Бабайка Злая
Роман

– Зубы… – прохрипел я и открыл рот, показывая на свежие кровоточащие лунки.

Он нахмурился. Придавил меня ладонью к кушетке и погрозил пальцем. Вышел, но быстро вернулся с планшеткой и столиком-этажеркой, на которой блестели инструменты. Павле открыл рот и ткнул в мою грудь. Я повторил жест. Медбрат посветил фонариком, снова сдвинул брови. Он откупорил стеклянную медицинскую бутылку, подал мне её и маленькую плошку. Я послушно прополоскал рот несколько раз, выплёвывая раствор. Мужчина записывал, потом измерил мне температуру, сделал укол и оставил лежать. Спустя несколько минут я уснул.

– Значит, ты у нас ночью буянил, – прозвучал над ухом голос Нерсе, – просыпайся. Надо осмотреть тебя и накормить.

Я открыл глаза. Голова была тяжёлая. Доктор глядела на меня сверху вниз и казалось, что она парит где-то под потолком, а я лежу в очень глубокой яме. Воспоминания о произошедшем нахлынули стремительно. Я хотел сесть, но получилось только приподнять голову от подушки.

– Зубы… – хриплый шёпот никак не становился громче, как бы я ни напрягался.

– Да, читала ночные записи Павле. Сейчас всё посмотрим. Сесть можешь? – я отрицательно помотал головой. – Ладно. Павле!

Медбрат появился тихо. Я тогда впервые понял, что почти никогда не слышал его шагов. Огромный мужчина с массивной фигурой, который всё время сутулился, чтобы не зацепить притолоку головой ходил бесшумно, как кошка.

– Посади Ро́мана, надо бы его покормить и осмотреть.

Сначала доктор измерила мне давление, температуру, перевязала ранку на руке. Как по мне – совсем небольшая царапина, но Минка отнеслась к ней очень серьёзно. Только после этого она заглянула мне в рот.

– Так больно? А так? – я протестующе замычал. Когда холодная сталь инструмента коснулась лунки, всё тело как током прошибло. – Здесь? – я почти подпрыгнул оттого, что по зубу легонько постучали. – Хм, ну и ну.

– Что? – я смотрел, как доктор снимает перчатки и убирает инструменты в специальную коробочку.

– Ничего определённого не могу сказать, Ро́ман, но буду просить, чтобы тебя увезли в больницу. У нас нет просвета, а он здесь очень нужен. Пока соберём у тебя анализы и отправим специалистам.

Она вышла, а я задумался. Просветом пользовались, чтобы посмотреть на внутренности: кости, органы, мозг. Я вспомнил, что когда Ниро́ столкнул с лестницы пухлого Басти, того просветили всего. Он рассказывал, что его поместили в большой куб, велели закрыть глаза и глубоко вдохнуть, когда свет мигнёт. А потом рассматривали фотографии его потрохов со всех сторон. Интернат такую роскошь позволить себе не мог.

– Мы не можем себе это позволить! – я встрепенулся и прислушался. В коридоре разговаривали директор и доктор. – Минка, у нас в интернате труп сбежавшего подростка! И ты хочешь увезти отсюда ещё одного?

– Уже подтвердили, что это Ниро́? – голос Нерсе был спокойным в отличии директорского.

– Пока только по особым приметам. Там от тела ничего вразумительного не осталось. У парня сорвано лицо, вспорот живот, внутренности наружу, рёбра разломаны, – я слышал, как голос мужчины проседает в шёпот, – полиция не может даже сказать, что его убило. Над трупом потрудилась огромная стая ворон.

– Ждём экспертизы. Оруд, это не твоя вина. Парень был любителем риска, сам же знаешь.

– Знаю. Дай мне чего-нибудь успокоительного. Я до сих пор после опознания не могу в себя прийти.

Шаги удалялись. Чуть позже ко мне зашёл Павле с объёмным чемоданом. Он поставил мне в другую руку катетер и набрал несколько пробирок крови, пошуровал ватой на палочке у меня в носу и во рту – всё упаковал в чемодан, который оказался холодильником. Только после этого мне принесли завтрак.

