Богдан Сушинский
Флотская богиня
© Сушинский Б. И., 2015
© ООО «Издательство «Вече», 2015
Часть первая
Операция «Выжженная степь»
1
Каким-то образом война все же пощадила эту дворянскую усадьбу, и древний графский особняк вставал теперь между тремя снарядными воронками и стволами поваленных деревьев, словно фрагмент растерзанных декораций. Да и германские солдаты суетились во время расчистки старинного парка, словно рабочие сцены, кому велено как можно скорее вернуть этому помещичьему гнезду былой аристократический лоск и романтическую мечтательность.
Приказав шарфюреру СС Лансбергу остановить их агитационную «фюрер-пропаганд-машинен» на пологом прибрежном склоне, барон фон Штубер вышел из кабины и, поднявшись на ближайший холм, несколько минут провел там, осматривая широкую, окаймленную гранитными скалами и валунами излучину реки.
Понтонный мост был наведен метрах в двухстах ниже по течению Южного Буга. Стоя на возвышении, оберштурмфюрер с полководческим величием наблюдал за тем, как все новые и новые подразделения вермахта в марш-броске переправляяются на левый, низинный берег, чтобы тут же, рота за ротой, раствориться между подернутыми дымкой степными курганами.
«Итак, еще одна великая славянская река…» – воинственно вскинул подбородок эсэсовец. В эти минуты он чувствовал себя военачальником, по взмаху руки которого целые легионы бросаются в бурлящие воды пограничных рек, и не видел впереди силы, встающей препятствием на его пути к тем землям: «Русским не удалось остановить нас на Южном Буге и вряд ли удастся остановить на Днепре. Судя по всему, настоящее сражение развернется только на берегах Волги, где русские будут сражаться, как на последнем рубеже».
– Как, и вы здесь, барон фон Штубер?! Вот уж не ожидал!
Оберштурмфюрер не заметил, как одна из проходивших мимо машин, свернув в сторону поместья, остановилась у подножия холма. А зря.
– В конечном итоге все мы, господин штурмбаннфюрер[1], движемся в одном направлении – на восток, – напомнил он Фридриху фон Роттенбергу, еще недавно возглавлявшему отдел гестапо, расквартированный в Подольске и действовавший теперь в ближайших тылах группы армий «Юг» на Днестре.
– И путь наш, – речитативно продолжил его мысль фон Роттенберг, – пролегает нынче от одной великой славянской реки к другой!
– Но Южный Буг – река особенная. Можно сказать, знаковая. В течение многих столетий она оставалась пограничной между Едисанской ордой[2] – вассалом Крымского ханства, а значит, и Турции – и землями славян.
– Не усердствуйте, барон, – небрежно обронил Роттенберг, всматриваясь в казачий берег сквозь цейссовские стекла бинокля. – Нам и так известно, что вы считаетесь лучшим специалистом по России во всей группе армий «Юг». Некоторые ученые мужи в Берлине уже называют вас «Великим психологом войны».
– И все же мы с вами, по существу, стоим сейчас, – словно бы не расслышал его слов оберштурмфюрер СС, – на стыке трех империй: Польской, Российской и Турецкой. Некогда, само собой, могучих…
– Спасибо за экскурс в историю. Только вот что я вам скажу, барон: мы для того и пришли на эти берега, чтобы впредь никто и никогда не вспоминал об империях, давно ставших историческими призраками.
– Но пока что мы обязаны знать историю тех земель, которые намереваемся…
– Вы слышите меня, барон?! – прервал его разъяснения офицер гестапо и, опустив бинокль, яростно, «под фюрера», отжестикулировал. – Впредь никто и никогда не должен слышать об этих призрачных империях, их призрачных вождях и не менее призрачных народах!
– В моем лице, господин фон Роттенберг, человечество пока признает самого фанатичного последователя девиза Тамерлана: «Один мир – один правитель!».
– Вот это уже ближе к нашей идеологии. Если только под «единым правителем единого мира» вы имеете в виду не себя.
– Увы, пока что – не себя, – сдержанно и высокомерно, в английской манере, улыбнулся барон.
– Насколько мне известно, на сегодняшний день в армейском журнале опубликовано всего лишь одно ваше научное определение, – слово «научное» штурмбаннфюрер гестапо произнес с неприкрытой иронией. – Уж не помню, какое именно. Зато помню, что само изыскание именуется «Методы психологической обработки населения на освобожденных от коммунистов территориях». Когда это вы успели набраться опыта психологической обработки покоренного населения настолько, что стали поучать других?
