Михаил Сергеевич Бабушкин
Записки летчика М. С. Бабушкина
Зимовка неизбежна
Марии Семеновне Бабушкиной с борта «Челюскина». Близ берегов Аляски, у мыса Хоп
16 ноября 1933 года
Наконец представился случай послать тебе письмо. По радио многого не скажешь: приходится экономить энергию, и каждый из нас может отправить лишь одну радиограмму в месяц размером в пятнадцать слов.
Я уже сообщал тебе о том, что нам придется зимовать. Мы застряли и, кажется, крепко. Вырваться нет надежды. Будем ждать весны.
В двадцати пяти милях от нас сейчас находится ледорез «Литке». Он пришел к нам на помощь, но надежды на него слабые: ледорез сам сильно пострадал. Мы хотим, чтобы «Литке» подошел к нам хотя бы миль на пять – тогда можно будет перевести на него лишних людей для отправки во Владивосток. С ними я собираюсь отправить это письмо.
Завтра утром лечу на разведку. Возле «Челюскина» мы расчистили площадку, но она такая маленькая, что я не уверен, можно ли будет подняться.
Мне очень жаль огорчать тебя этим письмом. Но что делать! Наше плавание зависит теперь от стихии. Ты не грусти. Я тоже сильно скучаю по дому, но мне еще тяжелее будет, если я узнаю, что ты грустишь.
Недавно Шмидт предложил мне выехать с отправляющейся группой. Но разве я оставлю здесь товарищей в такую трудную минуту без самолета! Я категорически отказался вернуться на материк раньше, чем наше судно закончит поход.
Хотелось бы узнать, как там дома? Как птенцы себя чувствуют? Фотографии твою и ребят я повесил над столиком в каюте и, ложась спать, желаю всем вам спокойной ночи.
Как только станем на зимовку, я займусь изучением немецкого языка. Передай ребяткам, что вызываю их на соревнование. Приеду домой, пусть говорят по-немецки, иначе подарков не получат.
Сейчас 12 часов ночи. Утром надо лететь. Письмо допишу завтра. Поцелуй ребят…
Марии Семеновне Бабушкиной с борта «Челюскина». Чукотское море, на траверзе мыса Сердце-Камень
22 декабря 1933 года
Дорогая моя! Собирался я продолжать письмо к тебе на другой день, а взялся спустя месяц…
Сегодня последний короткий день. Помнишь, мы много с тобой говорили о полярной ночи – какая она… В нашем районе настоящей полярной ночи не бывает. Правда, мы и солнца не видим, но дневной свет у нас есть, его достаточно даже для полетов.
День сейчас длится от 10 до 13 с половиной часов. В это время можно читать.
Последний мой полет на ледовую разведку не удался: площадка оказалась слишком малой, на взлете сдали свечи, и я повредил машину.
Теперь она отремонтирована общими силами и снова готова к полетам.
Завтра мы отправляем с парохода лишних людей. Нам не удалось проскочить в Тихий океан (хотя он был очень близок!), и теперь зимовка неизбежна. Во время дрейфа мы соберем богатый научный материал.
Если у тебя возникнут какие-либо трудности, телеграфируй мне: телеграммы к нам доходят, хотя и с большим опозданием.
Сейчас провели получасовое собрание с товарищами, которые идут пешком по льду на материк. Некоторые из них от мысли о возвращении домой повеселели, а то ходили «киселями» и хныкали.
Я очень скучаю, дорогая моя! Надеюсь, что летом мы с тобой увидимся и отдохнем.
Как идут занятия у ребяток? Я думаю, что они не будут меня огорчать.
Расцелуй их за меня. Скажи, чтобы прислали мне телеграмму, как учатся.
Передай привет всем знакомым…
Михаил
Искатели аэродромов
Начались сильные морозы, пурга и метели. Конец декабря. Льды все еще цепко держат нас в своих железных объятиях. Если прежде была еще какая-нибудь надежда вырваться из льдов, то теперь об этом и разговора быть не может. Раньше весны и думать нечего о каком-либо продвижении.
Значит, зимовка.