Есть было страшно. Я чувствовал дырки в дёснах и боялся, что еда забьётся туда и начнёт гнить. Но голод был настолько сильный, что тошнило. Расправился я с жидкой кашей и морковным пюре, наверное, за полчаса, если не больше. После стакана молока Павле принёс мне полоскалку для рта и показал на дверь. Я обернулся и замер. В проёме стояла Кисси и встревоженно за мной наблюдала. Когда медбрат вышел, она прокралась в палату, как будто боялась, что её услышат и схватят, и села в ногах. Сейчас былого озорного огня в её глазах не было, девушка выглядела притихшей и бледной, даже волосы не так золотились, а желтоватый свет слабых ламп вообще делал её похожей на призрака.

– Ты уже знаешь? – синие глаза казались зелёными из-за света.

– Про Ниро́? – подруга только кивнула, глядя на меня печально. – Да, я знаю.

– И про то, что с ним случилось?

– В общем. Подслушал разговор директора и доктора, – я хотел выглядеть испуганным, как она, но не получалось, смерть Ниро́ меня не трогала.

– Нескольких парней допросили. Им показывали снимки, – Кисси вздрогнула и медленно моргнула, как будто сдерживала слёзы, – а они рассказали, что увидели. Ужас. Кто мог так поступить?

– Не знаю, – но в голове вертелось слово "монстр", – да и человек это вообще сделал?

– Скажи, ты веришь?

– Во что? – она так резко переключилась на другую тему, что я не сразу понял, о чём речь.

– В демонов, призраков, монстров? Ведь нам говорили, что это выдумки. Нет ничего, что бы не смогла объяснить наука! Но люди всё равно верят в призрака мальчика, в души, – Кисси комкала одеяло у меня в ногах, сильно скручивая ткань бледными пальцами, – они всё равно иногда молятся на ночь. А ты веришь?

– Нет. Если бы всё это существовало, то уже проявилось бы. Кто-то смог бы увидеть призрака или призвать демона, – я тоже вцепился в край одеяла, но только чтобы девушка его не стянула. Совсем не хотелось оказаться внезапно голым, – но сколько бы учёные ни проверяли всякие случаи – всё брехня.

– Тогда кто это сделал? Может, те, кто столкнулся с этим ужасом, просто не могут рассказать, что случилось? – она отпустила ткань и требовательно уставилась мне в глаза. – Мне страшно, Ро́ман. Если это действительно демон, то он может пройти сквозь любые стены и убить кого угодно.

– Ты чего? – я попытался улыбнуться, но серьёзное лицо подруги не дрогнуло. – Кисси, это не демон. Я уверен. Даже если он, то обещаю: я тебя защищу от него.

– Как? – она действительно требовала ответа. Влажные глаза девушки были по-детски испуганными и тревожными.

– Ниро́ доказал, что против монстра мышцы ничто. Значит, нужно подключить ум. На него я вроде не жалуюсь, придумаю.

– Хорошо. – она отвернула край одеяла и залезла под него, обняв меня руками за шею и закинув ногу на бедро. Кажется, я забыл, как дышать в тот момент. – Отомри, Ро́ман, мне нет дела до мужских причиндалов. Просто обними меня, пожалуйста.

Я послушался. От Кисси пахло мылом и клеем. Наверное, ушла после трудовой дисциплины. Девочки там часто клеят всякие мелочи из картона и дерева. Она перебирала мои волосы на затылке, и я чувствовал, как успокаивается её дыхание. Закрыв глаза, я наслаждался нежными касаниями и тихо млел. Никто никогда так ко мне не прикасался. Вспомнился случай из жизни до интерната. Я рылся в мусорке у мясной лавки в поисках обрезков колбасы и под коробкой нашёл маленького котёнка. Он вздыбил редкую шерсть на тощем теле, тонко завыл и вообще начал показывать, какой он грозный зверь. Но стоило его погладить всего минуту – замурчал и стал ластиться к ладони. Сейчас я себя чувствовал таким котёнком.

– Да у нас тут посторонние, – Минка громко постучала костяшками по косяку.

