Бернар Миньер
Сестры
Отец Амбры и Алисы оглядел всех по очереди, прежде чем продолжить.
– Я прекрасно помню… девочки были на занятиях. В первый раз мы решили, что это с ними что-нибудь случилось, и запаниковали.
Он помолчал, стиснув зубы.
– Во второй раз я уже знал, что мне никто не ответит, и сказал в трубку: «Вы, наверное, ошиблись номером». Не спрашивайте меня, почему, но я знал, что это не сумасшедший… И потом, в трубку кто-то еле слышно дышал. Все это происходило в самой середине ночи… А в третий раз я спросил того, кто был на другом конце провода, что ему надо, и попросил оставить нас в покое. Как и раньше, ответа я не услышал.
– И у вас нет мысли, кто это мог быть?
Отец отрицательно покачал головой.
– И все прекратилось?
Тот снова мотнул головой.
– Он снова позвонил. Через несколько недель… Это были выходные, и девочки приехали домой. Он сказал: «Могу я поговорить с Амброй или с Алисой?» Половина четвертого утра… Я спросил, кто он такой и знает ли, который час. Он повторил: «Могу я поговорить с Амброй или с Алисой?», словно ничего не услышал. Я сказал, что сейчас повешу трубку, а он повторил еще раз: «Могу я поговорить с Амброй или с Алисой»? Тогда я пригрозил, что сейчас вызову жандармов. И он сказал: «Передайте Амбре и Алисе, что они скоро умрут».
Сервас увидел, как в глазах отца снова отразился страх, тот самый огромный, неизмеримый страх, что он пережил той ночью.
– В эту ночь телефон звонил раз десять. Девочки проснулись. Все были напуганы. И я его в конце концов отключил.
– Он еще звонил?
– Да. Каждую субботу, в половине четвертого утра, когда девочки были дома. Несколько недель подряд… В конце концов я начал вообще отключать телефон перед сном.
– Вы спрашивали девочек, может, они предполагали, кто это мог быть?
Отец покачал головой.
– Они сказали, что не имеют ни малейшего понятия.
– Вы известили об этом жандармерию?
Он снова кивнул.
– Ну и?..
Его снова охватил гнев.
– Никаких известий с их стороны. Они сказали, что ничего не могут предпринять.
– Вы можете описать голос в трубке?
– Мужчина… молодой… лет двадцати, может, тридцати, но как узнаешь… Он говорил очень тихо.
– А вы смогли бы узнать этот голос?
Он с сомнением покачал головой.
– Вряд ли… Да нет, я же вам уже сказал, он говорил очень тихо.
– Благодарю вас, господин Остерман.
– Это еще не всё…
Голос его задрожал от гнева и укоризны, глаза засверкали.
Ковальский резко вскочил, словно ему дали под зад.
– Вот как?
– Он позвонил прошлой ночью…
На этот раз все застыли на месте.
– И что сказал?
Сервас увидел, как мгновенно осунулось лицо Ришара Остермана.
– Сказал, что они мертвы. И еще… что они получили то, что заслужили.
Глава 8, где речь идет о девственности и футболе
«Мертвые не разговаривают. Мертвые не думают. Мертвые не оплакивают живых. Мертвые мертвы, тут все просто. Но настоящая могила – это забвение», – думал Мартен.
Он разглядывал родителей Алисы и Амбры. Он не знал, что они испытывали. Да и откуда ему знать? Может, они все еще питали крошечную безумную надежду, что все это какая-то ошибка и там лежат не их девочки? Может, им хотелось скорее со всем этим покончить и вернуться домой, чтобы там выплакаться вдали от посторонних глаз? Становилось ли им страшно от мысли, что последний образ девочек, который останется у них в памяти, будет связан с тем, что они увидят через мгновение? Сервас перебирал в памяти все, что они рассказали о ночных телефонных звонках, и в особенности о последнем, самом мрачном, когда в ночь двойного убийства кто-то сообщил им, что девочки мертвы. Во «Франс Телеком» сразу направили запрос об идентификации звонившего. К этому подключились сети университетского кампуса. Безрезультатно. Снова звонили в жандармерию, но там сочли ночные звонки чьей-то скверной шуткой…
Родители девочек сидели рядышком напротив кабинета судебного медика, но друг к другу не прикасались. И Сервас спросил себя, выстоит ли эта семейная пара под ударом двойного траура.
