Луи Байяр
Всевидящее око
– Видите ли, раньше ничего подобного здесь не случалось, – сказал Тайер.
– Именно так, – подтвердил капитан. – И не должно случиться впредь.
– Со всем моим уважением, джентльмены, – произнес я, – но не нам же судить! Я имею в виду: никто ведь не знает, что творится в голове у какого-нибудь парнишки изо дня в день. Вполне возможно, завтра… – Я почесал затылок. – Завтра бедняга этого не сделал бы. Завтра он был бы жив. А сегодня… сегодня он мертв, не так ли?
Хичкок прошел вперед и оперся на резную спинку стула.
– Мистер Лэндор, вы должны понять наше положение. На нас возложили особую ответственность за этих молодых людей. Мы, по сути, заменяем им родителей. Наш долг – сделать из них джентльменов и солдат, и именно к этому мы и гоним их. Я не извиняюсь за свои слова: мы именно гоним их, мистер Лэндор. Но склонны считать, что знаем, когда надо остановиться и перестать гнать.
– Мы склонны думать, – сказал Сильванус Тайер, – что любой из наших кадетов может прийти к нам – ко мне или к капитану Хичкоку, офицеру-преподавателю, командиру кадетов – и обратиться за помощью, если у него появятся духовные или физические проблемы.
– Как я понимаю, ничто ничего не предвещало.
– Никаких предупреждающих сигналов.
– Ну, ничего не поделаешь, – проговорил я. (Излишне оживленно, на мой взгляд.) – Уверен, вы сделали все возможное. Никто не может требовать большего.
Оба немножко подумали над моими словами.
– Джентльмены, – продолжил я, – полагаю… Конечно, могу ошибаться, но полагаю, что теперь вы откроете мне, ради чего я вам понадобился. Потому что я все еще не могу взять в толк. Парень повесился; это дело коронера[11], ведь так? А не констебля в отставке… со слабыми легкими и плохим кровообращением.
Я увидел, как Хичкок выпрямился.
– К сожалению, – заявил он, – это, мистер Лэндор, еще не конец.
Затем последовало новое долгое молчание, еще более настороженное, чем предыдущее. Я переводил взгляд с одного мужчины на другого, ожидая, когда кто-нибудь из них двинется дальше. Наконец Хичкок сделал глубокий вдох и заговорил:
– Ночью… между двумя тридцатью и тремя… тело кадета Фрая исчезло.
Я должен был сразу распознать его, это ритмичное биение. Не бой барабанов, а удары собственного сердца.
– Вы говорите, исчезло?
– В приказах… очевидно, в приказах возникла какая-то путаница, – признался Хичкок. – Сержант, которому было поручено охранять тело, покинул свой пост, так как якобы нужен был в другом месте. Когда его ошибка обнаружилась… Скажем так, когда он вернулся на свой первоначальный пост… тело уже исчезло.
Я поставил стакан на пол с величайшей осторожностью. Мои глаза закрылись по собственной воле и открылись после странного звука, который, как я вскоре выяснил, шел от моих трущихся друг о друга рук.
– Кто забрал тело? – спросил я.
Впервые в теплом, обволакивающем голосе капитана Хичкока прозвучали жесткие нотки.
– Если б мы знали, – отрезал он, – нам не понадобилось бы вызывать вас, мистер Лэндор.
– Тогда скажите, было ли оно найдено.
– Да.
Хичкок вернулся к стене, как бы выполняя самостоятельно возложенную на себя обязанность по ее охране. После этого наступило продолжительное молчание.
– Где-то на территории? – нарушил я тишину.
– У ледника, – уточнил капитан.
– То есть его вернули?
– Да.
Он собирался сказать больше, но остановился.
– Ну, – сказал я, – в академии есть некоторое количество шутников, не сомневаюсь. И нет ничего необычного в том, что молодые люди проказничают с телами. Радуйтесь тому, что они не раскапывают могилы.
– Мистер Лэндор, все это выходит далеко за грань шутки.