– Скорее, делиться размышлениями и прогнозами. Или предсказаниями. Как вам будет угодно.
– Но война только началась. Создается впечатление, что написана она еще до того, как наши войска…
– Естественно, «до того». В этом-то и вся ее ценность. Наши офицеры, особенно те, кто связан с СД, гестапо и полевой жандармерией, должны были получить хоть какие-то навыки работы с населением. Что же касается итоговых исследований, то, как и полагается, они появятся после окончательного покорения России.
Выслушав аргументы оберштурмфюрера, фон Роттенберг слегка растерялся: позиция сопоставления времени нападения на Россию и написания статьи, которую он считал стопроцентно проигрышной для барона, неожиданно оказалась в системе его доводов чуть ли не основным стимулом для исследований.
– В общем-то, в какой-то степени, вы правы… Но мне жаль ваших усилий. А знаете почему? Да потому что очень скоро население этой Славянии напрочь забудет о коммунистических наставлениях, как о кошмарном бреде. Точнее, забудут те, кому все еще позволено будет это население олицетворять. Так что сочувствую по поводу изначальной ненадобности ваших трудов, господин «Великий психолог великой войны».
– Как знать, как знать… – задумчиво парировал барон, придавая выражению своего лица некую прорицательскую загадочность.
– Предаваться подобным сомнениям в разговоре с офицером гестапо… – озадаченно повел подбородком штурмбаннфюрер. – Это небезопасно даже для диверсанта.
– Дело не в реакции офицеров гестапо, – жестко парировал барон, – а в том, что в ближайшие годы спрос на методические разработки, подобные моей, только усилится.
– И на просторах Германии – тоже? Опасное предположение.
– О рейхе пока что речь не идет. Не нужно перевирать факты, господин штурмбаннфюрер. Вы не на допросе у себя в гестапо.
Майор СС замялся. Он и сам понял, что увлекся. Барон фон Штубер, сын генерала Штубера, имеющего прямой доступ к фюреру, – не тот объект, на котором следует испытывать свои гестаповские методы провокаций.
– Это всего лишь предположение, – вежливо попытался он сгладить остроту стычки. – В порядке полемики.
2
Сбитый немецкий самолет каким-то чудом все же приземлился на самом краю степного плато, и теперь, завалившись на разломанное крыло, застыл с приподнятым хвостом, между крутым обрывом и наползавшим на него оврагом.
К дымящейся машине приближалось целое отделение морских пехотинцев, но их вдруг расчленила аллюром лихая наездница на высоком пегом коне.
– Расступись, кавалеры безлошадные! – прокричала она, едва не сбив с ног командовавшего этими «марафонцами» коренастого широкоплечего лейтенанта Лощинина. – Дай дорогу настоящей кавалерии!
– Куда ты?! – прокричал ей вслед командир-«безлошадник» в расстегнутом, насквозь пропотевшем кителе, бежавший с пистолетом в одной руке, – Стоять! Кто-нибудь из пилотов мог выжить!
И хотя наездница даже не попыталась попридержать коня, морской пехотинец успел обратить внимание на оголившиеся крепкие икры в хромовых сапогах и резко очерченные, по-мужски развернутые плечи, охваченные плотной голубой блузкой.
– Это что еще за степная воительница?! – на ходу поинтересовался он у державшегося слева от него краснофлотца Будакова, «первого и неотразимого» кавалера отдельного батальона морской пехоты.
– Именно с ней я вчера и порывался раззнакомиться.
– И чем же это закончилось?
– Отсекла, будто швартовый обрубила. Знаю только, что Евдокимкой кличут.
– Евдокимкой, говоришь? Сдается мне, что именем этим родители будущего сына наречь собирались…
– Однако на свет произвели нечто среднее. И фамилия соответствующая – Гайдук.
– Среднее не среднее, а девка, по всему видать, что надо, – возразил сержант-сверхсрочник Дука, дышавший теперь в затылок им обоим. – Жаль, воительница эта степная слишком уж… молодастая.
– Тоже мне: нашел порок у девки – «молодастая»!
Однако всего этого Степная Воительница уже не слышала. Ударный батальон морской пехоты, сформированный, как поговаривали, в основном из портовиков, а еще – из команды какого-то потопленного немцами эсминца да краснофлотцев из всевозможных береговых служб, только вчера прибыл из Херсона. И Евдокию совершенно не интересовал.
