Увидев меня, Татьяна отпустила девушку. Через месяц, в июне, та вышла в предродовой отпуск. Я не стал бы обо всем этом писать, если бы через год не увидел ее, пришедшую за своими декретными копейками…
Лицо ее было покрыто безобразными шрамами, но смотрело так, как будто эти ожоги покрывают наши лица – лица Павловского, Буровой, мое лицо.
Почему она окунула лицо в таз с кипятком?
Если бы не это лицо, она не забеременела бы по глупости.
Если бы не оно, Павловский не взял бы ее себе.
Чтобы посматривать плотоядно.
Как смотрел я.
Я шел, думая ни о чем. Услышал:
– Подай, сынок… Мне в церковь надо…
Очнулся, увидел одутловато-рыхлое лицо, спитое, заразно несчастное. Неприязненно отвел глаза. Пройдя вперед, оглянулся – заразно несчастное лицо обращалось к даме, ступавшей вслед за мной. Та, поджав губы, отвела в сторону высокомерный подбородок.