Класа, похоже, такие соображения не волновали. Он видел слишком много трупов, слишком много насилия и слишком много горя, и истинного, и притворного. Медик сидел за столом, на котором ни один предмет не напоминал о смерти, как, к примеру, в больницах на рабочих столах крупных специалистов, где зачастую можно обнаружить резиновые муляжи мозгов, легких или сердец. Наоборот, в залитой солнцем оранжерее с пыльными цветными витражами, переоборудованной в кабинет, жизнь присутствовала повсюду. Над мебелью с металлических балок свешивались настоящие джунгли экзотических растений в горшках, которые заполняли все пространство, распространяя запах кормилицы-земли и гумуса. Горшки стояли и на дубовом столе рядом с массивным телефоном «Ролодекс». Сервас прочел несколько надписей на этикетках: Dracula chimaera (орхидея), Chamaecrista fasciculata (сорт папоротника), Dionaea muscipula (росянка). И все же ему показалось, что здесь, под застекленным оранжерейным потолком, чувствовался еле уловимый запах тления. Жизненный цикл природы непобедим: за смертью следует возрождение.
– Ну что ж, пойдемте, – сказал Клас, вставая с места.
Сервас заметил, как головы стариков медленно втянулись в плечи. Коротышка Клас провел их по длинному коридору, облицованному серым камнем, что придавало ему сходство с интерьером старинной крепости, толкнул металлическую дверь, нажал на выключатель, и они оказались в большом холодном зале, выложенном плиткой. Одна из стен сплошь состояла из блестящих стальных ящиков-холодильников. Клас сверился с карточкой идентификации, вставленной в картодержатель при каждом ящике, потом открыл одну из дверец, с дребезжанием выкатил оттуда длинный ящик на колесиках и сделал родителям знак подойти.
– Не задерживайтесь, – посоветовал он. – Это никому не нужно. Лучше пусть они останутся в вашей памяти такими, какими были раньше. Я хочу, чтобы вы просто взглянули, чтобы опознать их.
Отец подошел, а мать, казалось, окаменела.
Клас поднял покрывало.
Это, несомненно, была Алиса… Судебный медик открыл ее тело по грудь. Сервас заметил, что возле левого плеча у девушки было характерное родимое пятно. Она, казалось, спала. Старики почти одновременно закивали. Клас опустил покрывало. Затем выкатил второй ящик.
Когда он снова откинул покрывало, Сервас стиснул зубы, ожидая, какова будет их реакция.
У матери вырвался сдавленный, похожий на икоту, крик ужаса; отец быстро отступил назад и всхлипнул. Сервас отметил, что оба сразу же отвели глаза от изуродованного лица Амбры. Закусив губы, отец кивнул и, повернувшись спиной к ящикам и к дочерям, обнял жену.
– Подтверждаете ли вы, что это Амбра и Алиса Остерман, ваши дочери? – задал Клас вопрос, положенный по протоколу.
Сервас пробормотал «мне очень жаль» и выскочил на улицу глотнуть свежего воздуха, на ходу проклиная Ковальского, который послал его сюда одного.
На воздухе он вдруг почувствовал, что силы кончились. Зажег сигарету и курил, следя глазами за двумя молоденькими девчонками на другой стороне улицы. Они хохотали и шли широко и уверенно, словно весь город принадлежал им. Мартен глубоко затянулся и вслушался в шумы города. Клаксоны, тарахтение скутеров, ровный гул уличного движения, звон церковных колоколов, воркование голубей на крыше, обрывки музыки… Обычная жизнь, такая, как и всегда.
