатки…
– Как я мог бы так думать! – прервал его Черский быстро. – Ведь Ваше Высочество создали для меня сознательно удобную цель, для меня это ясно. Атакуя, одновременно показал я свои слабые стороны. И поэтому должен был бить в стену.
Черский рассмеялся беспечно, а Ланин вторил ему.
– Вот, мудрый из тебя парень! – похвалил он. – Именно о том и шла речь. Если понимаешь, то очень хорошо.
Он остановился. Перед ним Марущик ударял в стену и постоянно в то же самое место.
– Сколько? – спросил он, обращаясь к капралу.
– Сто двадцать.
Он взглянул на рекрута. По посиневшему лицу лились струи пота.
– Как считаешь, – обратился он к Черскому, – выдержит?
– Если Ваше Высочество позволят, спрошу его о том по-польски. Сам ответит лучше.
Ланин кивнул головой позволяюще.
– Выдержит, Ваше Высочество! – доложил Черский немного погодя, обменявшись несколькими словами с Марущиком. – Просит только, чтобы смог немного отдохнуть.
– Согласен, пусть отдохнёт, но почему он так плохо говорит на русском? Хлоп (крестьянин) как дуб, приятно на него посмотреть, а дубы полные молчуны. Не смог он выучить? Ведь ты говоришь прекрасно!
– Если Ваше Высочество прикажут, буду его учить.
– Таким образом, я приказываю. Кроме того, можешь взяться за этих черкесов, татар и других калмыков, так как с ними вообще несчастье. Если не ударишь, ничего не поймёт. Аж руки болят. Из тебя парень не глупый, наверное, сумеешь и таких научить. Ну, ну, Черский, подошла бы тебе такая работа? Во всех работах существуют те же самые проблемы. И мы бы показали, как это можно сделать иначе…
Черский слушал со всё большим изумлением. Он увидел, словно другого Ланина: озабоченного, занятого какой-то мечтой, имеющего не выразимые отчётливо амбиции. Не был, однако, уверен, не ошибается ли он, не увидит ли он спустя мгновение его обычное жестокое лицо или какое-то неосторожное слово не приведёт ли его в бешенство.
– Желания Вашего Высочества являются для меня приказом, – произнёс он вежливо. – Опасаюсь только, что мои силы здесь не будут достаточными…
Ланин энергично выпрямился.
– Что же, в моей роте нет больше поляков? – произнёс он высокомерно. – Всех заставлю работать! Русский язык – вещь священная. Ну, Черский берёмся за работу! – потёр он руки с какой-то внутренней радостью. – Прежде чем те сообразят, у нас уже не будет молчунов. Вот и забьём им клин!
Глаза Черского прояснились на мгновение, словно и его охватило воодушевление, которое чувствовалось в словах начальника, но сразу же сомкнулись настороженно.
– Если Ваше Высочество так этого желают, никто не уклонится от работы, – произнёс он осторожно. – Нужен только приказ, чтобы знали, что делать.
Ланин взглянул на него с нескрываемой симпатией.
– Разумный из тебя парень, – согласился он снова. – Хорошо, отдам приказ.
Он перевёл взгляд на отдыхающего Марущика.
– А этот стоит, как столб, думает, не освободят ли его случаем, – сказал он, посмеиваясь. – Нет, братку! Двести раз и ни на один меньше. Затвердеть должен, все данные, чтобы стать хорошим солдатом, у тебя есть. А ты, Черский, сразу начинай обучение и возьми пана Марущика под свою команду. После окончания упражнений до конца дня оба свободны. Капрал остаётся на месте и только считает.
Он помахал весело рукой и направился к двери. Быков пересёк ему дорогу.
– А если рекрут упадёт? – спросил он быстро. – Освободить его также.
– Погнать штыком! Всемилостивейшему Государю, царю всей России нужны твёрдые хребты!
Черский по стойке «смирно» смотрел за ним, пока он не исчез в сенях, и после этого ещё не двигался. Только когда стихли совершенно шаги, подошёл к Марущику.
– Как себя чувствуешь? – спросил он. – Можем начинать?
– Можем. Неплохо отдохнул. Какой-то он сегодня очень добрый.