Он прислонился к краю стола Тайера. А затем этот закаленный в боях офицер стал вдруг запинаться:
– Кто… кто бы ни… снял тело кадета Фрая, он, должен признаться, совершил особенное, я бы даже сказал, особенное до ужаса осквернение. Такого рода… что не каждый…
Бедняга, он, возможно, и дальше продолжал бы вот так топтаться на месте, предоставляя Сильванусу Тайеру перейти к сути. С прямой спиной, положив одну руку на футляр для документов, а другой сжимая шахматную ладью, тот поднял голову и сообщил новость с таким видом, будто зачитывал результаты зачета:
– У кадета Фрая было вырезано сердце.
Повествование Гаса Лэндора
3
Когда я был мальчишкой, мы переступали порог больницы только тогда, когда собирались умереть или когда были настолько бедны, что нам становилось плевать, умрем мы или нет. Мой отец, скорее, перешел бы в баптизм[12], чем обратился в больницу, но возможно, изменил бы мнение, если б увидел госпиталь Вест-Пойнта. Учреждению исполнилось всего полгода на тот момент, когда я вошел туда: свежеокрашенные стены, тщательно вычищенные полы и деревянные панели, все кровати и стулья обработаны серным и хлорноватокислым газом, по коридорам течет поток напоенного запахом мха воздуха.
В обычный день нас встретила бы парочка сияющих сестер-хозяек; может, показала бы нам вентиляционную систему или операционную…. Но не сегодня. Одну из них отправили домой, после того как она упала в обморок, другая же от переживаний не могла вымолвить ни слова. Смотрела сквозь нас куда-то вдаль, словно за нами следовал целый полк, но, не найдя его, потрясла головой, повела по лестнице в палату Б-3 и прошла мимо открытого камина к кованой кровати. Замерла на секунду. Затем сдернула льняную простыню с тела Лероя Фрая.
– Прошу меня простить, – сказала она.
И, выйдя, закрыла за собой дверь, словно хозяйка дома, оставляющая мужскую часть своих гостей поразмышлять.
Читатель, даже если б я прожил сто лет и потратил миллион слов, все равно не смог бы описать, что это было за зрелище.
Поэтому буду двигаться вперед маленькими шажками.
Лерой Фрай, мертв-мертвешенек, лежал на перьевом матрасе между чугунными арками изголовья и изножья.
Одна рука замерла на нижней части живота; другая сжата в кулак.
Глаза приоткрыты, словно барабаны только что пробили побудку.
Рот перекошен. Из-под верхней губы виднелись два желтоватых передних зуба.
Шея была темно-алой, с черными полосами.
А его грудная клетка…
То, что осталось от груди, было красным. Оттенки красного были разными, в зависимости от того, где грудную клетку разломали, а где просто раскрыли. Моей первой мыслью было, что на него воздействовала какая-то очень мощная ударная сила. Упавшая сосна… нет, слабовато; метеор вылетел из-за облака…
Однако он не был выпотрошен. Возможно, так было бы лучше. Тогда не пришлось бы смотреть на безволосые лоскуты кожи на груди, раздробленные края костей и на нечто вязкое, что пряталось глубоко внутри и оставалось тайной. Я видел сморщенные легкие, полукруг диафрагмы, мягкие очертания печени, имевшей тепло-коричневый оттенок. Я видел… все. Все, кроме органа, которого не было на месте, который обычно первым привлекает внимание и который исчез.
Стыдно признаться, Читатель, но в тот момент мне в голову пришла одна мысль – при иных обстоятельствах я даже не стал бы упоминать тебе о ней. Мне показалось, от Лероя Фрая осталась только одна вещь – вопрос. Единственный вопрос, заданный его безмолвным ртом, зеленоватым оттенком его безволосой кожи…
Кто?
По пульсации внутри себя я понял, что должен дать ответ. Независимо от того, какая мне грозит опасность, я должен выяснить, кто унес сердце Лероя Фрая.
Поэтому я стал искать ответ тем методом, который применяю всегда. Задавая вопросы. Не в пустоту, нет, но человеку, стоявшему в трех футах от меня: доктору Дэниелу Марквизу, хирургу Вест-Пойнта. Он вслед за нами вошел в палату и робко посматривал на меня исчерченными красными прожилками глазами, горя желанием, я думаю, принять участие в обсуждении.