Ближе к вечеру Гамбье, республиканский прокурор, предстал перед журналистами на пресс-конференции. Он объявил о двух убитых студентках, сообщил о первых деталях, о платьях первопричастниц – Сервас и Ковальский скривились при этих словах, – но обошел молчанием оба крестика: и тот, что был на шее Амбры, и тот, что исчез. На выходе Ковальский отвел Мартена в сторонку:
– Вернись в кабинет и прочти эту чертову книжонку. И посмотри, нет ли еще совпадений. Может, это чтиво и вправду вдохновило убийцу; может, в ней есть еще что-то. Ты ведь у нас в группе интеллектуал…
И он, похлопав Серваса по плечу, протянул ему полиэтиленовый пакет с тем экземпляром книги, что нашли в комнате Амбры.
Сервас понял, на что намекает Ковальский. На его длинные волосы, на учебу на филфаке, на манеру говорить длинными фразами, а еще на то, что бывалые сослуживцы отвергали и одновременно презирали его мозги, чересчур набитые всякой всячиной.
– Интересно было бы знать, кто проник в комнату Амбры, кроме родителей, конечно, – сказал он вдруг. – Знал ли убийца, что девушки были поклонницами Эрика Ланга? И что у Амбры в комнате стоял томик «Первопричастницы»? Это не может быть простым совпадением.
– По меньшей мере, один человек об этом знал, – сказал Ковальский.
– Да. Эрик Ланг.
* * *
Когда Сервас вышел из Региональной службы судебной полиции, было уже 20.30. От ливня не осталось и следа. Стоял чудесный майский вечер, и тулузцы высыпали на улицу, на террасы кафе. Небо обрело оранжево-розовый оттенок, и стены домов из розоватого камня сразу заиграли новым цветом. Из окон домов и автомобилей вылетали и порхали в воздухе обрывки мелодий песенок-однодневок, которым вряд ли удастся пережить лето.
Мартен пешком дошел до улицы Мец, повернул налево и двинулся к площади Эскироль, потом свернул к Гаронне, по Новому мосту перешел в квартал Сен-Сиприан и зашагал по тротуару, от которого еще струилось накопленное за день тепло. И воздух тоже был теплый и ласковый.
Войдя домой в свои три маленькие комнаты, Сервас сразу почувствовал, как здесь жарко, несмотря на открытые окна. К нему на руки с разбега прыгнула Марго. Потом босиком, в белой в синюю полоску футболке на несколько размеров больше и в закатанных выше загорелых колен джинсах, появилась Александра. Она пристально на него взглянула, послала ему воздушный поцелуй и вернулась в гостиную, и Сервас услышал, как жена тихо разговаривает с кем-то по телефону. Музыка, которая доносилась из гостиной, была ему знакома: «The Cure» группы «Зенит». Александра в прошлом году затащила его на концерт. У него в голове промелькнула мысль: а не специально ли она сейчас поставила эту песню, может, ей надо, чтобы он не слышал разговор?
Мартен немного поиграл с дочкой – поднимал ее, раскачивал, сажал себе на плечи, щекотал, и на него дождем сыпались гогот, щебет, смех и притворные вопли протеста. Дочка, конечно, пока еще была маленькой зверюшкой, и надо ей было немного: есть, спать, играть, смеяться и быть любимой… Полная противоположность матери, подумал он не без доли вероломства.
Потом, уже поздним вечером, когда температура в квартире начала понемногу опускаться, а с улицы подул свежий вечерний бриз, Сервас устроился в уголке дивана поближе к открытому окну и достал книгу из мешочка для вещдоков.