– Избил меня до полусмерти, наверное, поэтому. Хотя и… – Черский остановился внезапно… – Нет, за этим что-то кроется. С утра он совершенно другой… Ты должен сменить приём, – перешёл он на более близкую тему. – Бей так, чтобы поочерёдно открывать кирпичи. Вот, так! Он пододвинулся к стене, наклонил карабин, ударил – груда снега отлетела. Отскочил ловко, двинулся влево, двинулся вправо, ударил повторно: открылся весь кирпич. Марущик повеселел. Попробовал теперь сам: удалось отлично. Ударил снова – попал точно в цель. И с той поры пошло как по маслу.
– Раз, два… раз, два, раз… – командовал Черский чётко. – Правая сильней! Не напрягай излишне рук, спокойней, спокойней… Вот так! Бей врага, раз, два! Бей врага, раз, два, раз, два, – незаметно слова переходили в плавный и напевный ритм. – И ещё одного, раз, два!..
Он встал в фехтовальную стойку и тоже начал выбивать ленту. Несколько выше от той, но точно так же ровную.
– Раз, два, раз, два… – он командовал без перерыва. – Это школа, это школа единственная, раз, два, раз, два… Сильней, за нашу, за вашу, раз, два!.. За свободу, за нашу, за вашу. Бей врага, раз, два, раз, два!..
Капрал Быков не понимал этих слов, но в его глазах появлялось всё больше изумления. Что Марущик ещё двигался, не было в этом ничего заслуживающего внимания. Но что после утренних занятий и ста пятидесяти прыжков здесь, на воздухе, бил он сапогами с такой энергией, что брызгал снег, выходило за нормальные понятия. И этот Черский… Ведь ему никто не велел упражняться. Почему он не отдыхает? Почему постоянно перебрасывает тело на левую ногу? Это даже неправильно…
Обеспокоился он этим серьёзно, но, так как к его обязанностям относился только подсчёт, махнул он в конце концов на это рукой и только чётко оглашал количество.
– Сто пятьдесят пять… Сто пятьдесят шесть, – начал он ускоряться, потому что тот увеличил темп. – Сто пятьдесят семь…
– За нашу, за вашу, раз, два!.. – отвечал ему удивительный напев, к которому и Марущик теперь присоединился. – За свободу, за нашу… За вашу, раз, два!..
– Сто шестьдесят пять… Сто шестьдесят шесть… – В это время проходил какой-то поручик. Он остановился, поглядел, легко улыбнулся…
– Хорошо рисуете эти ленты, – похвалил он. – Кто вас сюда поставил?
Черский прервал свои занятия и энергично отдал честь.
– Капитан Ланин, Ваше Высочество!
– Сколько раз?
– Он – двести.
– А ты?
– Я для себя.
– Как это: для себя? Зачем упражняешься?
– Моя левая нога ударяет несколько слабее в землю. Пользуясь свободным временем, усиливаю удар.
Поручик быстро взглянул на него.
– Гм, левая нога… – пробормотал он. – Ну-ка, попробуй при мне. Посмотрим, поправил ли ты её.
Черский выполнил несколько раз упражнение и продолжил красную ленту. Снова встал по стойке «смирно».
– Раз, два, раз, два… – пел Марущик, теперь сам подавал себе команду. – Раз, два!..
– Сто шестьдесят девять! – Быков считал старательно, не обращая внимания ни на что. – Сто семьдесят!
Офицер бросил на них взгляд, будто удивляясь этой говорливости, но сразу повернул голову.
– Действительно, левая нога несколько слабее. – признал он. – Не перебрасывай, однако на неё излишне вес, так как охромеешь. Нужно упражняться вровень со всеми. Не мучайтесь больше!
Он улыбнулся, отдал честь и сделал шаг вперёд. Взглянул ещё раз на стену и склонился к Черскому.
– Что касается бело-красной полосы на стенах казарм, – произнёс он тихо, – будьте осторожны. Не только я могу заметить…
Поручик ушёл. Черский вернулся на прежнее место. Какое-то мгновение он стоял неподвижно и вглядывался настойчиво в светлую белизну снега, крепко связанную с тёмной краснотой кирпича. Какая-то безмерная боль промелькнула по его лицу, пронеслась через гортань, ударила наконец в грудь и рванула её с такой силой, что воздух вылетел со свистом. Он склонился и притянул к себе карабин.