Кисси нехотя вылезла из-под одеяла, демонстративно одёрнула серую рубашку и вышла, опустив глаза в пол. Доктор вошла только после того, как шаги моей подруги затихли в коридоре. Она принялась измерять мне давление, пульс, температуру, кропотливо записывая данные в журнал. Посмотрела мне в глаза и нахмурилась. Знакомое выражение на её лице, прямо как утром, когда она осматривала мои зубы.

– Посмотри вверх, – я послушно поднял взгляд к потолку, а Нерсе оттянула мне нижнее веко, – теперь вниз. Глаза не болят? Ничего не поменялось?

– Вроде нет, – я моргнул, пожал плечами.

– Ну, хотя бы голос вернулся.

Врач поджала губы и достала фотоаппарат. Я впервые его увидел вблизи. Карманные машинки для снимков были дорогой вещью, хрупкой, такие люди редко носили с собой без повода. Массивная коробочка из тёмного дерева с большой трубой объектива и поблескивающей линзой заворожила меня. Нерсе сделала несколько снимков моих глаз, открытого рта, уколола мне лекарства и ушла, пожелав доброго дня. Только посмотрев ей вслед, я понял, что с расстояния десятка шагов вижу мелкие веснушки на лице Минки, искусно замазанные косметикой. Она ушла, а я стал осматривать палату. В дальнем углу под потолком маленький чёрный паук плёл свою сеть. Я не мог вспомнить, видел ли я его вчера, мог ли разглядеть поблескивающие нити паутины.

Павле привёз обед и поздоровался кивком. Ощущение времени совсем исчезло в комнате без окон и часов. Я не мог сказать, который час и ориентировался только примерно по чувству голода и усталости. Медбрат поставил рядом привычный набор для полоскания рта и присел на стул напротив. Он наблюдал, как я ем, а мне было странно. Я видел раньше немых людей, но никогда не видел таких, как Павле. Он жил в медицинском корпусе в подвале, практически не появлялся наверху, а общалась тесно с ним только доктор Нерсе. Кто-то говорил, что он попал сюда маленьким и не захотел покидать интернат. Другие рассказывали, что он убивал пациентов и поэтому здесь живёт и работает – больше никуда не берут. И никто не спрашивал у самого Павле.

– Слушай, а почему ты здесь? – вопрос вырвался сам собой, как продолжение мыслей.

Медбрат взглянул на меня исподлобья и взялся за планшет. Он что-то недолго и быстро писал, а потом протянул мне листок с текстом: "Я работал медбратом в полевой хирургии во время войны. Осколком ранило в горло. Еле выжил. Решил больше не связываться с войной. Сюда меня пригласила Минка". Я улыбнулся.

– Ребята разочаруются, если узнают об этом. Они напридумывали всяких ужасов о тебе.

Впервые на моей памяти Павле улыбнулся. Крупное почти квадратное лицо с мясистым носом и узкими губами озарилось искренней улыбкой. Даже бледные глаза заискрились. Он принялся строчить что-то на листе, который я ему вернул. Скоро я получил ответ: "Я знаю. Сам даже подаю иногда идеи Минке. Она рассказывает при вас что-нибудь жуткое обо мне. Так спокойнее". Я понимающе кивнул.

– Ро́ман, – мы вздрогнули, услышав голос директора, – одевайся. С тобой хотят поговорить.

Павле взял из рук директора серую робу и передал мне. По спине пробежали мурашки.

Решение

Я стоял перед знакомым полицейским. Он допрашивал нас в тамбуре душевой. Седой мужчина с пронзительным взглядом сидел на месте учителя в классе. Он кивнул мне за первую парту и принялся листать папку. А я уставился за окно, глядя на залитый послеобеденным солнцем двор. Там кипела работа: мужчины в грязных комбинезонах таскали мешки с раствором, а несколько парней и девчонок сменили рядом, неся инструменты. Видимо, решили заделать злополучную дыру в заборе. Стоило немного напрячь зрение, и я смог разглядеть, как на противоположном конце двора в окне женского корпуса хлопочет одна из горничных. Директор вышел. Шорох страниц прекратился.

– Ро́ман, да? – он посмотрел на меня прямо, очень пронзительно, как будто к месту пришпилил. – Ты потерял сознание в душевой после нашего разговора. Помню, да. Я – офицер Кёрль, мы с коллегой ведём дело об убийстве Ниро́. Среди его останков мы нашли некоторые вещи.