Еще не начав читать, он вдруг засомневался: а есть ли смысл погружаться в эти страницы? Чего он ждет от книги? Надеется найти в ней разгадку? Но в игре обязательно кто-то должен водить. Если убийца вдохновился романом, что в данном случае вполне вероятно, он может так или иначе повторить линию сюжета. Сколько книжных магазинов продавали книгу в этом районе? В скольких библиотеках она есть? Что касается магазинов, то «Первопричастница» имела шумный успех. А это означает, что ее прочло слишком много народу, и всех уже не найдешь. Он начал читать и к концу второй страницы сказал себе, что это вовсе неплохо для легкого жанра. Стиль не такой напыщенный, как в письмах, хотя ему тоже чего-то не хватает. Может, амбиции, устремленности? Мартен снова углубился в чтение, но тут с улицы донесся голос какого-то пьяного. Он распевал знакомую арию, но на этот раз Сервас ее не узнал. Он, конечно, не литературовед, но в стиле этого автора было что-то такое… Где-то в самой глубине таились злоба и патологическая порочность. И они присутствовали буквально на каждой странице. Испорченность, разврат, садизм… Неужели именно это понравилось двум девочкам-подросткам в переходном возрасте, когда происходит преодоление страхов, когда потребность идти наперекор родителям с их ценностями, потребность в признании и любви так же неодолимо притягательна, как яркий свет для бабочек? Алиса и Амбра и были такими бабочками, которые только что вылезли из куколок и устремились в полет. Они искали себя, испытывали на прочность все родительские запреты. Для их душ, жадных до всего нового, романы Эрика Ланга должны были обладать мощной притягательностью.
До такой степени, что они позабыли обо всех правилах благоразумия и осторожности? В этом возрасте способность оценки риска зачастую еще слаба, ее заслоняет ощущение ложной вседозволенности. Эй, сударь, ты рассуждаешь, как психоаналитик…
– Что это ты там читаешь? – поинтересовалась Александра, входя в комнату.
Мартен показал ей обложку книги. По всей очевидности, она никогда не слышала ни о книге, ни об авторе.
– А что за книга?
– Детектив.
Жена уселась в кресло, положив на подлокотник скрещенные ноги и покачивая голой ступней с накрашенными ногтями.
– Ты теперь читаешь детективы?
– Не детективы, а один детектив…
– И что в нем такого особенного?
– У автора… мозги больно набекрень.
– Ух-х-х ты! Набекрень? Ему это зачтется, один – ноль в его пользу…
Мартен только сейчас понял, что Александра слегка навеселе. По голосу понял. Она и вправду держала в руке бокал с вином. Кончики розовых ногтей были острижены прямо и подчеркнуты белой полоской. Жена улыбалась, словно его слова ее ужасно развеселили.
– Что? – спросила она. – Что ты на меня так смотришь?
Сервас не ответил. Александра не сводила с него глаз, и в ее взгляде он заметил совершенно новое торжество.
– Марго спит? – спросил он.
Она кивнула. Щеки ее покрылись легким румянцем, губы слегка припухли против обычного.
– Я перебрала.
– И много?
– Это уже третий бокал.
В ее глазах он прочел призыв. Этот ритуал повторялся всякий раз, как жена возвращалась из долгого заграничного рейса. В такие моменты она была завлекательна ничуть не меньше любой встреченной в баре девчонки. Мартен словно вдруг видел перед собой незнакомую женщину.
И с этой незнакомкой ему было неловко. Порой у него тут же возникал вопрос: а как Александра ведет себя во время полетов? Он знал, что она предпочитала мужскую дружбу женской и могла запросто пойти в ресторан с совершенно незнакомым мужчиной, вовсе не считая, что это первый шаг к постели. Так, во всяком случае, она всегда утверждала.
И он знал, что у нее были свои секреты. И было их гораздо больше, чем у него. И с течением времени эта диспропорция стала отдалять их друг от друга. Мартен догадывался об этом по ее уклончивым ответам по возвращении из Гонконга или Сингапура. Например, когда он звонил ей, номер часто был занят. Когда Сервас задавал вопросы на эту тему, Александра отговаривалась простым совпадением. В совпадения он не верил. А может, это профессия сыщика начала на него влиять? Потом он долго не решался заводить речь на эту тему. Ложь. Если у него будет непреложное доказательство того, что Александра ему врет, как ему реагировать? «Никогда мне не ври. Ложь приводит меня в ужас. И я тебе ни разу не совру, слышишь?» Так Александра сказала ему в самом начале их отношений. Ему вспомнилось время, когда эти слова он чтил так же свято, как слова Евангелия.
– О чем ты сейчас думаешь? – спросила жена, перед тем как поднести бокал к губам. Тот уже почти опустел. А глаза ее блестели все больше и больше.
– О твоем предстоящем рейсе.