– Раз, два! – присоединил он свой голос к монотонному напеву коллеги. – Раз, два, это школа!.. Слишком рано, слишком рано… Раз, два, это школа…
Карабин снова отрезал снег, но теперь зигзагами, неровно. Белая полоса быстро исчезла. На её месте возникло широкое красное пятно, увеличивающее неустанно свои размеры.
– Двести! – выкрикнул триумфально Быков. – Вы свободны, парни!
Черский подошёл к Марущику. Помог ему выпрямить измученное тело.
– Болит? – спросил он его с сочувствием. – Ну, выдержал!
Марущик простонал, но его лицо покрылось улыбкой.
– Кто не выдержит при такой песенке? – сказал он весело. – У тебя хороший голос. Если бы коснулось ещё раз этого, то человек и до вечера охотно таким способом упражнялся.
– Ввиду этого ещё пять раз на виват! Как школа, это школа.
– В стену?
– В стену!
– Ударили крепко по рукам, подсчитали точно. Вместе направились ко входу.
– Понимаешь, что говорил Ланин? – сказал Черский. – Я должен учить тебя русскому языку. Может, начнём сразу?
– Начнём. Если судьба бросила человека в Сибирь, не годится быть ослом. Что отсюда заберу, то моё. Впрочем, капитан сам сказал:
я пан. Как могу быть, следовательно, хуже других.
Он рассмеялся. Черский подошёл к идущему перед ними Быкову и обнял его фамильярно за плечи.
– С ближайшего жалования поставим бутылку, – шепнул он. – Полагается. Замёрзли вы больше, чем мы.
Капрал повернул голову. На посиневшем от холода лице резко выделялся большой красный нос.
– Полагается, – согласился он скромно. – И мне, и вам.
5
Март приближался к концу, в воздухе чувствовалась весна. Земля потемнела, слабел лёд на реках, чаще показывалось солнце. Повеселело вокруг и повеселело в казармах. Твёрдое, жестокое, трагическое порой в прошлом обучение набрало черты нормальности и на взгляд жизнь становилась легче. Рекруты становились солдатами. Закалились, научились умело избегать многих ненужных столкновений, могли лучше обезоруживать рассерженных командиров.
Впрочем, и они казались теперь другими. Может быть, исчерпали свою ожесточённость, привыкли к этим молодым лицам, многих полюбили и не скрывали своей симпатии. Несомненно, на это немалое влияние имели достигнутые результаты: роты ходили, как одно тело, приказы выполнялись безошибочно. Но и замены офицерских кадров сыграли серьёзную роль: прибыло несколько подпоручиков, которые только закончили школу. Те лучше понимали душу этих молодых людей, применяли совершенно другие методы. И смогли, особенно к полякам, проявить искреннюю доброжелательность. И поэтому чувствовали себя всё свободней. Казармы изучили как собственный карман, расширили свои знакомства, создали товарищеские кружки, могли выходить в город. Всё тоскливее, однако, ожидали прихода весны. До этой поры прогулки по сонным, пустынным улицам были малоинтересными, тем более что двери домов для них по большей части были закрыты. Солнце должно было рассеять скуку, и не один уже планировал даже более лёгкие вылазки.
Однажды в субботний полдень, именно в то время, когда зима исчезала, а весны ещё не было, инженер Марчевский вернулся домой раньше обычного. Покопался в шкафу, достал какие-то записи и уселся у окна. Он тоже был ссыльным. Находился он, по правде говоря, в лучшей ситуации, чем другие, мог работать по своей профессии, однако и ему было нелегко привыкнуть к совершенно другим условиям. К счастью, у него не было недостатка в занятиях, в Омске он был нужен всем. К тому же, он имел талант к завязыванию знакомств, следовательно, и свободных минут у него не было: если он не шёл кого-то навестить, то гости приходили к нему.
