Богдан Сушинский
Золото Роммеля
18
Осень 1944 года. Берлин.
Конспиративная квартира резидентуры СД
…Еще через несколько минут Родль доставил оберштурмбаннфюрера фон Шмидта на одну из конспиративных квартир диверсионной службы СД.
Лестница черного хода в старинном особняке, узкая безликая дверь, мимо которой можно было трижды пройти, не заметив; две небольшие комнатушки, из одной из которых замаскированный ход вел на чердак… Все в этой квартире представало серым и неприметным. Однако озарял ее своим присутствием золотоволосый гигант с четко очерченным эллинским лицом, плечами циркового борца и могучими ручищами, которые – восстав посреди гостиной во весь свой рост, – парень властно положил на грани офицерского ремня.
– Какое знакомое изваяние! – не мог сдержать своего восхищение барон фон Шмидт, опытным глазом бывшего боксера оценивал мощь и красоту телосложения представшего перед ним полковника вермахта. Нет, Шмидт и в самом деле мысленно признался себе, что никогда не видел красавца, равного этому мужчине.
– Насколько мне известно, с полковником Курбатовым[13] вы, барон, уже знакомы, – тоном дворецкого произнес Родль.
– Имел честь. – Сняв фуражку, поскольку полковник стоял посреди комнаты без головного убора, Шмидт приветствовал русского диверсанта весьма неуклюжим кивком массивной, заметно суженной к темени головы. – Рад видеть, господин полковник.
– Корсиканские корсары Роммеля вновь сходятся под пиратскими парусами, – сдержанно улыбнулся Курбатов.
– Кем только меня после операции по захоронению сокровищ фельдмаршала, носившей странное название «Бристольская дева», не называли. В том числе и «корсиканским корсаром Роммеля».
– Обязан напомнить, что полковник, князь Курбатов – бывший командир русского диверсионного отряда, который…
– Я в курсе, Родль, – прервал его барон. – Мне приходилось слышать об этом сибирском рейде, в том числе и от самого диверсанта-полковника.
– Если бы вам представилась возможность читать русские эмигрантские газеты, там о князе – взахлеб. По просьбе Скорцени некоторые статьи были специально переведены на германский. Они впечатляют.
– Не следует акцентировать внимание на делах прошлых лет, – сдержанно предостерег гауптштурмфюрера Курбатов.
– Смею возразить, господин оберст. Время вашего знакомства тоже должно быть использовано рационально, – молвил Родль. – Представляете себе чувства истосковавшихся по родине русских аристократов, – вновь обратился он к фон Шмидту, – когда они вдруг узнают, что из глубины Сибири, с дикого Востока, к ним явился этот молодой «белогвардейский», как говорят русские, офицер, князь! Словно бы пришел из красивой легенды, из вечности. Но хватит эмоций. Садитесь, господа, разговор наш будет недолгим. Господин оберштурмбаннфюрер, – продолжил он, когда собеседники уселись в приземистые кресла, – вам придется провести в этих апартаментах еще как минимум трое суток.
Шмидт устало взглянул на Родля и красноречиво пожал плечами. После того как ему продемонстрировали арест двух типов, устроивших за ним слежку, оберштурмбаннфюрер воспринял сообщение о «домашнем аресте» с иронией человека, и не такое видевшего на своем веку. Единственное, на что он имел полное и неотъемлемое право, так это проклинать тот день, когда Роммель втравил его во всю эту историю со своими «африканскими сокровищами».
– Ясно: в течение трех суток я нахожусь здесь. Что дальше?
– Затем вновь появится полковник Курбатов, который в эти дни не станет стеснять вас своим присутствием. – Слушая эти слова, князь полузакрыл глаза: то ли от усталости, то ли от безразличия. – Он доставит вам документы и деньги. Маршрут и транспорт, которым вам надлежит отправиться в Италию, мы к тому времени определим.
– Опять в Италию?! – приподнялся Шмидт. – Уж не на переговоры ли с американцами?