– К черту мой предстоящий рейс, – сказала Александра, вставая и огибая низкий столик, чтобы подойти к Мартену.
Она наклонилась и поцеловала его, остановившись напротив и запустив пальцы в его густую шевелюру. На языке у нее сохранился привкус белого вина. Приподняв футболку, взяла его руки и силой приложила к своей обнаженной груди.
– Окно открыто, а мы как раз напротив, – пробормотал Мартен, опрокидываясь на спинку дивана. – Вот соседи будут довольны…
– К чертям соседей, – отвечала она, и дыхание ее участилось.
Сервас знал: вероятность, что ее увидят, ее заводила, такая у нее была фишка. Александра обожала, когда на нее смотрели. Она расстегнула молнию на своих джинсах и, покрывая Мартена поцелуями, взяла его руку, завела к себе в трусики и принялась ею мастурбировать, продвигая ее все глубже и глубже.
Перекинув ногу через Мартена, она оказалась на нем верхом, упираясь коленями в кожаную обивку дивана и все глубже погружая в пышущие жаром трусики его руку. Пот струился с нее ручьем.
Свободной рукой Александра ерошила его волосы, гладила по голове и стонала. Мартену было очень неудобно так сидеть, но он ухитрился левой рукой расстегнуть ремень джинсов, потом кое-как лихорадочно добрался до пуговиц ширинки, вытащил из волос руку Александры и поднес ее к своей вздыбившейся, налившейся плоти. И почувствовал, как она сопротивляется, словно он собирался заставить ее прикоснуться к электроплитке. А потом Александра вся раскрылась, и пальцы Мартена глубоко вошли в нее. Он прерывисто вздохнул и снова с нежностью потянул к себе ее руку.
– Перестань!
Она с раздражением отстранилась. А Мартен, чтобы успокоить ее, вытащил пальцы. В любви жена всегда была эгоисткой, но никогда не бывало, чтобы она так долго вообще к нему не прикасалась. И когда он попытался ей помочь, заведя головку между ее бедер, она резко прижалась к нему, чтобы он смог войти в нее… а еще, чтобы положить конец эксперименту. Единственное, что буквально доводило ее до исступления, были его пальцы или член, проникший в нее. Она просто жаждала проникновения, в любой его форме, жаждала, как амазонка.
Мартен собрался что-то сказать – доведенная до болезненности эрекция постепенно спадала, пальцы пропитались запахом Александры, – но тут вдруг раздался крик. Марго. И этот крик превратился в вопль о помощи: «Папа!» Александра резко выпрямилась, но он опередил ее, встав и обогнув диван.
– Не надо. В последнее время ее беспокоят кошмары. Ничего страшного. Я к ней зайду.
У входа в коридор висело большое зеркало, и Сервас, еще не остывший от страсти и ярости, увидел в нем отражение Александры. Она поставила на столик пустой бокал, вынула из пачки сигарету и подошла к окну, повернувшись к комнате спиной.
* * *
«Клас классный», – такое прозвище было у судмедэксперта в отделе. Были и варианты, свидетельствующие о том, что какое-никакое воображение у сыщиков все же имеется: «Клас классический», «Клас, не поддающийся классификации». Если он не стоял в зеленой блузе перед чьим-нибудь трупом, шеф лаборатории патанатомии носил саржевые костюмы прекрасного покроя, рубашки с отогнутыми манжетами, на которых красовались пуговицы фирмы «С. Т. Дюпон», и шелковые итальянские галстуки-бабочки. В зимние холода он надевал шерстяное пальто, а летом – непромокаемый плащ. Все с фирменными этикетками, все очень дорогое.
Сервас и Ко наблюдали, как Клас шествует по тротуару: плащ аккуратно перекинут через руку, в другой руке черный кожаный кейс.
– «Армани», – сказал Ко.
– Что?
– Да это у нас такая игра, традиция такая. Мы заключаем пари насчет марки куртки или костюма. А потом задаем ему вопрос. Кто угадает – проставляется в ресторане.
Сервас вгляделся в подходящего патанатома.
– «Ральф Лоран», – рискнул он.
– А плащ?
– «Бёрбери».