– Доктор Марквиз, какие действия предпринимает человек, – я указал на тело на кровати, – совершая такое?
Доктор провел рукой по лицу. Я объяснил этот жест усталостью; на самом же деле он прятал возбуждение.
– Делается первый надрез, это несложно. Скальпелем, подойдет любой острый нож.
Сев на своего конька, Марквиз наклонился над Лероем Фраем и водил в воздухе невидимым лезвием.
– Самое сложное – добраться до сердца. Придется убрать с дороги ребра и грудину. Эти кости, гм, не такие плотные, как позвоночник, но достаточно твердые. Никто не будет разбивать или ломать их, так как рискует повредить сердце. – Он уставился в разверстую грудную клетку Лероя Фрая. – Остается единственный вопрос: где резать? Первый вариант – прямо по грудине… – Лезвие доктора со свистом разрезало воздух. – Да, но тогда все равно придется раздвигать ребра, может, даже ломом, и это трудная задача. Нет, надо сделать – что и было сделано – кольцевой разрез. По грудной клетке, а потом два разреза поперек грудины. – Он отступил на шаг, оглядел результаты и заключил: – Судя по имеющейся картине, я бы сказал, что он использовал пилу.
– Пилу…
– Такую, какой хирурги ампутируют конечности. У меня есть одна в кабинете. За неимением таковой, он мог использовать ножовку. Только это тяжелая работа. Нужно пилить так, чтобы лезвие не углублялось в грудную полость. Кстати, взгляните сюда, на легкие. Видите эти порезы? Около дюйма длиной? Есть порезы и на печени. Сопутствующие разрывы, я думаю. Результат того, что лезвие наклоняли под углом наружу, чтобы сохранить сердце.
– О, доктор, вы очень помогли, – сказал я. – Будьте любезны, поведайте, что происходит дальше? После того, как ребра и грудина распилены?
– Ну, дальше уже совсем все просто. Нужно разрезать перикард. Это оболочка вокруг эпикарда, помогает поддерживать сердце.
– Так…
– Затем нужно перерезать, гм, аорту. Легочную артерию. Предстоит пробраться через кровеносные сосуды, но это дело нескольких минут. Тут подойдет любой качественный нож.
– Доктор, разве не должно быть фонтана крови?
– Только не из тела, которое мертво несколько часов. Конечно, могло вытечь некоторое количество. Однако я подозреваю, что к тому моменту, когда он взял его сердце, – не без доли удовлетворения сказал он, – оно было сухим.
– Что дальше?
– О, так уже почти все сделано, – сказал хирург. – Весь узел выходит чистым. Сердце довольно легкое, многие не знаю этого. Оно чуть крупнее кулака, весит не больше десяти унций. Когда пустое, – добавил он, в подтверждение своих слов похлопывая себя по груди.
– Итак, доктор… надеюсь, вы не возражаете против того, что я задаю вам все эти вопросы?
– Вовсе нет.
– Может, вы расскажете нам что-то еще о том человеке, который все это совершил. Что ему понадобилось бы, кроме инструментов?
Легкое замешательство, когда он отвел взгляд от тела.
– Дайте-ка подумать. Он… должен быть сильным по тем причинам, что я уже назвал.
– Значит, это не женщина?
Марквиз хмыкнул.
– Нет, во всяком случае, ни одна из тех, с кем я имел удовольствие быть знакомым.
– Что еще понадобилось бы?
– Много света. Для проведения такой операции ему понадобился бы свет. Я не удивился бы, если б мы нашли в полости свечной воск.
Его голодный взгляд вернулся к телу. Пришлось дернуть доктора за рукав, чтобы оттащить его, когда он ринулся к кровати.
– Доктор, а что насчет его медицинской квалификации? Для этого ему нужно было бы, – я улыбнулся, прямо глядя ему в лицо, – иметь такое же хорошее образование и многолетнюю практику, как у вас?
– О, необязательно, – застенчиво сказал он. – Ему нужно было бы знать… что искать да чего ожидать. Где делать разрез. Небольшие познания в анатомии – да, но быть врачом не надо. Или хирургом.