– В Северную Италию, естественно, под крыло великого дуче.
– Но что нам делать в вотчине дуче? Во всяком случае, мне?
– Не пойму, с чего вдруг вы столь агрессивно настроены против Италии? Страна философов, поэтов и этих, как их там, ну да, скульпторов: Микеланджело, Роден – если только они в самом деле были итальянцами, поскольку, признаться, в истории искусства я не силен.
– Что вы валяете дурака, гауптштурмфюрер?! – побагровел фон Шмидт, вспомнив, что значительно старше Родля по чину. – Какая, к чертям собачьим, «страна философов и поэтов»?!
– Если вы решительно настроены скрываться от преследователей-кладоискателей на Восточном фронте, противостоять вашему желанию я, конечно, не смогу.
– Почему вдруг «скрываться»? – возмутился Шмидт, мысленно согласившись при этом, что Северная Италия все же лучше, чем Южная Польша или Восточная Венгрия.
– Да потому, что, спрятав вас на время в одной из разведывательно-диверсионных школ в Италии под чужим именем, мы таким образом получим хоть какой-то шанс спасти вам жизнь. Пока о вас не забудут, пока не прояснится ситуация в Италии и на других фронтах. Официально вы – представитель отдела диверсий имперской безопасности.
– А по-моему, подполковнику СС стоит сказать правду, – неожиданно вмешался Курбатов. – И состоит эта правда войны в том, что в Италии мы еще и станем использовать вас как приманку, выясняя, какие силы попробуют подобраться через вас к сокровищам Роммеля. Выяснять и истреблять.
Родль взглянул на русского диверсанта с почти гневным осуждением: эта информация явно не рассчитана на самого Шмидта. И был слегка удивлен, когда сам барон отреагировал на его искренность с абсолютным спокойствием:
– Благодарю, полковник, это уже по-солдатски. Что же касается вас, Родль… Поскольку я поступил в распоряжение Отто Скорцени… Передайте ему, что готов выполнить любой его приказ.
– Что тоже оч-чень по-солдатски. Тем более что многие офицеры СС сочли бы за честь выполнять приказы первого диверсанта рейха, – совершенно серьезно, без какой-либо назидательности молвил Родль. На сей раз он был уверен, что говорит святую правду: к Скорцени действительно стремились, к нему тянулись. Вокруг него сотворялась некая романтическая аура, становившаяся все более притягательной для всякого ослабевшего духом. – Да, господа, иные и в самом деле сочли бы за честь… «Отчаянная борьба сохраняет свою вечную ценность в качестве примера» – когда фюрер изрекал эту мысль, он, прежде всего, имел в виду Отто Скорцени или же таких воинов, как он.
– У меня тоже создается впечатление, что, когда фюрер говорит о мужестве наших воинов, в качестве образца он всегда имеет в виду Скорцени, – великосветски поддержал его мысль фон Шмидт.
– Оказывается, и в этом вопросе мы единомышленники, барон. Прежде чем откланяться, сообщу вам, что у этого убежища имеется хозяйка. Она появится через полчаса и приготовит вам легкий ужин. Не думаю, что она способна скрасить вам эти три дня одиночества, поскольку к красавицам не принадлежит, зато стреляет отменно. За это ручаюсь. Так что молитесь на нее, как на богиню судьбы Мойру, – посоветовал Родль, направляясь к двери.
– Мне тоже позвольте откланяться, господин оберштурмбаннфюрер, – молвил Курбатов, отходя к двери вслед за адъютантом Скорцени. – И не сомневайтесь: Италия будет нашей, независимо от событий на фронтах. Так что барра, оберштурмбаннфюрер, барра!
– Италия как государство – дерь-рьмо, дуче Муссолини тоже всего лишь великосветское дерь-рьмо, – процедил барон. – А вот что значит ваше «барра», этого я не знаю.