Начальнику экспедиции становится ясным, что пора освободиться от лишних людей на корабле. А лишних для зимовки много. Необходимо высадить на берег женщин и детей, больных и слабых, оставить лишь самых необходимых работников для обслуживания корабля и весь научный состав экспедиции. Всего на берег намечено отправить сорок человек[7]. Единственная возможность доставить их на материк – это самолеты, но самолетам нужен аэродром.
Вот в этом и заключался весь вопрос: где найти площадку, чтобы оборудовать аэродром? Дело в том, что лед Чукотского моря не похож на льды других морей Северного ледовитого океана. Достаточно любой перемены ветра, и от гладких ледяных полей остаются груды нагроможденных льдин. Иногда такие нагромождения располагаются по линии сжатия и тянутся мощной грядой до пятнадцати метров высотой на протяжении нескольких километров. Ветер рвет и ломает эту цепь.
Новая передвижка льдин – и снова непроходимый ледовый хаос.
В районе, где зажало «Челюскина», было особенно хаотическое состояние льдов. Все же Отто Юльевич позвал меня к себе в каюту и, ознакомив с планом переброски людей на берег, предложил найти подходящее место для постройки аэродрома.
На другой день, осмотрев в бинокль с капитанского мостика местность, я отправился на лыжах искать площадку.
На лыжах… Чтобы представить себе удовольствие путешествовать по льдам на лыжах, нужно знать, что такое торосы.
Торосы – это обломки льда, нагроможденные друг на друга. Но обломок обломку рознь. Есть торосы, которые поражают своей массивностью. Вы невольно останавливаетесь в восхищении, любуясь лежащей перед вами хрустальной горой многолетнего льда весом в сотни тонн. Какой же силы должно быть сжатие, если вот такой «кусочек» вышвыривается на поверхность льдины?!
Еще большее впечатление производит само сжатие, когда льды приходят в движение и на ваших глазах из громоздящихся друг на друга обломков образуется колоссальный ледяной вал. Он медленно, но неотвратимо движется на вас. Оглядываешься по сторонам, затаив дыхание, подстерегаешь грозящую опасность и чувствуешь себя ничтожной пылинкой. Что противопоставить этому грозному движению валов?
Такое чувство особенно остро, когда сжатие застает человека вдалеке от коллектива. Мне это хорошо знакомо. Я не раз попадал в такое положение – один в нескольких десятках метров от парохода.
Совершенно иное ощущаешь, когда ты в большом коллективе. В коллективе всегда находишь силу единения, поддержку у своих товарищей, хотя они так же беспомощны, как и ты. Живые голоса, шутки, смех бодрят и отвлекают от мысли об опасности.
Итак, я иду на лыжах, ищу аэродром. Несмотря на торосы, ходить зимой по льду легче всего на лыжах. Зимой здесь выпадает глубокий снег: он очень затрудняет ходьбу по торосистому льду. Иногда проваливаешься по пояс в снег между глыбами льда и, выбираясь из ям, быстро утомляешься. На лыжах хотя и трудно перебираться через большие нагромождения, зато не проваливаешься и идешь хорошо.
Я направился на юг от «Челюскина». Там несколько дней назад были большие разводья, потом они замерзли и, возможно, уцелели. Это была бы удача. Мои предположения оправдались. В двух километрах от парохода я наткнулся на небольшое поле. Если слегка расчистить его, то можно получить полосу шириной в сто пятьдесят и длиной в пятьсот пятьдесят метров. При аккуратной посадке здесь можно принять самолет, если безветрено или ветры дуют вдоль полосы.
Ничего другого, более подходящего не оказалось. Что же делать? Я измерил толщину льда. Она оказалась не совсем еще достаточной. Для приема самолета надо не меньше тридцати пяти сантиметров, а тут был лишь двадцатисантиметровый лед.
Я вернулся на корабль, рассказал о результатах своих поисков. Решили подождать, пока сильнее промерзнет поле, – тогда и приступим к расчистке.
Увы, расчищать не пришлось: через два дня подул южный ветер, и площадку разломало. Мы особенно не печалились. Во-первых, сама площадка была очень уж ограничена, а во-вторых, южным ветром растащило лед, и появились очень большие озера чистой воды. Стояли сильные морозы; я надеялся, что эти плесы покроются гладким льдом и тогда у нас будет отличный аэродром. Так оно и случилось.