Иное дело – кавалеристы. С одним из них – грозным усатым старшиной эскадрона Разлётовым, – девушка даже успела познакомиться поближе, поскольку тот уже вторую неделю квартировал в доме ее родителей.
– На стременах гарцуй, на стременах, эскадронник! – потомственный донской казак поучал ее, покрикивая и доводя посадку Евдокии в седле до «казачьей выучки». – При такой царственной осанке ты и в седле держаться должна по-царски.
– Легко тебе, мужику, по седлах армейских растоптанному, поучать! – возмущалась мать Евдокии, наблюдая за тем, как на выгоне, начинавшемся прямо у дома сельского ветеринара Гайдука, старый рубака пытается возвести в совершенство верховую посадку ее дочери.
– А она у вас кто? Не казачка разве? Окрестные степи – это же казачий рай!
– Но мы-то ее не в казачки готовим и не в эти твои «эскадронники»! – подбоченилась мать, дородная сельская красавица, на чьем лице еще сохранились следы девичьего румянца. – В педагогическое училище поступила.
– А зачем ее готовить? – подкрутил усы эскадронник, время от времени бросая на Евдокию явно не отцовский взгляд, какой только что бросал и на саму Серафиму Акимовну. Что поделаешь: не он виноват, что рослая, фигуристая дочь просто-таки угрожала вырасти точной копией матери – такой же золотоволосой, полнолицей, с широкими крепкими скулами и выразительно очерченными, чувственными губами… А еще – эти васильковые глаза, под лебединым разлетом бровей, и короткий прямой, прямо-таки точеный, нос – точь-в-точь, как у греческой богини, приглянувшейся ему в книжке на столе у «будущей учительницы». – По ней и так видно, что казачка. Ей ведь только семнадцатый минул, а ты ж посмотри на нее: это же эскадронный аллюр!
– Сам ты «эскадронный аллюр»! – пафосно возмутилась Серафима. – Ты что такое о девчушке говоришь?!
– Но я же – в самом изысканном смысле, – разбросал руки старшина с такой лихостью, словно собирался обнять ими обеих женщин. – Ты посмотри на нее! Такой выправке любой ротмистр-кавалергард позавидовал бы.
Евдокимка и в самом деле старалась постичь мудреную «эскадронную науку» старшины. В распоряжении ее отца-ветеринара, обслуживавшего три колхозных села и два хутора, всегда пребывала бедарка[3]; так вот, в добровольную обязанность Евдокимки входило – каждый день приводить из конюшни и отводить назад беспородного трудягу Буланого, в натуре которого время от времени пробуждалась вольница степного скакуна. И проделывала она эти «променады» только верхом, нередко отклоняясь далеко от маршрута, чтобы добираться до противоположного конца поселка в объезд, по Волчьей долине. Так что верховая выучка у нее все же имелась, что и приводило старого «эскадронника» Разлётова в некий азартный восторг.
Кстати, от него же Евдокимка узнала, что уже послезавтра батальон «морпехов» перебросят в сторону Ингула, чтобы где-то там, на его левом берегу, укрепить позиции обессилевшей стрелковой дивизии…
Набросив повод на сломанную ветку акации и добыв из седельного подсумка плетку, Гайдук храбро подошла к фюзеляжу самолета. Увидев, что летчик, с окровавленным лицом, налег грудью на штурвал, она по-немецки вполголоса позвала его: «Эй, пилот!» Однако тот даже не шевельнулся. Кабинка второго пилота оказалась открыта, кровавый след пролегал от фюзеляжа до густого кустарника.
– Не лезь туда! – попытался остановить ее подоспевший лейтенант. – Фриц ведь и пальнуть может!
Однако, воинственно сжимая в руке нагайку, девушка ступила несколько шагов по следу и увидела на небольшой опушке раненого немца, рядом с окровавленной рукой которого лежали шлем и пистолет. Голова летчика, со слипшимися русыми волосами, покоилась на пологом, порыжевшем от выжженной травы холмике.
– Пилот, вы живы? – спросила Степная Воительница по-немецки.
Возможно, только потому, что до помутненного сознания летчика дошли слова, сказанные на родном языке, он довольно резко покачал головой, то ли пытаясь заглушить боль, то ли убеждая, что еще не умер:
– Кажется, еще жив. Но это всего лишь недоразумение. Где мой пистолет?