– Боевой клич легионеров Римской империи. Кое-что из истории Рима нам, по ходу нашей стажировки в школе «Гладиатор», все же придется почерпнуть. Барра!
Оставшись наедине со своим презрением ко всему, что происходило в последние дни лично с ним, с Берлином и со всем прочим миром, фон Шмидт извлек из походного чемоданчика подаренную бывшим сокурсником, недавно вернувшимся после ранения с Восточного фронта, русскую гранату «лимонку» – вдруг его и здесь выследят; рядом с ней он положил пистолет и нож и припечатал донышками имевшиеся у него в запасе две бутылки вина.
– Барра! – как можно воинственнее прорычал он, откупоривая бутылку и с явным наслаждением отведывая ее содержимое прямо из горлышка.
Главное, что впереди его ждали три дня состояния «офицера, вполне законно сбежавшего от войны». Все остальное никакого значения сейчас не имело.
19
Встреча с оберштурмбаннфюрером фон Шмидтом была предельно короткой. Когда Скорцени появился на квартире, барон уже прождал его более часа и заметно нервничал, не понимая, зачем его заманили в эту мрачную обитель – с двумя черными ходами, низким потолком и окнами-бойницами, очень напоминающими амбразуры средневековой крепости.
Он был выше Скорцени по чину, но когда тот наконец появился, фон Шмидт вытянулся перед ним так, как не вытягивался ни перед Роммелем, ни перед Гиммлером. Никогда он еще не осознавал себя столь незащищенным, как сейчас, оказавшись один на один с этим угрюмым, с исполосованным шрамами лицом, громилой.
– Кажется, вы хотели видеть меня, барон? – взорвался хрипловатым рыком первый диверсант рейха после убийственной паузы, во время которой барон чувствовал себя так, словно это молчание палача, колдующего над петлей, которую ему вот-вот набросят на шею.
– Извините, господин оберштурмбаннфюрер, вышло какое-то недоразумение… Хотя в общем-то… – так и не решился барон напомнить Скорцени, что прибыл-то он в Берлин не по своей воле, а по его личному приказу.
– В этом-то и заключается ваша ошибка, барон фон Шмидт, – не давал ему опомниться обер-диверсант рейха. – Страстное желание встретиться со мной должно было преследовать вас постоянно, причем с тех самых пор, как вы погрузили сокровища известного вам фельдмаршала на морское дно у побережья Корсики.
– Но ведь я никогда не стал бы возражать против нашей встречи, – совершенно опешил фон Шмидт. Всегда самоуверенный и неописуемо наглый, он представал теперь перед начальником диверсионной службы СД, как безвольный тыловик – перед фронтовым генералом.
– Где карта?
– Простите…
– Это непростительно, оберштурмбаннфюрер. Я спросил вас, где покоится карта, на которую нанесены места погребения африканских сокровищ Роммеля. Заметьте, до сих пор я так и не поинтересовался, где и по чьей воле покоятся сами сокровища. Пока что меня интересует только карта, на которую, как мне известно, нанесены места захоронений не только морского клада, но и нескольких сухопутных[14].
– Со мной ее нет.
– Именно поэтому я и спрашиваю, где она, – налился металлом голос Скорцени, хотя внешне первый диверсант рейха вроде бы не вспылил.
– Господин штурмбаннфюрер, – наконец-то начал приходить в себя фон Шмидт, – о карте клада вам лучше переговорить с рейхсфюрером СС Гиммлером.
– Почему не с самим фюрером лично, причем прямо здесь и сейчас?
– Согласно приказу рейхсфюрера СС я не имею права предъявлять ее кому бы то ни было. Никому, кроме самого рейхсфюрера СС Гиммлера.
– Вы совершенно не вовремя озадачили меня, барон. Что с вашей стороны весьма неосмотрительно.
– Поверьте, даже вашему непосредственному начальнику, доктору Кальтенбруннеру, пришлось отступить, когда он узнал о приказе рейхсфюрера.