– Безумец, вот кто он!
Это вмешался Хичкок. Чем, признаюсь, испугал меня. Все это время у меня было такое чувство, будто мы с доктором Марквизом (и Лероем Фраем) одни.
– Кем он еще может быть, кроме как безумцем? – спросил Хичкок. – И он все еще здесь, насколько нам известно, готовит новые гнусности. Разве я… Неужели больше никого не уязвляет даже мысль о нем? Ведь он все еще здесь!
Он был чувствительным человеком, наш Хичкок. Несмотря на внешнюю твердость, мог болеть душой. И желать утешения. Легкого похлопывания полковника Тайера по плечу оказалось достаточно, чтобы напряжение покинуло его.
– Спокойнее, Итан, – сказал Тайер.
То был первый, но не последний раз, когда их альянс напомнил мне своего рода супружеский союз. Я ничего не имею в виду – только то, что у этих двух холостяков был какой-то договор, гибкий и закрепленный чем-то невысказанным. Один раз – и только один (я узнал об этом позже) – они разорвали отношения: за три года до описываемых событий по вопросу о том, нарушили ли следственные суды Вест-Пойнта положения Военного кодекса. Ничего страшного не случилось. Год спустя Тайер призвал Хичкока к себе. Рана от разрыва зарубцевалась. И все это передалось в том похлопывании. Да, и Тайер был главным. Всегда.
– Уверен, все мы испытываем то же самое, что и капитан Хичкок, – сказал он. – Не так ли, джентльмены?
– Это делает честь капитану – то, что он облек это в слова, – сказал я.
– Естественно, смысл всего этого, – добавил суперинтендант, – предоставить нам больше возможностей, чтобы найти преступника. Разве не так, мистер Лэндор?
– Конечно, полковник.
Не успокоившись, ни в малейшей степени, Хичкок уселся на одну из свободных кроватей и уставился в окно, выходившее на север. Мы отнеслись к нему с уважением. Помню, я даже стал отсчитывать секунды. Одна, две…
– Доктор, – сказал я, улыбаясь, – вы можете рассказать нам, сколько времени ушло бы у человека на такую операцию?
– Трудно ответить, мистер Лэндор. Прошли, знаете ли, годы с тех пор, когда я в последний раз делал вскрытие, причем никогда не заходил так далеко. По моим предположениям, если учесть сложные условия, я бы сказал, что час. Может, полтора.
– И бóльшую часть времени отняло бы распиливание?
– Да.
– А если их было двое?
– Ну, тогда они встали бы по обе стороны и справились бы за полчаса. А вот трое были бы уже толпой. Третий дело не ускорил бы; он мог пригодиться только для того, чтобы держать фонарь.
Фонарь, точно. При взгляде на Лероя Фрая меня не покидало необъяснимое ощущение, будто кто-то освещает его. Я объяснил бы это тем фактом, что его глаза были направлены на меня, смотрели из-под полуприкрытых век – если вообще можно было допустить, что он смотрит. Потому что глаза закатились вверх, как поднятые жалюзи, и в щелках между веками серебрилась белизна.
Я подошел поближе к кровати и кончиками пальцев оттянул веки. Они на секунду застыли в этом положении, прежде чем вернуться назад. Я почти не обратил на это внимания, потому что принялся изучать следы на шее Лероя Фрая. Они не складывались в единую полосу, как я предполагал вначале, а переплетались, рисуя картину мучений. Задолго до того, как петля пережала дыхательное горло кадета, веревка вдавливалась в кожу, разрывая ее.
– Капитан Хичкок, – сказал я, – мне известно, что ваши люди провели поиски, но что конкретно они искали? Человека? Или сердце?
– Могу сказать вам только, что мы прочесали окрестности и ничего не нашли.
– Ясно.
Он был рыжеватым блондином, этот Лерой Фрай. Длинные светлые ресницы. Мозоли от ружья на правой руке и яркие волдыри на кончиках пальцев. И родинка между двумя пальцами на ноге. Всего день назад он был жив.
– Может кто-нибудь напомнить мне, где было найдено тело? – спросил я. – После того, как из него вынули сердце.