Ветер был очень незначительный, а потом и совсем стих. Через три дня я отправился на разводья. Они были в трех километрах от корабля. Подхожу ближе и сам себе не верю: передо мной раскинулось ровное-ровное поле километра в два длиной и метров семьсот шириной. Я взял пробу. Толщина льда была уже пятнадцать сантиметров. Спешу скорей на пароход сообщить радостную новость: у нас есть теперь готовый аэродром, на который, как только подмерзнет, можно принять целую эскадрилью.
Каждый день я наблюдал, как происходит намерзание льда. Тут и начались мои терзания.
Толщина льда дошла уже до тридцати сантиметров. Однажды утром прихожу… О, ужас! Поле разорвано. В восточной его стороне появилась трещина. Встревоженный, я обежал все поле, промерил и успокоился. Ничего, все же остался аэродром 800x300 метров.
Начинаю следить дальше. Вот уж толщина льда сорок-пятьдесят сантиметров. Давно можно принимать самолеты. Но тут другая беда: погода испортилась, на материке пурга, туманы. День очень короткий, летного времени в сутки всего четыре часа.
Погода с каждым днем ухудшается. Подули норд-осты. Лед пришел в движение. Метет так сильно, что в десяти шагах заблудишься.
Что делается с аэродромом? Вот что больше всего беспокоит.
Через неделю начинает стихать, уже не так сильно метет; можно отправляться поглядеть площадку. Утром на скорую руку завтракаю и спешу в путь. С трудом отыскиваю проложенную мной дорожку. Забираюсь на первый ледовый вал, всматриваюсь в ту сторону, где должен быть аэродром. Его нет! Место неузнаваемо. Моей площадки как не бывало.
Надо снова искать. Возвращаюсь на судно с печальными вестями. На совещании 10 февраля решаем, что необходимо иметь не одно, а несколько подходящих полей. Если одно поломает, можно будет воспользоваться другими.
На поиски площадок направили хороших лыжников. Разбили весь окружающий нас участок льда на секторы и в каждый сектор послали по два человека с таким расчетом, что пять миль они пройдут по прямой, потом три мили в сторону и затем возвратятся на пароход.
Пришлось срочно приступить к подготовке кадров «изыскателей аэродромов». Я проинструктировал товарищей, рассказал, что от них требуется, и 11 февраля все мы двинулись.
Со мной пошли в южном направлении капитан Воронин и бортмеханик.
Мы обошли большой район и наметили несколько площадок. Первая – в двух километрах на юго-восток. Мы подсчитали, что потребуется сто двадцать человеко-дней для ее расчистки. Вторая требовала восьмидесяти человеко-дней. Третья более всего нас обрадовала – она в пяти километрах на юг, длиной в восемьсот метров и шириной в четыреста, вся из гладкого, крепкого льда. Для приведения площадки в порядок требовалось лишь пятьдесят-шестьдесят человеко-дней.
К вечеру собрались все участники разведки. Оказалось, что только найденные нами площадки более или менее удачны. Больше вокруг нет ничего, все поломано и смято.
Беседы в каютах
Я был назначен начальником летного отряда. На материк я должен был перелететь с первым самолетом и там приняться за работу.
Надо было срочно подготовить «заместителя по изысканию аэродромов». Было ясно, что моим товарищам много придется поработать над этим делом: аэродромы в Чукотском море недолговечны. О том, что в ближайшие дни неминуема катастрофа, никто, конечно, и не подозревал.
О серьезности положения можно было лишь догадаться по грозному виду окружающих льдов. Однако все мы тогда еще надеялись, что «Челюскин» выдержит ледовое сжатие. И все же, по распоряжению начальника экспедиции, спешно, но без всякой паники готовились аварийные запасы.
Как всегда бывает в экспедициях, собираясь в каютах, мы подолгу беседовали о дальнейшей участи корабля, вспоминали славных полярных исследователей – наших предшественников. Называли имена Нансена, Амундсена, говорили о попытках Пири достичь Северного полюса…
В эти дни в лагере челюскинцев возникла мысль о полете на Северный полюс. Мы говорили о том, что машины для этого у нас найдутся. Базой для полета к полюсу сделать Землю Франца-Иосифа, один из ее северных островов. Построить здесь хорошую гостиницу, слетать на полюс, совершить посадку, водрузить там красный флаг, а потом регулярно возить туристов.