– Кальтенбруннер – великий стратег, барон. Слишком великий, чтобы заниматься какими-то там кладами и картами. Его замыслы столь глубоки и дальновидны, что время от времени он позволяет себе отказываться… даже от собственных замыслов. И никаких псалмопений по этому поводу, барон, никаких псалмопений!..
Шмидт покачал головой, пытаясь понять, что скрывается за словами Скорцени, но понял только одно: тот настроен агрессивно.
– И все же заставить меня предъявить вам карту может лишь рейхсфюрер Гиммлер. Причем в его отсутствие я подчинюсь только письменному приказу, подписанному рейхсфюрером, – все тверже становился и голос барона. В нем уже явно взыграли не только страх перед предводителем диверсионной службы СД, но и собственная родовая спесь.
Теперь фон Шмидту и самому уже «возжелалось» завершить свой категорический отказ любимой фразой Скорцени: «И никаких псалмопений по этому поводу, штурмбаннфюрер, никаких псалмопений!..»
Скорцени понимал, что фон Шмидт имеет все основания вести себя так, но понимал и то, что с ним, начальником отдела диверсий СД, вести себя так непозволительно никому. Не исключая Гиммлера. К тому же Отто взбесила ссылка барона на неудачу Кальтенбруннера, единственного из руководителей СД, к авторитету которого он мог сейчас апеллировать и который пока еще способен воздействовать на великого магистра Ордена СС Гиммлера.
– Если рассуждать здраво, рейхсфюрер абсолютно прав, резко сужая круг лиц, посвященных в эту тайну, – наконец находит в себе мужество Отто. – Тем более что без вашего участия в операции нам все равно вряд ли удастся обнаружить эти контейнеры, дьявол меня расстреляй.
– Вы правы: в данном случае любая карта – дерь-рьмо, – примирительно соглашается барон, сразу же вспомнив, что, спасая карту, он в то же время спасает и свою жизнь. Такая вот, почти гибельная, закономерность.
Как только карта и приметы станут достоянием этого «похитителя дуче Муссолини», он, фон Шмидт, сразу же покажется ему слишком задержавшимся на этом свете опасным свидетелем. И пусть никому не приходит в голову списывать эти страхи на его, барона, маниакальную задерганность и патологическую трусость! Он, конечно же, никогда не принадлежал к отпетым храбрецам, но и в трусах тоже до сих пор не числился.
Другое дело, что до барона уже давно доходили слухи о том, как один за другим исчезают участники «конвоя Роммеля» – и солдаты, и моряки. Особенно те, кто хоть в какой-то степени был посвящен в тайну операции «Бристольская дева».
– Что же тогда в данном конкретном случае не «великосветское окопное дерь-рьмо»? – спародировал его обер-диверсант рейха. – Просветите и проясните.
– Нужны верные приметы. Насколько я понял, вы собираетесь снаряжать экспедицию? И не только морскую. Так вот, я готов присоединиться к ней.
– И каковой же вы представляете себе эту экспедицию в наше время? Для кого, спрашивается, мы будем извлекать африканские сокровища?
– Сам не раз уже задумывался над этим – для кого конкретно рисковать жизнями будем?
– И к какому же выводу пришли?
– Что не мне решать судьбу этого клада, – покачал уже даже не головой, а всем туловищем фон Шмидт. – Кому угодно, только не мне. Даже если бы сам рок поверженного рейха остановил свой выбор именно на моей персоне.
– Благоразумная позиция. Далекая от патриотических порывов истинного германца, зато преисполненная служебной мудростью.
– Будем считать это признанием заслуг перед казнью, – мрачно пошутил барон.
– Собственно, мне нужна сейчас не карта, а гарантия того, что ориентиры расположения кладов утеряны не будут и что к ним не подберется кто-либо, кроме людей моей команды.
– Правомерное стремление.
– Поэтому поездка в Италию отменяется, хотя мы и распустим слух о том, что отправили вас к «макаронникам».