Он вытащил несколько жёстких хрустящих пакетов, в которых лежали всякие мелочи: самодельный нож, игральные кубики, зажигалка, матерчатый мешочек, который тяжело брякнул, опустившись на стол. Сквозь блестящий полиэтилен можно было видеть, сколько крови на предметах. Я мельком видел эти вещи или похожие в руках Ниро́, но нож помнил хорошо. Не так давно он чиркнул им мне по плечу. Просто так потому, что захотелось.

– Вижу, ты что-то узнал, да? Не торопись с ответом. Видишь ли, меня профессия обязывает читать по лицам. Так что подумай, прежде чем врать.

– Я не хотел врать, – голос снова стал отдавать в хрипотцу, горло как будто сжалось, появилась одышка, – мне почти всё знакомо. Ниро́ носил в мешочке железяки, чтобы, если что кинуть его в кого-нибудь. Кости есть почти у всех парней, которые водились с ним. Зажигалку не видел, он не курил у меня на глазах. А ножом он меня недавно порезал.

– И когда? – Кёрль улыбнулся, уперевшись локтями в стол.

– Неделю назад примерно, – я неловко принялся теребить пуговицы, расстёгивая рубашку, – вот.

На плече остался небольшой розовый шрам. Пришлось тогда врать, что я напоролся на торчащий угол железяки, чтобы Ниро́ не сломал мне что-нибудь за то, что я на него донёс. Офицер подошёл, ощупал жёсткими пальцами моё плечо, надавил на шрам и вернулся на своё место. После его прикосновений на коже остался холод, как будто его пальцы были сосульками. Хотя вроде и не холодные вовсе.

– Да, ты наверняка хорошо знаком с этим ножом. Скажи, за что Ниро́ тебя так не любил?

– Он никого не любил, – я застегнул рубашку и уставился на свои руки, – даже Кисси. Просто ходил и делал больно людям, которые ему казались слабее. Потому что ему это нравилось.

– А Кисси – это ваша общая знакомая, да? – я прикусил язык и поднял на него округлившиеся глаза.

– Да. Она ему нравилась. Вернее, он хотел… – повторить то, что говорил Ниро́, я просто не мог.

– Он просто хотел её тела, да? – подсказал улыбаясь полицейский.

– Не совсем. Скорее, сделать её своей. Чтобы она любила то же, что он, делала, как он сказал и всё в таком духе. Если бы он просто хотел тела – он бы сделал.

– Вот как. Тогда мне нужно побеседовать с юной леди, – он стал из-за стола и протянул мне руку, – спасибо за беседу.

– И вы не покажете мне фотографии? – я постарался твёрдо подать ему руку, но куда там.

– А зачем? Ты вряд ли смог бы сделать то, что сотворили с несчастным. Поправляйся, Ро́ман.

Меня проводили обратно. В подвале время снова исчезло. Среди серо-зелёных стен и жёлтых ламп можно было только размышлять, чтобы не сойти с ума. После короткого разговора с офицером накатила слабость, стало дурно. Но хуже всего было то, что опять разболелись зубы. Я уже знал, чем это грозит, и прилёг, свернувшись калачиком на кушетке. Как только начало знобить – укрылся. А в голове вертелся вопрос Кисси. Если монстры действительно существуют, то могут ли они вселяться в человека? Или может ли человек стать монстром, если очень захочет?

Я вспомнил, как ещё во времена бродяжной жизни мечтал о том, что смогу быть сильным. Хотел быть самым страшным кошмаром любого, кто осмелится меня обидеть. Становится большим, страшным монстром, который может разорвать человека пополам. Я хотел видеть кровь и мучения врагов. А потом попал в интернат, и эти мысли отошли на второй план. Когда подключаешься к обществу, становишься вроде как участником большой игры, принимаешь правила. Ты понимаешь, какую роль в этой игре исполняешь и знаешь, можешь ли претендовать на что-то большее. Наверное, это и называется смирением.