– Хотите стрелять в меня? – бесстрастно поинтересовалась Евдокимка.
– Что вы, фройляйн? – простонал пилот. – В себя, только в себя.
– Потерпите. Вас возьмут в плен и… вылечат, – девушка с трудом подбирала слова, хотя до сих пор считала, что немецкий язык в педучилище выучила неплохо.
– Найн плен, найн! – едва заметно покачал головой пилот, стараясь говорить по-русски. – Ихь стреляль себя.
– Зачем же сразу стреляться?! – сочувственно попыталась разубедить его Степная Воительница.
Но в ответ услышала по-немецки:
– Вы прелестны, фройляйн. Вы так прелестны… – сил пилота хватило только на комплимент. Дотянуться до пистолета он уже не смог.
3
Вслед за гестаповским «виллисом» Штубер со своими людьми спустился к усадьбе и уже через несколько минут стоял перед командующим 17-й армией генерал-полковником Куртом Швебсом.
– Мне представили вас, оберштурмфюрер, как командира диверсионного отряда при штабе группы армий, – ни минуты не стал терять командарм.
– Что совершенно неоспоримо, господин генерал, – несколько вызывающе подтвердил фон Штубер, заставив при этом фон Роттенберга снисходительно поморщиться.
Эсэсовец Штубер вел себя, как задиристый новобранец в противостоянии с добродушным фельдфебелем. Но вот, почему он нарывался на конфликт с командующим, этого гестаповец понять пока что не мог: ему казалось, что до сих пор эти два человека знакомы не были.
– Причем отряда, который уже отличился в боях с русскими в районе Могилевско-Ямпольского укрепрайона на Днестре[4], – счел необходимым добавить майор.
– Что еще более неоспоримо, – барон едва заметно прищелкнул каблуками, хотя столь любимое русскими белогвардейцами «щелканье» ни в войсках СС, ни даже среди офицеров вермахта, уже давно не практиковалось.
Офицер гестапо и на сей раз мог окатить Штубера ироничным взглядом, если бы не знал, что во время штурма укрепрайона, как, впрочем, и в борьбе с русскими окруженцами и диверсантами, тот в самом деле проявил себя. К тому же гестаповец не мог не заметить, как этого сорвиголову воспринимает сам Швебс.
Тем временем хрупкого телосложения генерал с уважением оглядел рослую, плечистую фигуру диверсанта, обратив при этом внимание на смуглое широкоскулое лицо, едва уловимый аристократизм которого основательно смазывала перебитая «боксерская» переносица со следами недавней пластической операции. Чего-то такого, исконно арийского, в парне этом просматривалось мало. Скорее он походил на известного корсиканского пирата, какого генералу недавно довелось увидеть в трофейном французском фильме. Зато обер-диверсант поражал не только мощью своего телосложения, но и свирепостью бойцовского обличья.
– И сюда вы тоже прибыли во главе отряда…
– Так точно, господин генерал. Мне приказано командовать десантно-диверсионным отрядом, созданным из бойцов полка особого назначения «Бранденбург».
– …сформированного большей частью из русских и прочих славян-эмигрантов, в основном белогвардейцев, – уточнил сидевший справа от генерала начальник отдела абвера при штабе группы армий «Юг» подполковник Ранке. – Естественно, почти все они прошли специальную подготовку на известных абверовских специальных курсах особого назначения «Ораниенбург».
– Тех самых, расположенных в замке Фриденталь, – кивнул Швебс, давая понять, что ему известно, с кем имеет дело. – Ходят слухи, многие диверсанты почитают за честь оказаться в числе так называемых «фридентальских курсантов».
– Помня при этом, что после обучения они превращаются в «рыцарей Фриденталя», – уточнил офицер абвера.
– Даже так: «рыцари Фриденталя»?.. В последнее время рыцарство входит в моду.
– Само понятие, а не все то, что на самом деле именовалось когда-то «рыцарством», – как бы между прочим обронил Роттенберг.
Все «по-рыцарски» выдержали уважительную паузу, смутно представляя себе при этом, что именно имеет в виду человек, принадлежавший к одной из самых далеких от истинного рыцарства организаций рейха – гестапо.
– Вот только во фронтовых операциях лично я «фридентальских курсантов» пока что не видел, – нарушил это молчание вежливости генерал Швебс. – Извините, не довелось.