– Жаль, там я находился бы в непосредственной близости от места «морского погребения» сокровищ.
– В этом-то и вся опасность: еще, чего доброго, возомнили бы себя цербером клада фельдмаршала.
– На самом же деле кое-кто в Берлине опасается, как бы я не организовал собственную поисковую экспедицию.
Скорцени понял, что под этим «кое-кто» барон подразумевает его самого. Прежде всего, конечно же, его. И поиграл желваками.
– Какие бы планы вы сейчас ни вынашивали, оберштурмбаннфюрер, – не стал накалять обстановку «человек со шрамами», – на самом же деле вы отправитесь в Баварию, в Берхтесгаден, и до конца войны, до моего особого приказа, будете оставаться там, в районе Альпийской крепости. – Шмидт хотел что-то возразить, однако Скорцени упредил его: – Приказ о назначении вы получите завтра же, не покидая не только Берлина, но и стен этой квартиры. Там, в Альпийской крепости, вы тоже обязаны будете находиться в строго отведенном месте службы, под моим личным присмотром.
– Стоит ли прибегать к подобным мерам? – пожал плечами фон Шмидт.
– Еще как стоит!
– Тогда хотелось бы знать: меня там будут охранять или же содержать как узника?
Скорцени воинственно рассмеялся. Это был смех садиста, решившего, что в издевательствах над этой жертвой он способен превзойти самого себя.
– Теперь вы, барон, сами превратились в одну из «африканских жемчужин» фельдмаршала Роммеля. И не стану утверждать, что завидую вам по этому поводу.
– Я и сам себе уже не завидую, – пробормотал барон, и широкоскулое шелушащееся лицо его покрылось густой сетью багровых капилляров.
– Отныне вы входите в особую группу «корсиканских коммандос» и, независимо от положения на фронтах и даже от общего исхода войны, всегда, при любых обстоятельствах будете выполнять все мои приказы, причем только мои, – внушительно произнес обер-диверсант рейха. – И никаких псалмопений по этому поводу, барон! Никаких псалмопений!..
20
– Мне доложили, что к оберштурмбаннфюреру фон Шмидту вами приставлен некий русский диверсант, – Гиммлер вызвал Скорцени по совершенно иному поводу, и то, что он вдруг обратился к «африканским сокровищам» Роммеля, оказалось неожиданным для него.
– Так точно, приставил. Полковника Курбатова. Из белых русских офицеров, ни на что лично в этой операции не претендующего и множество раз проверенного.
– Это что, очередная шутка отдела диверсий?
– Существуют сведения, что сокровищами фельдмаршала уже заинтересовалась русская разведка.
– И было бы странно, если бы «птенцы Берии» не заинтересовались ими, тем более что у них достаточно коммунистов и просто агентов НКВД и в Италии, и во Франции.
– А еще становится ясно, что русская резидентура очень внимательно присматривается к личности Курбатова, отслеживая все его перемещения.
– Не для того, однако, чтобы расправиться с ним, – попытался развить его мысль рейхсфюрер, в служебном сейфе которого давно лежало обстоятельное досье на этого офицера, умудрившегося в свое время пройтись тылами красных от Маньчжурии до границ рейха.
– Так вот, русской разведке теперь уже наплевать на то, кому и под какими флагами служил Курбатов до сих пор. Там понимают, что князь-полковник не только приобрел известность в германских диверсионных кругах, но и стал кумиром для многих тысяч русских эмигрантов, особенно аристократов. А значит, можно не сомневаться, что кремлевские агенты неминуемо выйдут на Курбатова и в ходе операции «Сокровища Роммеля».
– Попытаются сыграть на его национальных чувствах, – понимающе кивнул Гиммлер, казалось бы, не отрываясь от чтения какого-то документа.
Ни для кого из окружения рейхсфюрера не было секретом, что во время бесед с подчиненными он постоянно прибегал к одному и тому же приему – делал вид, что, поддерживая разговор, занят изучением какого-то очень важного документа. И беседа с обер-диверсантом рейха исключения не составляла. Что, однако, не мешало «черному Генриху», как очень часто именовали рейхсфюрера, поддерживать разговор на вполне достойном уровне.