Боль отвлекла от мыслей. Невозможно сосредоточиться на чём-то, когда чувствуешь себя так, будто поел битого стекла. Я уткнулся лицом в подушку и почувствовал, как от нажатия хрустнул и зашатался очередной зуб. Захотелось вытолкнуть его, но кончик языка попал в соседнюю лунку. Боль отошла на второй план. Вместо выпавшего вчера зуба рос новый, и он был каким-то неправильным. Мне ужасно захотелось найти хоть что-то отражающее, но в палате ничего похожего не было. Нужно было идти к Павле.

Я собрался с силами, сел, но не успел слезть с койки – медбрат вошёл в палату вместе с Нерсе и ещё одним врачом. Розовощёкий полноватый улыбчивый господин был больше похож на ведущего цирковой программы. Его круглое гладкое лицо и редкие светлые волосы на красноватой макушке делали голову мужчины похожей на раскрашенное яйцо, которое запихнули в горловину костюма. Хотя может это мои бредовые ассоциации. Он внимательно посмотрел на меня через маленькие кругляши очков. Пухлые губы сложились в овал, а брови забавно взмыли вверх.

– Минка, да мальчику совсем худо!

– Вы преувеличиваете, доктор Сморрок, он всегда выглядит болезненно, – врач присмотрелась ко мне, – хотя, наверное, в этот раз вы правы. Ро́ман, как ты себя чувствуешь.

– Плохо, – прошептал я, изо рта выскочил расшатанный зуб и покатился под ноги вошедшим.

– Павле, неси капельницу, – коротко распорядилась Минка и подошла вместе с гостем.

– Это то, о чём вы говорили? – мужчина смотрел на меня, как на занятную вещь. Нерсе только кивнула.

– Ложись и открывай рот, Ро́ман. Смотрите.

Я лежал, ощущая, как от лихорадки всё сильнее трясёт, и пытался не слишком дёргаться. Сознание плыло. Я видел в стене окно, а за ним чёрных птиц, которые смотрели в комнату, сидя на деревьях. Они иногда встряхивались и каркали, словно ждали чего-то. Голоса склонившихся надо мной врачей долетали издалека. Всё пространство окна заняла тёмная фигура. Это был как будто огромный ворон с человеческим телом или человек с птичьей головой. Я видел его блестящий жёлтый глаз, который пялился сквозь стекло на меня.

– Я исполняю твоё желание, Ро́ман, – голос человека-птицы звучал прямо у меня в голове, – и ты мне за это поможешь. Придёт время – всё узнаешь.

Боль от укола в сгиб руки привела меня в чувства. Окно и птицечеловек исчезли. Я моргнул, глядя на яркий свет, который тут же пропал – это Минка убрала фонарик. Врачи отошли, что-то тихо обсуждая, а Павле налаживал капельницу, укрыл меня одеялом и протянул стакан с водой.

– Павле, – прошептал я, глядя на сидящего рядом мужчину, – ты ничего не слышал о человеке с головой ворона?

Он сначала пожал плечами, но потом задумчиво нахмурился. Минка прекратила совещаться с коллегой, окликнула помощника. Вместе они вышли. Лекарство потихоньку действовало, отпускала дрожь, затихала боль только зуд в дёснах, и слабость остались. Я уплывал в беспамятство. Сквозь пелену сна прорывалась реальность, меня иногда тормошили и просили поесть, но сознание как будто полностью не включалось. Словно меня уносила бурная тёмная река.

В какой-то момент я перестал понимать – это свет в палате погас или я окончательно провалился в видения. Вокруг было темно и холодно. Я лежал на чём-то твёрдом, но стоило пошевелиться – поверхность разъезжалась и проминалась. Над головой висела огромная красная луна, но света почти не давала. Я поднялся и услышал, как шурша с моей одежды осыпается песок. Слабый ветер подхватывал его, закручивал в вихри и уносил прочь. Глаза привыкли к освещению, я различил торчащие тут и там одинокие скалы, похожие на чёрные силуэты. Одна из них пошевелилась. Мне навстречу шёл мужчина с головой ворона. Его балахон волочился по песку и шелестел, не переставая. На массивном клюве играли отблески лунного света.