– Рядом с ледником.
– Боюсь, доктор Марквиз, мне придется снова обратиться к вашему опыту. Если б вы… если б вы хотели сохранить сердце, как бы вы это сделали?
– Ну, я, наверное, нашел бы какой-нибудь контейнер…. Не обязательно большой.
– Да?
– Потом обернул бы чем-нибудь сердце. Может, муслином. Или газетой, если б не смог найти ткань.
– Продолжайте.
– А потом я… я поместил бы его… – Он замолчал. Его рука непроизвольно поднялась к горлу. – В лед, – сказал он.
Хичкок встал с кровати.
– Вот до чего дошло, – сказал он. – Безумец не только вынул сердце у Лероя Фрая. Он хранит его на льду.
Я пожал плечами. Развел руки в стороны.
– Такое возможно, не более.
– Но ради какой, черт побери, цели?
– О, этого я вам сказать не могу, капитан. Я только что приехал сюда.
В палату уже успела войти сестра-хозяйка, подгоняемая чувством долга: ей для чего-то понадобился доктор Марквиз, не помню, для чего. Я только помню полный сожаления взгляд доктора: ему не хотелось уходить.
Так что мы остались втроем: я, Тайер и Хичкок. И Лерой Фрай. Потом забили барабаны – кадетов призывали на вечернее построение.
– Итак, джентльмены, – сказал я, – деваться нам некуда. Вы вляпались в неприятную историю. – Снова развел руками. – Я и сам немного озадачен. Одного не могу понять: почему вы не обратились к военным властям?
Долгое молчание.
– Такие вопросы требуют их внимания, – сказал я, – не моего.
– Мистер Лэндор, – сказал Сильванус Тайер, – вы не против прогуляться со мной?
Мы прошли недалеко, по коридору и обратно. Потом еще раз. И еще раз. Это очень напоминало военные учения. Тайер был на четыре дюйма ниже меня, но спину держал более прямо, и манеры у него были более уверенными.
– Как вы понимаете, мистер Лэндор, мы оказались в щекотливом положении.
– Не сомневаюсь.
– Эта академия… – начал он. Но его голос прозвучал слишком громко; Тайер тут же приглушил его. – Эта академия, как вам известно, существует менее тридцати лет. Половину этого срока я являюсь здесь суперинтендантом. Думаю, можно с уверенностью сказать, что ни сама академия, ни я еще не стали постоянными величинами.
– Думаю, это вопрос времени.
– Что ж, как и у любого молодого учреждения, у нас появились влиятельные друзья. И грозные недоброжелатели.
Глядя в пол, я высказал предположение:
– Президент Джексон относится ко второму лагерю, не так ли?
Тайер быстро огляделся по сторонам.
– Я не стану делать вид, будто знаю, кто к какому лагерю принадлежит, – сказал он. – Знаю только то, что на наши плечи лег тяжелейший груз. Неважно, сколько офицеров мы выпускаем, неважно, сколько пользы приносим нашей стране, – мы всегда, боюсь, оказываемся в положении обороняющихся.
– Против кого, полковник Тайер?
– О. – Он бросил взгляд в потолок. – Элитарность, вечная тема… Наши критики утверждают, что мы отдаем предпочтение отпрыскам богатых семей. Если б они знали, сколько наших кадетов родились на фермах, сколько среди них сыновей мастеровых, предпринимателей… Это Америка, мистер Лэндор, чья история пишется маленькими людьми.
Как же мило это прозвучало в том коридоре! «Америка, чья история пишется маленькими людьми…»
– Что еще, полковник, говорят ваши критики?
– Что мы слишком много времени тратим на подготовку инженеров и мало – на подготовку солдат[13]. Что наши кадеты поступают на должности, которые должны доставаться офицерам более высокого ранга.
«Лейтенант Медоуз», – подумал я.
Тайер шел по коридору, подладив свой шаг под ритм барабанов снаружи.
– Думаю, нет надобности рассказывать вам о недавно появившемся направлении критики, – сказал он. – О том, в котором утверждается, будто нашей стране вообще не нужна постоянная армия.