И теперь случилось именно то же. Не успел он заглянуть в записи, как отворились двери. Вошёл пожилой мужчина, Квятковский, тоже ссыльный. В своё время он был учителем гимназии, здесь в Омске он давал частные уроки. Он поздоровался и уселся у стола. Был он удивительно неприветливым человеком, преисполненным горечи, очень требовательным к ученикам.
– Что слышно? – спросил он. – Аммонд доволен тобой? Марчевский был его противоположностью, каждую минуту он улыбался на чей-то зов. И теперь его лицо светилось безмятежно.
– Не столько там полковник ведет расчёты, сколько его жена, – ответил он. – А та была в восторге.
Полковник Аммонд был командиром штрафного батальона. Инженер переделывал основательно его дом, вводя там многочисленные улучшения и современные архитектурные решения.
– С Аммондом тоже сегодня разговаривал, – добавил он немного погодя. – Очевидно, и он не жалел похвал. Обещал уладить то и это.
Среди находящихся в руке записей он вытянул небольшой лист бумаги.
– Вчера пришла почта, – начал он говорить, заглядывая часто в него. – В третьей роте двое парней получили из дому деньги. Почти всё сразу обменяли на водку, и один получил сегодня такую взбучку, что едва двигается. Принял, видимо, утром из бутылки.
Квятковский вытащил из кармана записную книжечку.
– Который? – спросил он.
– Переворошил листки, на одном из них отыскал фамилии, которые перечислил в свою очередь Марчевский, сделал около них какие-то знаки и отыскал следующую страницу. Снова что-то записывал, потому что инженер произносил как бы краткий реферат о жизни и людях, которые некогда находились в штрафном батальоне как рекруты.
– Таким образом, с первой ротой постоянно лучше всего, – закончил он. – Там водка имеет менее всего последователей.
– Не получал ли Черский какой-то посылки?
– Нет.
Квятковский во внезапном волнении сильно потёр щёку.
– Удивительное дело, – проворчал он. – Получили письма даже крестьяне, черкесы, татары, а для него постоянно нет ни письма, ни денег. Это совершенно непонятно. Токажевский, когда по прибытии партии навестил его в тюрьме, говорил, что там, в Могилевщине, оставил он большое поместье.
– Может, конфисковали?
– Гм, возможно. Но есть мать, есть сестра… Почему не получает писем? Стоит задуматься над тем, чтобы мать не написала сыну? Нужно это как-то выяснить. Насколько знаю, парень переживает тяжело. Рассчитывая на помощь, он влез в долги сначала на презенты для офицеров и унтер-офицеров, а теперь не может вернуть. Он экономит с жалования каждую копейку и совершенно не выходит в город. Если так пойдёт далее, может отчаяться окончательно. А жаль…
В голосе Квятковского прозвучала глубокая забота. Инженер покачал головой.
– Хорошо, проверю это, – произнёс он, записывая вопрос на листке. – Перейдём к следующим. Марущик, это парень из-под Томашова…
Так по очереди обговорили они все фамилии рекрутов, потом фамилии офицеров и унтер-офицеров и наконец начали они вытаскивать предложения. Заняло это довольно много времени, стемнело. Инженер зажёг лампу.
Можем закончить на этом, – констатировал он, пряча записи. – Сегодня ещё совершу какую-то сделку, – он улыбнулся легко. – Появлялся у меня Ланин. Если сумею его убедить, что нужно учить парней русскому языку, то может уговорю на большее… Выпьешь чаю?
Квятковский поблагодарил и ушёл. Часом позже кто-то снова постучал в двери. На этот раз оказался поручик Чекулаев, один из тех молодых офицеров, которые прибыли во время зимы в Омск.
– Пожалуйста, пожалуйста! – приветствовал его сердечно Марчевский. – Такой гость всегда приятен. Очень рад, что вы сдержали слово. А что с Ланиным?
– Вскоре будет здесь. Пришёл к решению, что перед визитом нужно показаться дома, чтобы жена не имела к нему потом претензии.
Они рассмеялись и начали разговаривать. Поручик был интеллигентным и начитанным человеком, живо интересовался всем, что делается на свете. Он был очень рад, потому что получил последней почтой много журналов российских и заграничных.
– Несколько взял с собой, – произнёс он, развязывая принесённую пачку, – остальные доставлю пану во вторник.