– Вообще-то, господин генерал, сами выпускники предпочитают называть себя «коршунами Фриденталя». По слухам, так якобы назвал их Гиммлер, являющийся верховным патроном этой богоугодной школы. Однако адмирал Канарис[5] предпочитает именовать их просто – «коммандос». Впрочем, это не столь существенно.
– И какова же численность отряда этих ваших «коммандос-коршунов Фриденталя», оберштурмфюрер?
– Завтра сюда прибудет шестьдесят бойцов.
– Для операции, которая вам предстоит, маловато.
– Остальные семьдесят участвуют в акциях по очистке тыловых приднестровских лесов от окруженцев, красноармейцев-дезертиров и прочего прифронтового сброда.
– …коего становится все больше, – угрожающе проворчал начальник армейского отдела гестапо фон Роттенберг. – Вопреки всем вашим усилиям.
– Вопреки нашим общим усилиям, господин штурмбаннфюрер, – вежливо огрызнулся Штубер.
– И все же… Почему столь мизерная численность? – обратил пятидесятилетний генерал бледное, иссеченное багровыми капиллярами лицо в сторону подполковника военной разведки. – В тылу что, некому отстреливать русских дезертиров и окруженцев? Насколько мне известно, для этого существуют специальные команды.
– Смею заметить, господин генерал, что этих наших солдат оценивают по особым меркам, – поднялся Ранке. – Они обучены действовать в одиночку, в любых условиях, владея всеми видами оружия, вплоть до лука, топора и бумеранга, а также приемами рукопашного боя.
– Вы, подполковник, расхваливаете своих абвер-диверсантов с такой навязчивостью, словно и меня стремитесь заманить в один из отрядов «фридентальских коршунов».
– Командование курсами гордилось бы таким выпускником! – заверил его Ранке, не избавляясь при этом от суконного выражения лица.
Командующий армией хотел что-то ответить, однако в проеме двери появился адъютант и доложил:
– Только что из зенитного дивизиона сообщили, что в нашем направлении движется два звена русских бомбардировщиков.
Услышав это, офицеры, сидевшие за «совещательным» столом, словно по команде, подхватились, готовые тут же покинуть кабинет, спуститься в подвал или укрыться в ближайшую щель. Однако реакция генерал-полковника заставила их поостыть:
– Разве у русских еще остались какие-то бомбардировщики? – вскинул тот густые, рано седеющие брови. – Странно. Давно не проявляли себя.
– Зенитчиков это тоже удивляет, – подыграл ему адъютант. – Хотя приближающийся гул моторов, который они именуют «зовом небес», уже слышен.
– Вот и прикажите им, – повысил голос генерал, – избавить русских от этого летающего металлолома! Все остальные остаются на местах. Продолжаем совещание, господа, – выждав, пока адъютант скроется за дверью, Швебс как можно раскованнее поинтересовался: – Так что вы там говорили в свое оправдание, Штубер?
– Хотел доложить, что во время крупных операций мой отряд обычно укрепляют разведывательно-диверсионными подразделениями, сформированными непосредственно в частях вермахта, – уточнил оберштурмфюрер.
– Для этого у нас уже нет времени, – проворчал командир авиационного звена, чьи самолеты должны были осуществлять переброску десанта. – Если, конечно, не перенести операцию на более поздние строки.
Все выжидающе взглянули на генерала, но в эти мгновения он уже прислушивался к приближающемуся гулу тяжелых бомбардировщиков. Как и следовало ожидать, самолеты начали штурмовать понтонную переправу. Её, собственно, и прикрывал своим огнем дивизион зенитчиков.
– Так ведь у них еще и фронтовая разведка поставлена из рук вон плохо, – генерал не отказал себе в возможности позлорадствовать по этому поводу. – Иначе они бы знали, что почти рядом с мостом находится штаб армии.
– И, слава богу, что плохо… – обронил кто-то из офицеров-штабистов.
– Переноса операции не будет, – решительно проговорил Швебс, чеканя каждый слог. – Хотите еще что-либо добавить, оберштурмфюрер?
– Скорее, уточнить… Численность армейских групп, которыми укрепляют нашу команду, обычно зависит от характера заданий, – вопросительно уставился он на генерала, полагая, что тому пора бы уже раскрывать карты.
– Солдат вы получите столько, сколько понадобится, – заверил его генерал, воинственно опираясь кулаками о массивный стол.