– Интересно, чем бы эти критики хотели ее заменить?
– Очевидно, такой же милицией[14], как была в старину. Толпой из деревенских общин. Солдатами понарошку, – без всякой горечи сказал он.
– Но нашу последнюю войну выиграла отнюдь не милиция, – возразил я. – Это были люди типа… генерала Джексона.
– Как приятно знать, мистер Лэндор, что мы с вами придерживаемся одного мнения… Однако факт остается фактом: бо´льшая часть американцев шарахается при виде человека в форме.
– Вот поэтому мы и не носим ее, – тихо сказал я.
– Мы?
– Простите; мы, констебли. Оглянитесь, и вы не встретите констебля – если подумать, то и любого сотрудника правоохранительных органов Нью-Йорка, – который одеждой обозначал бы свою сферу деятельности. Форма действительно отталкивает народ, не так ли?
Забавно, я не стремился к этому, но поднятая тема разожгла между нами искорку братской близости. Нет, я не утверждаю, что Сильванус Тайер улыбнулся – я ни разу в жизни не видел, чтобы он улыбался, – однако торчавших из него иголок поубавилось.
– С моей стороны было бы большим упущением, мистер Лэндор, если б я не упомянул о том, что львиная доля атак была направлена на меня. Меня называли тираном. Деспотом. Варваром – это самый мягкий вариант.
На этом он остановился, чтобы дать словам осесть.
– В общем, полковник, ситуация тяжелая, верно? – подытожил я. – Если взглянуть на нее с вашей стороны. И если станет известно, что под… под вашим жестоким управлением кадеты гибнут, доходят до того, что лишают себя жизни…
– О Лерое Фрае уже стало известно, – сказал он; тон у него был ледяным, как звезда. (Братской близости как не бывало.) – Я не мог помешать этому, как не могу помешать людям делать выводы. В настоящий момент моя единственная цель – не дать определенным кругам взяться за расследование.
– Определенным кругам в Вашингтоне, – предположил я, глянув на него.
– Именно так.
– Кругам, которые враждебно воспринимают само существование академии. Они будут искать повод, чтобы разнести ее по кирпичику.
– Именно так.
– Но если вам удастся показать им, что у вас все под контролем – что кто-то занимается этим делом, – тогда вы сможете дольше сдерживать охотничьих псов.
– Чуть дольше, но да.
– А что, полковник, если я ничего не выясню?
– Тогда я подам рапорт главе инженерных войск, который в свою очередь будет совещаться с генералом Итоном[15]. После это мы будем ждать их коллективного решения.
Так уж получилось, что мы остановились перед палатой Б-3. Снизу доносились голоса: взволнованный сестры-хозяйки и медленный, плавный хирурга. За окнами пронзительно звучала флейта. В палате Б-3 ничего не происходило.
– Кто предположил бы такое, – сказал я, – что из-за смерти одного человека на волоске может повиснуть столь многое… Даже ваша карьера.
– Мистер Лэндор, если в чем-то еще мне вас убедить не выйдет, знайте одно: моя карьера – ничто. Если б я был уверен в том, что академия выживет, то завтра же ушел бы отсюда и даже не оглянулся. – Добродушнейшим образом кивнув мне, он добавил: – У вас, мистер Лэндор, дар вызывать на откровенность. Не сомневаюсь, он вам пригодится.
– Как получится, полковник… А теперь ответьте честно: вы действительно считаете, что я – нужный человек?
– Если б я так не считал, мы с вами сейчас не беседовали бы.
– И вы твердо настроены идти этим путем? До самого конца?
– И даже дальше, – сказал Сильванус Тайер, – если понадобится.
Я улыбнулся и посмотрел туда, где в свете, падавшем через круглое окно, по коридору плавала искрящаяся пыль.
Тайер прищурился.
– Мистер Лэндор, как мне следует интерпретировать ваше молчание? Это «да» или «нет»?
– Ни то, ни другое, полковник.
– Если вопрос в деньгах…
– У меня достаточно денег.
– Возможно, какие-то другие проблемы?
– Не такие, с которыми вы могли бы помочь, – как можно мягче сказал я.