– Фантазия из отдаленного будущего, – заметил кто-то.
– А может быть, и не из очень отдаленного, – задумчиво произнес штурман «Челюскина» Миша Марков.
– А чем плоха идея? – шутливо вмешался я. – Свезем наших туристов на полюс, пусть посидят там недельку, посмотрят окрестности, погуляют, а потом прилетят назад в гостиницу на Земле Франца-Иосифа. Только гостиница там должна быть первоклассная…
– Мысль у Михаила Сергеевича неплохая, но цель неверна, – поправил меня Шмидт. – Советская авиация, я уверен, может достигнуть Северного полюса, однако вовсе не из коммерческих или спортивных соображений, а для науки. Даже после Пири человечество мало знает о полюсе. Вернее, ровно ничего! А сколько научных проблем можно решить, завоевав эту точку Арктики…
Вскоре наш разговор перешел на более близкие вопросы: о положении «Челюскина» и о вывозе людей на материк.
Наступали дни больших потрясений и испытаний…
Полярное море, 14 февраля (передано по радио). 13 февраля в 15 часов 30 минут, в 155 милях от мыса Северного и в 144 милях от мыса Уэллен, «Челюскин» затонул, раздавленный сжатием льдов.
Уже последняя ночь была тревожной из-за частых сжатий и сильного торошения льда. 13 февраля в 13 часов 30 минут внезапно сильным напором разорвало левый борт на большом протяжении – от носового трюма до машинного отделения. Одновременно лопнули трубы паропровода, что лишило возможности пустить водоотливные средства, бесполезные, впрочем, ввиду величины течи.
Через два часа все было кончено. За эти два часа организованно, без единого проявления паники, выгружены на лед давно подготовленный аварийный запас продовольствия, палатки, спальные мешки, самолет и радио. Выгрузка продолжалась до того момента, когда нос судна уже погрузился под воду. Руководители экипажа и экспедиции сошли с парохода последними, за несколько секунд до полного погружения.
Пытаясь сойти с судна, погиб завхоз Могилевич. Он был придавлен бревном и увлечен в воду. Остальные невредимы, здоровы. Живем в палатках, строим деревянные бараки. У каждого – спальный мешок, меховая одежда.
Просим родных не беспокоиться, не посылать запросов – мы экономим аккумуляторы и не можем давать частных телеграмм.
Связались с радиостанциями Уэллена и мыса Северного, откуда будет организована помощь самолетами и собаками. Настроение у всех бодрое.
Заверяем Правительство, что несчастье не остановит нас в работе по окончательному освоению Арктики, проложению Северного морского пути.
Начальник экспедиции Шмидт.
Гибель «Челюскина»
10 февраля с утра подул свирепый северо-восточный ветер. Он поднимал тучи мелкого снега. К полудню ветер достиг штормовой силы. Пурга. В нескольких шагах ничего не видно…
Вдруг я услышал легкие удары по корпусу парохода. У нас уже были сжатия, и мы привыкли к таким ударам. Это двигался лед. Я вышел из каюты.
С капитанского мостика было видно, что в полутораста метрах возникла ледяная гряда, достигающая пятнадцати-восемнадцати метров вышины. Эта чудовищная громадина двигалась на пароход.
Шмидт распорядился начать выгрузку на лед продуктов, теплой одежды, палаток и остального снаряжения. Все это было заранее приготовлено на палубе парохода. Коллектив был разбит на группы, на бригады: каждый из нас знал, что ему надо делать.
Началось сжатие. Сперва – редкие, одиночные удары, как будто винтовочные выстрелы. Но затем послышалась такая канонада, что казалось, будто огонь ведут десятки станковых пулеметов… Под давлением льда трещали стенки судна. Вылетали заклепки – настолько сильное было сжатие. Это продолжалось не больше пятнадцати-двадцати минут.
Страшный удар потряс пароход: под водой пробило борт. Одна льдина влезла в первый и второй трюмы, другая – в машинное отделение. Она уперлась углом в котел, сдвинула его с места и порвала паропровод. Остановились пародинамо и другие агрегаты. Срочно запустили аварийную динамо, чтобы дать свет в трюм для разгрузки.
