Руслан Белов
Роковая женщина
– Привет, я – Саша.
– А я – Дима.
– Ты как сюда попал?
– Да уехал в командировку. И на следующий день получил телеграмму от мамы: "Машенька тебе изменяет". Ну, сел на самолет и домой. Приехал поздним вечером совершенно озверевший – Землю бы перевернул, влетаю в прихожую – шарах дипломатом по зеркалу, влетаю в спальню, налетаю на шкапчик, и вон его в открытое окно, потом – в гостиную, а там жена, вся такая домашняя, носки мои штопает. Ну, я и умер от радости. А ты как загнулся?
– Да я в том шкапчике сидел…
Потом явился другой анекдот.
Еврей пришел вечером домой. Пошел к шкапчику переодеваться. Открыл. Стал вертеть плечики, рассматривая домашнюю одежду: "Это я не одену. На этом пятно от вчерашнего ужина. Привет, Мойша. А вот самое то".
Александр Константинович закряхтел:
– Дай мне снотворного, без него не засну.
Она поднялась, пошла на кухню.
Вернулась.
Он попил.
Стало тихо.
Через пять минут в скважину вошел ключ.
Повернулся два раза.
И явилась Ксения.
Если бы лицо ее было тревожно, или требовало прощения, он бы удрал. А оно заговорщицки улыбалось.
Она предлагало выкинуть фортель.
Поставить галочку в биографии, которая долго будет греть сердце. Совершить то, чем согреется старость.
Он схватил ее за руку, рванул к себе.
Она оказалась на нем.
Дверца сообщником закрылась.
Они почувствовали себя в гнездышке. В шалаше.
Шкаф был дубовым, и потому не трясся.
Через час Александр Константинович проснулся.
– Ксюша, где ты?
Никто не ответил.
Смирнов и Ксения спали – ночь была бессонной.
Шкаф стоял стеной. Он был мужчиной и не открыл бы дверец и бульдозеру.
Александр Константинович встал, подошел к окну. Посмотрел в окно.
– Она в это время купается… Ну да ладно. Пойду к Ивану Ивановичу, он ждет новостей. Надо его порадовать.
Оделся, ушел.
Дверца шкафа распахнулась.
Свет разбудил любовников. Они стали целоваться. Сначала сонно, потом как в последний раз. Оторвавшись, она сказала:
– Ты иди. Сейчас все на берегу. И живи. Пусть умирают они.
– Договорились.
Смирнов попытался покинуть шкаф.
– Подожди. Ты ведь любил меня? Скажи: "Я любил тебя".
– Я любил тебя, когда мы спали. Тогда ты становилась моей, и я любил. А потом, когда мы садились, ты на диван, я в кресло, я видел другую женщину…
– Да, я другая. Но с тобой я становилась не собой. И этой женщины мне часто не хватает.
– Ты и в самом деле хотела, чтобы я умер?
– Да. Я и сейчас хочу. С тобой трудно жить. Даже если ты далеко.
– Твои слова так противоречивы…
– Ты меня сделал противоречивой. Ты меня сделал грешницей. Я жила, все происходило, как у всех, а ты пришел, все выведал и сказал, что мои мужчины умирают оттого, что меня не любил отец, не любили родители и я не научилась любить. И еще ты говорил… да что говорить, ты – жесток…
– Я это говорил, потому что у тебя есть сыновья… Чтобы ты поняла, что в детей надо вкладывать душу, а то ее не будет.
– И между ними и мной ты влез…
– Как это?
– Помнишь, что ты сказал на Новый год, узнав, что из года в год я дарю им одни и те же подарки?
– Помню.
– Так вот, они все слышали. Убирайся, – вытолкнула из шкафа.
Он картинно упал на ковер.
Она не посмотрела.
Он встал, постоял, глядя на женщину, продолжавшую сидеть среди ночнушек.
Оделся.
– Ты знаешь, что должно было случиться с тобой за то, что ты променял меня на свою свинку? – раздалось из шкафа. – Я все продумала до мелочей.
Он присел перед ней. Отодвинул голубой пеньюар, чтобы увидеть лицо.
Она плакала.
Он вытер ей слезы.
– Что-то я тебя плохо понимаю. Что-то должно было случиться, ты все продумала, а я променял.
– Не дурачься. Ты ведь догадался…
– Я догадался? О чем?
– Да у тебя на лице все было написано, что ты догадался…
– Что ты хочешь со мной что-то сделать?
– Да! Ты ушел с этими мыслями в туалет, а вернулся на что-то решившимся.
– В туалете мне пришло в голову, что я – параноик. А что ты хотела со мной сделать?
– О, многое! Ты заслужил! Ты догадался, как и почему умер Борис, хотя я врала тебе, много врала. Ты понял, что привело Глеба к гибели, но не стал относиться ко мне с уважением. Я фактически убила двух человек, нет, трех – потом Димон повесился – а ты смотрел на меня как на женщину, которую приятно трахать, и которой нравиться с тобой трахаться. А потом и вовсе променял на морскую свинку. Если бы ты ее выкинул…
– Да, я многое из твоей жизни понял, даже на повесть хватило…
– Как ты ее назвал?
– "Руслик-Суслик и другие".
– "Другие" – это я?
– В основном – да. Ты должна понимать, что ты для меня одновременно и женщина, и человек. С женщиной я спал, а человека старался понять. И уразумел, что и Борис, и Глеб, и Димон все равно погибли бы. И потому ты – не хладнокровная убийца, а орудие судьбы. И более того, я пришел к мысли, что и Борис, и Глеб и Димон были по отношению к тебе орудиями судьбы. Вы все жили в своем своеобразно искривленном пространстве, Танатосом искривленном, и потому потихоньку друг друга истребляли…
– А ты не в этом пространстве живешь?
– Нет. В моем пространстве нет отцов, дающих согласие на убийство сыновей, нет женщин, убивающих мужей, в моем пространстве есть поэты с дынями в руках, поэты, которые ночью о тебя спотыкаются и падают на кулеш, оставленный на завтрак. В моем пространстве есть женщина Ксения, почти есть, потому что она проникла в него одним лишь влагалищем и чуть-чуть левой грудью, под которой я иногда чувствовал сердце…
– Трепач! Ты все превращаешь в слова.
Голос был нежным. Точки соприкосновения их миров были определены верно.
– А что ты собиралась со мной сделать? – поцеловал в губы.
– Почему собиралась? Я и сейчас собираюсь.
– Я не секс имею в виду.
– Я тоже.
– Ну так что?
– Я собиралась выдать тебя Александру Константиновичу.
– Выдать?!
– Да. Я помнила, что в августе ты собираешься пройти пешком от Адлера до Ялты. И придумала поймать тебя здесь. Наняла пляжных боев, чтобы не пропустить, если появишься, когда обед или еще что. И ты попался. Все получилось, как я хотела…