– По меньшей мере.
– Здравствуйте, господа, – на ходу бросил Клас, проходя мимо них ко входу в здание. – Посвящаете молодого человека в ваши дебильные игры, Ковальский? Прошу вас, не заражайте его этими глупостями. У него пока еще относительно интеллигентный для сыщика вид.
– Такая уж у нас традиция, тубиб, – ничуть не смущаясь, шеф группы широко улыбнулся.
– Если б люди хоть немного знали студентов-медиков и их профессоров, никто не пошел бы на такое безумие, как пожертвовать свое тело для науки, – заверил Клас.
Они вошли в правую застекленную дверь, прошли по коридору и оказались в офисе, который принял облик джунглей. Несмотря на ранний час, под застекленной крышей уже становилось жарко. Клас устроил плащ на спинке стула, снял пиджак и повесил его на плечики, сделал блицобход своим растениям, потом открыл один из ящиков и вытащил оттуда большой кассетный магнитофон «Филипс».
– Ну-с, займемся этими юными особами, – сказал он.
Сквозь двустворчатую дверь они вошли в просторный зал, и атмосфера изменилась. Сервас разглядывал соломенные тюфяки и столы на колесиках, заставленные флаконами и тюбиками, тазиками и пинцетами, скальпелями и ножницами. На полу ждали своей очереди шланги для поливки. Оглядевшись, он перевел взгляд в центр зала. Тела Амбры и Алисы были уже подготовлены. Они лежали, вытянувшись, на двух стальных столах, в ярком свете, который только подчеркивал их хрупкую наготу. Если у живых есть секреты, думал Мартен, вспомнив Александру, то у мертвых для судебного медика их не может быть по определению. Анализы, пробы, осмотры и пальпация тел сразу открывают состояние здоровья, а зачастую – и моральное состояние их хозяев. Цирроз, гематомы, старые сросшиеся переломы с костными мозолями могут свидетельствовать о побоях и дурном обращении. Старые шрамы от пуль и холодного оружия, от ритуальных надрезов на коже и от самокалечения; снотворные, антидепрессанты, наркотики; венерические заболевания, повреждения ануса, следы аутоэротической асфиксии; легкие, просмоленные сотнями тысяч сигарет, исколотые шприцами руки, следы операционных рубцов; скверная личная гигиена, нечистоплотность; истощение, безумие, наконец, сама смерть – ничто или почти ничто не ускользнет от глаз патанатома. Ничто, кроме чувств, эмоций и мыслей, которые могли бы рассказать, как данное человеческое существо прожило свой последний миг на этой земле, прежде чем исчезнуть.
В коридоре Ковальский протянул Мартену мятные пастилки и ароматизированную мазь для ноздрей. Войдя в зал, тот сразу понял, зачем это было нужно. По залу плыл запах свежей крови, смешанный с запахами формальдегида и других химикатов, и все вместе взятое составляло труднопереносимый коктейль.
Войдя в зал и оглядевшись, Сервас удивился, почему совсем не волнуется. Он помнил, что тело отца тоже вскрывали после самоубийства, но Мартена, понятное дело, никто не просил присутствовать при вскрытии.
Клас на минуту вышел, а когда вернулся, на нем был зеленый рабочий халат и двухслойные перчатки, чтобы лучше предохранить руки от ранения скальпелем и возможного заражения, и от него пахло антисептическим мылом. Эксперта сопровождал молодой парень в такой же форме, в очках и хирургической маске. В одной руке он держал планшет с прихваченными зажимом страницами, а в другой – ручку.
Клас поставил магнитофон на край стального стола, перемотал пленку и включил запись.
– Производится вскрытие Алисы Остерман, двадцати лет, и Амбры Остерман, двадцати одного года, – проговорил он. – Приступаем к внешнему осмотру. – Повернулся к присутствующим. – Обычно я должен просто провести два вскрытия. Однако, поскольку мы пытаемся определить не только причину и обстоятельства смерти, но и выявить все сходства и различия двух сестер, то начнем исследование сопутствующим методом. Не скрою от вас, господа, что этот метод гораздо более традиционный и займет больше времени.