Под новым напором льда лопнула надводная часть кормы; образовалась брешь шириной в полтора и длиной в пять-шесть метров. Из кают команды посыпались разные предметы, чемоданы, обувь….
Стало ясно, что «Челюскину» спасения нет, корабль погибает. Все силы были брошены на выгрузку.
Минут за десять до катастрофы спасли самолет.
«Челюскин» погружался в воду носом, корма поднималась все выше, обнажая винт. Самолет находился на носу, и наш «Ш-2» сняли буквально на руках.
Раздалась команда:
– Все за борт, на лед!
В кормовой части стояли Воронин и Шмидт, наблюдая, все ли спрыгнули за борт. Позади их остановился Борис Могилевич – наш завхоз. С трубкой во рту он спокойно выжидал. Ни капитан, ни Шмидт не заметили его и в самый последний момент спрыгнули на лед.
Внезапно расстояние между кормой и льдом стало увеличиваться.
– Прыгай скорей, Борис! Будет поздно! – крикнули со льда Могилевичу, но он замедлил, подумал и, вместо того чтобы прыгнуть вперед, отскочил назад…
Видимо, его подвели сапоги, скользнувшие по обледенелой и накрененной палубе. В этот момент сорвались с мест бочки, бревна, ящики. Они покатились по судну, сбили с ног Могилевича и увлекли его за собой… Больше мы не видели нашего славного и смелого товарища Бориса.
«Челюскин» скрылся под водой. Сделали перекличку: все ли налицо? Не оказалось одного Бориса Могилевича.
Только одну жертву мы отдали грозному Чукотскому морю. На льду осталось сто четыре человека. Мы постарались уберечь весь наш коллектив от опасности. Мы знали, что Родина не оставит нас.
Люди быстро ставили палатки, разбирали теплую одежду, спальные мешки, готовились к первой ночевке на льду.
Трудно было ставить палатки в темноте, в пурге. Некоторые товарищи промокли, вытаскивая из воды разное снаряжение и материалы.
Кое-как переночевали, а утром стали строить лагерь на пловучих льдах. Оборудовали палатки. В палатку для наблюдения за движением льдов (она была поставлена еще до гибели парохода) поместили женщин и детей. Мы хорошо ее отеплили, чтобы там можно было переодевать и купать ребятишек – Аллу и Карину, родившуюся за несколько месяцев до гибели корабля.
Три дня вылавливали доски и бревна из полыньи, в которой исчез «Челюскин». У нас на пароходе имелись материалы для постройки двух домов на острове Врангеля.
Когда пароход затонул, большая часть этих материалов всплыла. Мы выловили их и построили барак, в котором поместили всех женщин с детьми, а также больных и слабых. В бараке устроили две печки из бензиновых бочек. В общем, это был настоящий дом, с той лишь разницей, что стоял он не на земле, а на пловучей льдине.
Зажили мы обычной жизнью, продолжали научные занятия и работы. Организовали кружок по изучению диалектического материализма; это были самые лучшие часы, когда мы отдыхали и учились.
Огромной радостью была для нас радиограмма из Москвы, принятая Кренкелем:
«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы.
Сталин
Молотов
Ворошилов
Куйбышев
Орджоникидзе
Каганович».
Мы ответили товарищу Сталину, что всю нашу жизнь и труд отдадим на борьбу за дело Ленина – Сталина.
Все мы знали об огромном размахе мероприятий по оказанию помощи челюскинцам. В Москве была создана Правительственная комиссия во главе с В. В. Куйбышевым. На Чукотке работала Чрезвычайная тройка. К нам направлялись на выручку самолеты, пароходы, дирижабли, ледокол «Красин». Челюскинцы были спокойны за себя и свою жизнь.
Дружно расчищали мы новую посадочную площадку (за время пребывания в Чукотском море было устроено пятнадцать аэродромов!), как бы не желая и думать о том, что разъяренная стихия еще не один раз заставит нас проделать эту работу.
Наконец на двадцатый день после гибели корабля над лагерем появился первый самолет. Это была советская двухмоторная машина «Г-1» Анатолия Ляпидевского. Он прилетел к нам из Уэллена, взял на борт самолета десять женщин и двух детей и благополучно доставил их на Чукотку.