– И потом, всем нам известна неуравновешенность барона фон Шмидта, – воспользовался моментом Скорцени, чтобы дать реальную оценку новоявленному «хранителю сокровищ фельдмаршала». Поэтому и решено, господин рейхсфюрер, что в окружении этого оберштурмбаннфюрера, – чин фон Шмидта Отто всегда произносил с той долей иронии, которая не оставляла сомнений, что столь высокого, по меркам СС, чина барон явно не достоин, – постоянно должен находиться кто-то очень надежный. В противном случае мы потеряем фон Шмидта задолго до того, как уже в послевоенное время представится возможность вспомнить о морских сокровищах фельдмаршала.
– И затем уже – возможность «окончательно потерять» самого барона.
– Что нами тоже предусмотрено, – вытянулся по стойке «смирно» Скорцени.
Хотя Гиммлер и носил мундир фельдмаршала СС[15] и занимал должность командующего войсками этой организации, по-настоящему военным человеком он себя все же не ощущал. Вот почему рядом с такими людьми, как «первый диверсант рейха», он чувствовал себя, как гном – под могучей рукой богатыря; хоть и не слишком уютно, зато защищено.
– Кстати, барон, что – последний из тех, кто реально способен помочь нам в поисках сокровищ? – Скорцени показалось, что, спросив об этом, Гиммлер даже приподнялся со своего кресла.
– Похоже, что да.
– Вообще… последний? – вопрос показался первому диверсанту рейха совершенно нелепым, тем не менее он ответил на него со всей возможной серьезностью:
– Если речь идет о тех, кто в самом деле способен служить проводником водолазной экспедиции, а не заразным разносчиком слухов.
– Почему он? – откинулся на спинку кресла главнокомандующий войск СС, и свинцовые кругляшки его очков мгновенно потускнели. Но лишь после этого вопроса он жестом руки указал Скорцени на стул за приставным столом, слева от себя.
– Таким оказался выбор фельдмаршала Роммеля, который назначил барона начальником охраны своего Африканского конвоя.
– Я хотел спросить, почему остался только фон Шмидт, – понял свою ошибку Гиммлер. – Что с остальными? Где они?
– Увы, их уже нет. Так сложились обстоятельства. В силу разных причин все они погибли.
Гиммлер настороженно смотрел на обер-диверсанта, ожидая разъяснений. Скорцени этого не любил. Об убийствах он предпочитал не откровенничать даже с начальством.
– И кто же был заинтересован… в создании подобных «обстоятельств»?
– Наш глубокоуважаемый партайгеноссе Борман.
– Всего лишь? – От Скорцени не ускользнуло, что имя заместителя фюрера по партии особого удивления у рейхсфюрера не вызвало.
– Ну, еще в какой-то степени Геринг.
– Что более правдоподобно. Однако согласен: решения, судя по всему, принимал все же Борман.
– Используя, как это ни странно, абверовскую агентуру Канариса и, конечно же, свои старые партийные кадры. Впрочем, мы были заинтересованы в том же.
К паузе Скорцени прибег специально для того, чтобы позволить рейхсфюреру задать неминуемый в этой ситуации уточняющий вопрос: «Кто это “мы”?»
Зашел адъютант. Положив перед командующим войсками СС коричневую папочку с тесненным на нем золотистым орлом и произнеся при этом свое традиционное «Как вы приказывали, господин рейхсфюрер СС», он удалился. Однако Гиммлер так и не шелохнулся. Запрокинув голову, он ждал разъяснений.
– «Заинтересованы» в том смысле, что следовало максимально сузить число лиц, посвященных в тайну клада Роммеля. Только в этом случае мы можем со спокойной душой встречать «час икс».