Еще несколько минут Клас в деталях уточнял вес, пол, телосложение и тщательнейшим образом осматривал тела – за исключением осмотра голов, чем он занялся позже – в поисках кровоподтеков, ран и давних шрамов. Занес в опись участки синюшности (которую он то ли из педантизма, то ли из стремления к точности назвал livor mortis[5]), остановившись на их виде и распределении по телу. Каждый раз, когда Клас что-то находил, он делал знак Ковальскому, и тот щелкал «Полароидом». Судебный медик, осторожно пальпируя шею Алисы, удостоверился в ее подвижности.
Затем он подошел к Амбре. Сервас старался не смотреть на бесформенную массу, в которую превратилось красивое личико, на один полуоткрытый глаз и совершенно утонувший в сплошном сизом отеке второй. Клас взял рентгеновский снимок и попросил всех подойти ближе.
– Множественные челюстно-лицевые травмы, – начал он, включив подсветку на экране. – Переломы костей носа с повреждением передневерхней стенки, смещение носовой перегородки и прилегающих структур. Переломы челюстей. Множественные переломы глазных впадин. Значительный отек лица. Наблюдается множество повреждений: обширные кровоподтеки, гематомы, открытые раны… И прежде всего – перелом основания черепа с тяжелой черепно-мозговой травмой. Вероятны внутричерепные гематомы, повлекшие за собой неврологические расстройства и внутричерепное кровотечение. Вскрытие черепа скажет нам больше.
Сервасу показалось, что в голосе патанатома зазвенел гнев. Видимо, Клас не настолько был лишен всяких чувств, как казалось на первый взгляд. Он отложил снимок, снова подошел к Алисе и почтительным движением раздвинул ей бедра. Ассистент протянул ему какой-то блестящий стальной предмет, назначение которого все сразу определили: это был гинекологический расширитель, влагалищное зеркало. Клас ввел зеркало и направил в промежность девушки луч узкой лампы-карандаша.
– Никаких следов повреждения влагалища, – сказал он через секунду.
Вместе с ассистентом они повернули тело так, чтобы свет был направлен на ягодицы, и Сервас отвел глаза.
– Установлено, что повреждений ануса тоже нет.
Все притихли.
– И вот что интересно, господа, – вдруг произнес судебный медик, и Мартен, снова взглянув в его сторону, увидел, что теперь он стоит между ног Амбры, направив свет лампы на гениталии.
Ко и Сервас нехотя подошли. Клас озадаченно нахмурил брови.
– В наличии девственная плева…
– И что это значит? – спросил Ковальский, который прекрасно знал ответ, но хотел услышать его из уст судебного медика.
– Девственница. Хотя бывает, что плева остается целой даже после коитуса… Причем девственна Амбра, а не ее сестра. Даже если, что маловероятно, у нее и был сексуальный контакт, то это явно произошло всего раз и по взаимному согласию… Здесь тоже никаких повреждений, ни вагинальных, ни анальных. Следовательно, мы можем утверждать, что насилия не было.
Сервас почувствовал, как внутри его нарастают тревога и беспокойство. Девственница. Что бы это значило? Амбре Остерман был двадцать один год, она увлекалась книгами Эрика Ланга с двенадцати лет, с пятнадцати лет переписывалась с ним, и эта переписка, судя по тону, заходила довольно далеко в интимной фамильярности. Амбра была хороша собой, за ней, несомненно, многие ухаживали. Да и, кстати говоря, ее студенческая комната, пропитанная запахом табака, алкоголя и духов и усыпанная окурками сигарет, явно выкуренных не в одиночестве, скорее походила на поле боя после вечеринки с обильными возлияниями. И несмотря на все это, девственница? Впрочем, почему бы и нет… А вот Алиса, младшая из сестер, во всем любящая порядок, девственницей не была. Что-то в этой картинке не складывалось. Вместо того чтобы внести ясность, вскрытие только все запутало. Что-то от нас ускользнуло, сказал себе Сервас.