Тайер прочистил горло – всего лишь тихо кашлянул, но у меня появилось стойкое ощущение, что сказано еще не все.
– Мистер Лэндор, наш кадет умер таким юным, собственноручно лишив себя жизни, и это очень трудно пережить… Однако то, что над его беззащитным телом так жестоко надругались, вынести невозможно. Это преступление против природы, и я считаю это ударом в сердце… – Он замолчал, но слово уже было произнесено. – В самое сердце нашей академии. Если это дело рук какого-то постороннего фанатика, пусть так, все в руках Божьих. Если это дело рук одного из наших, я не успокоюсь, пока виновник не покинет Пойнт. В кандалах или по доброй воле, неважно, но он должен уехать отсюда следующим почтовым пароходом. Ради блага академии.
Высказав все, он тихо выдохнул и наклонил голову.
– В этом состоит ваша задача, мистер Лэндор, если вы соглашаетесь. Найти человека, который это совершил. И помочь нам добиться того, чтобы такое не повторилось.
Я довольно долго смотрел на него. Потом достал из кармана часы, постучал по стеклу и произнес:
– Без десяти пять. Как вы относитесь к тому, чтобы встретиться здесь в шесть? Для вас это не станет большим неудобством?
– Вовсе нет.
– Хорошо. Обещаю, вы получите ответ.
* * *
Я подумывал о том, чтобы побродить в одиночестве – для меня подобное было обычным делом, – но академия не могла одобрить такой план. Ладно, пусть у меня будет эскорт, если вы так желаете. На эту работу опять подрядили Медоуза. Если от подобной перспективы лицо лейтенанта и вытянулось, то кто-то наверняка быстро вернул его черты на место: он выглядел более воодушевленным, чем в нашу первую встречу. Я понял, что ему не довелось видеть Лероя Фрая.
– Мистер Лэндор, куда желаете пойти?
Я вытянул руку в направлении реки.
– На восток. Туда лучше всего.
Чтобы выйти на берег, нам, естественно, нужно было пересечь Равнину, на которой теперь было отнюдь не пусто. Шло вечернее построение. Кадеты Военной академии Соединенных Штатов распределились по ротам, образуя четыре насыщенных энергией формирования. Оркестр, возглавляемый мужчиной с тростью, которая заканчивалась кисточкой, и со свисавшим с его головы красным мешком для варки пудинга, играл финальные аккорды, стреляла пушка, и звездно-полосатый флаг, трепеща на ветру и напоминая носовой платочек юной барышни, полз к земле.
– К осмотру! – крикнул адъютант. Тут же послышался лязг двухсот ружей, и менее чем через секунду каждый кадет смотрел в ствол своего мушкета. Командующий офицер выхватил саблю, щелкнул каблуками и крикнул: «Заряжай!» Затем последовало (во всяком случае, для меня это так прозвучало): «На изготовку!» И после этого каждый кадет повернулся вполоборота вправо, готовый дать отпор врагу.
О, то было впечатляющее зрелище: бледно-зеленый дерн, разлетающийся во все стороны, штыки, сверкающие в лучах солнца. Молодые люди в плотно сидящих мундирах, развевающиеся плюмажи…
– Заряжай!.. Заряжай!..
Весть о Лерое Фрае – и факты, и домыслы – уже стала всеобщим достоянием среди кадетов. Достижение системы Тайера – то, что она смогла выдержать такой удар без какого-либо напряжения. Место Лероя Фрая уже оказалось занято другим – дырку заткнули, – и любой, глядя на плац-парад, не догадался бы, что раньше в рядах было на одного больше. Более внимательный наблюдатель, возможно, заметил бы ошибку в шаге здесь, сбивку там. Или даже задержку. Но это запросто можно было бы списать на салаг, состоявших в каждой роте. Недомужчины-перемальчишки, всего несколько месяцев как от плуга, в ногу никак не попадают… и так далее, в том же духе.
– Равняйсь!