Наши женщины все время держались с большим достоинством, ни разу не проявив страха или паники. Они трудились наравне с мужчинами и обижались, когда их освобождали от тяжелой физической работы, например от постройки аэродромов. Когда женщинам сказали, что они будут вывезены на материк с первым самолетом, раздались такие возгласы:
– Почему мы, женщины, должны покинуть лагерь первыми, когда здесь есть слабые мужчины?! Их и следует отправить в первую очередь.
Пришлось перейти на «дипломатический» язык:
– Поймите, что за нами следит весь мир. Что скажут за рубежом? Ведь там плохо разбираются в нашей жизни, не понимают, что у нас в СССР женщина стоит наравне с мужчиной. За границей еще, чего доброго, скажут: «Какие звери большевики – отправили сперва мужчин, а потом уж женщин»…
Этот довод произвел впечатление. Женщины согласились лететь первыми.
Когда женщины и дети покинули лагерь, нас уже не терзали опасения за их здоровье. А ведь дети легко могли заболеть в необычных условиях лагерной жизни.
Из всех челюскинцев серьезно захворал только Шмидт. Правда, потом, когда люди прибыли на материк, несколько человек заболели гриппом. Врачи объясняли это тем, что мы долгое время жили среди льдов, на свежем воздухе, где нет инфекции; наш организм, так сказать, «разучился» бороться с микробами.
Барак, в котором жили женщины и дети, был рассчитан на сорок человек, и после отлета Ляпидевского осталось много свободных мест. Расселились мы довольно удобно.
В ночь на 6 марта опять поднялся сильный ветер, началась передвижка полей, и льдина, на которой расположился лагерь, треснула как раз под бараком. Это произошло ночью, но у нас всегда дежурили вахтенные.
Мгновенно началась эвакуация. В бараке имелась запасная дверь; через нее все быстро покинули помещение, захватив вещи, спальные мешки, одежду.
Плотники, забравшись на крышу, наскоро перепилили балки. Льды разошлись, и наш барак разделился на две части, которые отошли в разные стороны. Мы обосновались в одной из половинок. Вторую разобрали на дрова. Стало теснее, но зато теплее и даже как-то уютнее. Правда, вначале мы жили по-первобытному, потом все устроилось.
В палатках у нас тоже было довольно хорошо. Мы устроили деревянный каркас, внутри обили его фанерой, так, чтобы между палаткой и стенками оставалась воздушная прослойка. Поэтому в палатках не стало инея. Раньше иней нередко покрывал все внутри, таял, и капли попадали за воротник.
В окна вместо стекол вставили аптекарские бутылки: они не промерзали. Для всех палаток бутылей нехватило, и тогда мы пустили в дело фотографические пластинки, соскоблив с них пленку.
Печи-камельки отапливались дровами или углем. Наши «полярные робинзоны» ухитрились использовать и жидкое топливо, спасенное с «Челюскина»: сделали форсунки у печек, и они круглые сутки давали тепло. Приходилось без конца чистить трубу, потому что при нефтяном отоплении выделялось много сажи и копоти.
Усы и бороды были у всех небритые. Копоть забавно изменяла лица людей. Встанешь утром и друг друга не узнаешь. Тогда и порешили мы перейти опять на дрова.
Температура в палатках достигала двадцати пяти градусов тепла. Все раздевались, спали в белье, залезая в спальные мешки. Когда печка остывала, становилось холодно, как на улице, но в мешках мы этого не замечали.
У самого входа в большую палатку, там, где была раньше кухня, настлали пол. Дальше небольшое возвышение – сплошные нары, на которых мы спали. Туда разрешалось входить, предварительно сняв обувь. Чистоту поддерживал весь коллектив.
Для умывания мы выдолбили в кухне ямку во льду и закрывали ее куском доски. Ежедневно все чистили зубы и мылись, благо воды было сколько угодно; мы добывали ее, растапливая старый, потерявший соленость лед. Вода хранилась в больших бочках.
Так жили в ледовом лагере девяносто два полярника, граждане Советского Союза. Мы знали, что наш могучий народ заботится о нас. Товарищ Сталин лично руководит спасением челюскинцев. Значит, все будет хорошо!