– Очень благодарен вам. Что слышно в казармах? Парни учатся?
– Чрезвычайно! – в голосе поручика прозвучал энтузиазм. – Гляжу на них и глазам не верю. Даже те, для которыхязык очень труден, уже объясняются свободно. Превосходны эти польские учителя! И особенно Черский. Латыши, татары, черкесы, финны боготворят его, слова вынимают из его уст. Необычайный педагогический талант.
– Приятно слышать такие слова из уст россиянина мне, поляку… Очевидно, с солдатом меньше хлопот, когда он всё понимает. Более сильными аргументами не нужно пользоваться?
Поручик немного опешил.
– Разное там бывает, – ответил он уклончиво. – Количество наказаний уменьшилось, однако, очень серьезно. Если бы не водка, может быть, их не было бы вообще.
– Пьют много?
– К сожалению. Особо не удивляюсь. Жизнь в казармах нелегка, и, впрочем, начинает их уже пожирать тоска по дому. К счастью, в нашей роте нет этого грозного явления. Парни с этим обучением имеют достаточно работы…
– В других тоже ведь учат?
– Верно. Несмотря на это, там хуже… Может, потому что не хватает им Черского. А может, отсутствие попросту Ланина?.. – поручик в задумчивости погладил волосы. – Порой задумываюсь об этом человеке и не всегда могу его понять. На взгляд пьяница, грубиян…
Он прервался внезапно и взглянул на Марчевского в смущении.
– Не должен так говорить о начальнике, – добавил он неуверенно. – Эх, – махнул он рукой, – вы, наверное, знаете его лучше, чем я. Так вот этот мужлан из старых офицерских кадров, который едва умеет сделать свою подпись, обнаруживает столько понимания для этого обучения, что смог бы пристыдить лучших его. Впрочем, сама идея была отличной. Он дал пример другим ротам, опередив всех.
– Ну и, очевидно, теперь собирает похвалы?
– Понятно. Аммонд упомянул его в особом приказе и поставил другим в пример. Старик ходит гордый, как павлин. Не вредит, чем облегчил он парням жизнь, это факт. Полагается ему за это похвала. Если бы…
В сенях раздались энергичные шаги. Вошёл Ланин: быстрый в движениях, упругий, сияющий, как солнце. Ухватил Марчевского за руку, пожал крепко, а потом приобнял его и поцеловал в обе щеки.
– Здравствуй, друг сердечный! – произнёс он откровенно. – И прости, что прихожу так поздно. Не смог вырваться из-под заботливых крыльев моей матушки. Холерна (дьявольская) баба! Представь себе: угрожала мне войной!
Он прыснул со смеху и только теперь взглянул на поручика. Предостерегающим движением приложил палец к губам.
– Ни слова об этом никому! – произнёс он угрожающе. – Потому что если…
Чекулаев щёлкнул каблуками и вытянулся перед ним, как струна.
– Согласно приказу, Ваше Высочество! – объявил он громко. – Тайны начальства для меня всегда являются священными.
Ланин ласково похлопал его по плечу.
– Знаю, что неплохой из тебя мужик, – произнёс он. – Немного пьёшь, но научишься этому, когда двадцать лет проведёшь в Омске. Ну, брат, – обратился он к Марчевскому, – вытаскивай бутылки! Ни капли не было во рту со вчерашнего дня. Дьявольская баба!..
Он спокойно жаловался на свою половину, а инженер накрыл в это время стол. Он сам вёл своё небольшое хозяйство в двух снятых комнатках, но буфет, как вскоре оказалось, был заполнен до отказа.
– Неплохо, неплохо, – хвалил Ланин, поглядывая с одобрением на появляющиеся каждый раз другие бутылки. – Не гневайтесь, что сразу промочу горло.
Он наполнил стакан и выпил, как воду. Потом, однако, в течение долгого времени даже не глядел на стакан. Говорил зато за двоих. Марчевский наблюдал с полным удивлением эту воздержанность, но был доволен этим. У него была крепкая голова, и мог он выпить много, однако в Сибири пил единственно тогда, когда это было обязательно. Таким образом он умело поддерживал беседу.