Да, Читатель, впечатляющее зрелище: последние часы октябрьского дня, заходящее солнце, горы окрашиваются в те же цвета, что и голубая с серым форма, а где-то ворчит пересмешник… плохо бедняге, но могло быть и хуже. Вокруг зрители. Любопытствующие – они недалеко от управления квартирмейстера. Дамы – их наряды отличают рукава, пышные у плеча и узкие от локтя до запястья; господа в голубых сюртуках и бежевых жилетах… На всех лежит печать праздной легкости. Сегодня утром прибыли с Манхэттена, вероятно, на пароходе; или, возможно, британцы, отправившиеся в турне. Часть спектакля, как и все остальное.
– Военная академия Соединенных Штатов, Вест-Пойнт, Нью-Йорк, двадцать шестое октября тысяча восемьсот тридцатого года! Пааааастроение номер… ДВА!!!
И кто, как вы думаете, был среди зрителей? Сильванус Тайер. Не смог допустить, чтобы мертвец помешал ему выйти на люди. И правда, он выглядел так, будто провел среди гостей весь день. Потрясающая выдержка. Беседовал, когда надо, молчал, когда того требовала обстановка, склонял голову, подставляя ухо спрашивавшему, что-то разъяснял дамам и ни разу не вспылил. Я, знаете ли, буквально слышал его:
«Миссис Бреворт, не знаю, заметили ли вы в этом маневре определенный esprit d’Europe[16]. Маневр создал Фридрих Великий, а потом развил Наполеон во время своего Египетского похода… О, надеюсь, вы обратили внимание на того молодого человека во главе роты Б? Это Генри Клей-младший. Да-да, сын великого человека[17]. Но первенство у него отнял сын фермера из Вермонта. Историю Америки, миссис Бреворт, пишут маленькие люди…»
Теперь дежурные сержанты уводили роты кадетов с плац-парада, оркестр скрылся где-то за холмом, зрители стали расходиться, и лейтенант Медоуз спрашивал меня, чего я желаю – остаться здесь или идти дальше, – и я ответил, что идти дальше, как мы и сделали, направившись к Лав-Рок.
Там, внизу, в ста футах под нами, текла река, с множеством скользящих по поверхности судов. Грузовые шли к каналу Эри, почтовые – к великому городу. Боты и челноки – все освещал свет оранжевых оттенков. Я слышал, как недалеко, на испытательном полигоне, ухает пушка: сначала глухое «бум», а потом эхо, взбирающееся на холмы. Река была и на западе, и на востоке, и на юге, и я стоял в отправной точке. Если б меня больше интересовала история, я с радостью попробовал бы отождествить себя с индейцами, или с Бенедиктом Арнольдом[18], который однажды стоял именно на этом самом месте, или с теми людьми, которые натянули мощную цепь через Гудзон, чтобы не пропустить на север британский флот…
А если б я был склонен к духовным размышлениям, то, возможно, задумался бы о судьбе или о Боге – ведь Сильванус Тайер только что попросил меня спасти честь Военной академии Соединенных Штатов и сделать для этого работу, от которой я давно отказался; наверняка тут сыграли роль масштабные силы – я не назвал бы их божественными, но определенное вмешательство каких-то сил было налицо.
В общем, я в подобные вещи не углубляюсь. На самом деле я думал об Агари, о корове. Буду откровенен с тобой, Читатель: я гадал, куда она ушла. К реке? В горы? Есть ли за водопадом грот? Какое-нибудь укромное местечко, о котором знает только она?
Так что да, я думал о том, куда она ушла и заставит ли что-нибудь ее вернуться.
* * *
Ровно без десяти шесть я повернулся спиной к реке и обнаружил лейтенанта Медоуза на том же месте, где оставил его. Отрешенным от всех других забот, со сцепленными за спиной руками, с остановившимся взглядом.
– Лейтенант, я закончил.
Пять минут спустя я уже был в палате Б-3. Тело Лероя Фрая, накрытое грубой льняной простыней, лежало там. Тайер и Хичкок стояли в парадной стойке «вольно». Я собирался сказать: «Джентльмены, я ваш».
Но сказал кое-что другое. И даже не сразу сообразил, что это говорю я.
– Вы хотите, чтобы я выяснил, кто забрал сердце Лероя Фрая? Или чтобы первым делом выяснил, кто повесил его?