Прежде чем приступить к осмотру внутренних органов, Клас осмотрел глаза и слуховые ходы. Потом он начал с того, что сделал глубокие надрезы на мышцах рук и бедер и, перевернув тело с помощью ассистента, – на мышцах ягодиц, икроножных мышцах и мышцах спины, чтобы выявить под кожей следы ударов.
Затем Клас проделал то же самое с телом второй жертвы и, уложив оба тела на спину, снова взялся за скальпель. На теле Алисы сделал широкий надрез в форме буквы Y от лопаток до лобка, добавил несколько дополнительных надрезов, отложил скальпель, и Мартен увидел, как он резким движением приподнял кожу, которая отделилась с противным глухим звуком, обнажив мышцы шеи и груди, диафрагму и грудную кость. А Клас тем временем закатывал кожу на ребрах, словно распахивал плащ. Затем он вырезал язык, вытянув его щипцами, и сквозь нижнюю челюсть добрался до трахеи, а оттуда – до грудной клетки, которая зловеще хрустнула. Когда же патанатом вытащил из груди, как какую-нибудь связку сосисок, все ярко-розовое торакальное дерево – гортань, легкие, сердце, – Мартен не выдержал и опрометью бросился к двери.
* * *
– Ну, как, порядок?
Полчаса спустя, уже в коридоре, Сервас кивнул: порядок. Он успел отдышаться, и щеки у него чуть порозовели. Ковальский сообщил, что вскрытие подтвердило первоначальную версию: Алиса умерла от сильных ударов по затылку, приведших к черепно-мозговой травме и перелому основания черепа. Амбру же забили до смерти ударами по лицу. Возможно, смерть наступила не сразу. Сила, с какой были нанесены удары, явно свидетельствует о том, что били в состоянии бешеной, неистовой ярости. Однако, вне зависимости от вопроса уголовной ответственности, разве любое убийство не совершается за гранью как здравого смысла, так и безумия? В данном случае встает вопрос: девушка не была изнасилована… каков же тогда мотив убийства?
Было уже 11.30, когда они вышли из Института судебной медицины, отправились на машине в центр Тулузы, в кафе возле Капитолия, и заказали два кофе. Стало уже жарко, и бледно-голубое небо чуть подрагивало над крышами. Сервас сел за столик, и его взгляд упал на брошенную кем-то газету.
ОМ[6] – король Европы!
Он вздохнул. На радио, на телевидении, да и во всех кулуарах комиссариата это была единственная тема для обсуждения. Кого интересовали предстоящие ядерные испытания англичан, русских и американцев? Кого заботило, что к 1993 году в мире насчитывалось уже 70 000 готовых к действию носителей ядерных боеголовок, которые могли обрушиться на наши головы в любую минуту: когда мы пьем кофе, занимаемся любовью или обсуждаем последний матч ПСЖ[7] – ОМ? Да никого. Зато победа ОМ над «Миланом» в финале кубка Европы стала неисчерпаемым источником анекдотов и сплетен среди мужского состава Региональной службы судебной полиции, в одночасье превратившегося в гигантский клуб болельщиков. Сервас больше не решался даже подойти к кофе-автомату, чтобы не выдать своего полного невежества в футбольных вопросах.
Он пролистал газету, громко шурша страницами, пропустил заметку о жалобе футбольного клуба «Валенсия» на попытку подкупа и на шестой странице нашел нужную статью: «Две студентки найдены мертвыми на острове Рамье». Быстро пробежал статью глазами. Журналист по фамилии Пейроль придерживался фактов, ничего не приукрашивая и не впадая в преувеличенно драматический тон. Очко в его пользу. Историю с крестиком он обошел молчанием. А чтобы держать читателей в постоянном ожидании, пообещал вот-вот сообщить о новых открытиях в расследовании. Фото вышло расплывчатым: были видны лишь два ствола деревьев, два темных силуэта полицейских в форме, а жертвы почти не получились из-за слишком большого расстояния съемки. К тому же шел сильный дождь. Ладно. Все равно это так не останется. В борьбу вступят какие-нибудь очередные бумагомаратели, и Пейроль уже покажется скорее упрямым пронырой-фокстерьером, чем сенбернаром.