– Но вы-то, Скорцени, понимаете, что речь идет о ценностях, которые, возможно, помогут нам продержаться в течение нескольких лет после того, как…
– Только это я и имею в виду, охраняя их, подобно разгневанному Церберу, господин рейхсфюрер СС.
– В таком случае на что рассчитывает Борман? На что вообще он может рассчитывать, помня, что клад охраняете вы?
Обер-диверсант рейха признательно ухмыльнулся: не каждый офицер СД мог рассчитывать на комплимент командующего «черной гвардией фюрера».
– Рейхсляйтер Борман владеет почти теми же сведениями о кладе, что и мы. Это вселяет в него надежду. Единственное, чего у него нет и уже никогда не будет, это очевидцев, которые бы помнили детали захоронения сокровищ, а главное, могли визуально определять, где именно следует проводить водолазные поиски.
– Что крайне важно, Скорцени. Нам не может быть безразлично, кто из нынешних руководителей рейха получит доступ к сокровищам Роммеля. Мы должны четко представлять себе, – почти патетически воскликнул он, словно дележ сокровищ должен был состояться уже завтра, – на какую идею он будет нацелен! И кто конкретно – Запад или Восток – будет стоять за его обладателями.
– За ними будет стоять Германия, – с убийственной непосредственностью охладил рейхсфюрера Скорцени. И тот, словно проигрывающий шахматист, вынужден был взять «тайм-аут».
– Значит, убирали этих людей все-таки вы, штурмбаннфюрер?
– Первых убрали люди Бормана. Но когда стало ясно, чем руководствуется при этой тактике сам рейхсляйтер, подключились мои парни. Ставка была сделана на барона фон Шмидта. Все остальные должны были исчезнуть, дабы не достаться какой бы то ни было группе кладоискателей. В этом наши с Борманом намерения почти совпали.
Гиммлер промычал что-то нечленораздельное, что можно было истолковывать и как недоумение, и как полное одобрение действий обер-диверсанта рейха. Понятно, что Скорцени предпочел второе.
– И вот теперь идет охота на душу бедного Шмидта?
– Идет, – кротко признал Скорцени. – И было бы странно, если наши оппоненты успокоились.
– Нападение на него в унтер-офицерской школе – тоже идея Бормана?
– Это оскорбило бы нас. Нападение в школе следует воспринимать всего лишь как имитацию. Стреляли мои люди.
– Зачем… стреляли?
Во время своего недавнего посещения Италии Скорцени понадобилось встретиться с одним из «донов» североитальянской мафии, поддержкой которого время от времени пользовался Муссолини. Контакты с ним понадобились Скорцени, чтобы лишний раз подстраховаться относительно неприкосновенности виллы «Орнезия», в районе которой как раз и действовало одно из благородных семейств, подчиненных дону Кастеллини.
Так вот, в эти минуты Гиммлер очень напоминал ему «дона»: та же вальяжная многозначительность, тот же налет снисходительной медлительности сатрапа, способного казнить и миловать… «Очевидно, – подумал он, – люди, достигающие огромной, неафишированной власти, независимо от того, в качестве кого они предстают легально, в обществе, приобретают какие-то особые, общие для всех властителей тайных обществ, черты характера и даже внешности. Магистр ордена СС – одно из подтверждений этой теории».
– В принципе, его следовало тогда же и расстрелять: настолько нагло начал вести себя фон Шмидт в последнее время. Но… для начала пришлось популярно, с помощью шмайссеров, объяснить, кто он в этом мире на самом деле, и благодаря кому все еще не числится в покойниках. А главное, наглядно продемонстрировать барону, что в безопасности он может чувствовать себя лишь до тех пор, пока остается верным нам и обету молчания.
– И обету молчания, штурмбаннфюрер, именно так: обету молчания! – угрожающе постучал указательным пальцем по столу Гиммлер, словно требовал такого же обета, причем сейчас, немедленно, от самого Скорцени. – И пусть только кто-либо осмелится нарушить его!