Я не боялся снов, но это существо вызывало у меня тревогу. Как будто я видел не совсем сон, а очень похожую на галлюцинацию реальность. Вороноголовый остановился рядом, изучая меня блестящими глазами.

– Кто ты? – нарушил я молчание.

– Анмор, – прозвучало у меня в голове.

– Чего ты ко мне пристал? Я не звал тебя!

Он не ответил. Из складок балахона показалась бледная худая рука, как у меня прямо. Он протягивал мне какой-то предмет. Я не мог рассмотреть, что там, но рискнул принять. Громко каркнула невесть откуда взявшаяся птица. Я проснулся. В руке был зажат сложенный вчетверо лист. Гладкий, глянцевый он слегка колол углами кожу. Я точно знал, что ничего подобного в палате не было. На расправленной бумаге красовалась эмблема Большой Центральной Библиотеки страны. Я её видел на книгах в кабинете директора и хорошо запомнил потому, что отчитывали меня как раз за порчу книги. "Хорошо, что это была не книга Центральной Библиотеки, Ро́ман, иначе к твоему списку проступков прибавился бы ещё один наказуемый – ущерб государству!" – строго выговорил мне мужчина и отправил тогда работать на сортировке макулатуры.

В листовке заголовок красивыми завитыми буквами предлагал посетить выставку ужаснейших заблуждений человечества. В столице любили демонстрировать дремучесть мысли прошлого. Вера в духов, богов и демонов высмеивалась повсюду. Я посмотрел на дату, подсчитал дни и решил, что на листовке опечатка. Невозможно держать в руках бумажку из будущего. В потом голова словно взорвалась вопросами. Как вообще рекламка попала ко мне в руки? Невозможно вытащить предмет из сна. Может это чудо?

– А ещё у человека не вырастают коренные зубы, если он их теряет, – произнёс я уже вслух и ощупал языком лунки. Зубы лезли. Настоящие, острые. Совсем непохожие на человеческие.

– Ро́ман, да? – ко мне вошёл доктор Сморрок. – Привет, мальчик.

– Здравствуйте, – я случайно свистнул через щель на месте недостающих зубов.

– Тяжко тебе здесь, да? Считай, как в тюрьме, – он посмотрел на стены моей палаты, – хочешь уехать?

– Я не хочу бежать.

– Ни в коем случае! – он замахал на меня пухлыми ладонями, вынул платок и вытер обильно вспотевшую макушку. – Ничего противоправного. Просто твой случай… Он уникален. В столице тебя бы окружили заботой, лучшими усилиями, новейшими лекарствами и аппаратурой. И компетентными специалистами. Я знаю, что Минка Нерсе – божественный врач, но у неё тут просто нет возможности тебя лечить! Боюсь, ты просто погибнешь здесь, Ро́ман.

– Какая вам от этого выгода, доктор? – я помнил, что никто не будет по доброй воле суетиться ради другого, всегда есть цена.

– Ну раз мы взяли деловой тон, – он перестал нервно улыбаться и одёрнул дорогой пиджак, – мне нравится твоя прагматичность. Ты действительно уникальный случай. Твоё заболевание нетипично. Изучая тебя с помощью передовой аппаратуры, я смогу прославиться. А ты действительно будешь окружён столичными благами: вкусная еда, библиотеки, хорошее лечение и приличное жильё. Думаю, я смогу надавить на полицейский департамент и тебе спишут преступления.

– Но до конца жизни я буду вашим ручным уродцем?

– Да что ты! Я только напишу по твоей патологии труд, и ты будешь свободен.

Он сделал вид, что сказал правду, а я сделал вид, что поверил. Другой возможности попасть в Библиотеку у меня всё равно не было. Каким бы странным ни казалось происходящее, я начинал верить. Это пугало. Но невозможно было не верить в то, что начало само себя доказывать. Не хотелось только уезжать, не поговорив с Кисси. Я дождался, когда Павле принесёт завтрак и утреннюю порцию лекарств.

– Павле, а ты сможешь передать Кисси записку? – спросил я, потирая место укола.

Медбрат кивнул и даже дал мне огрызок листка и ручку. Я задумался, а потом просто написал: "Нужно поговорить. Ро́ман" и вложил клочок бумаги в руку мужчины. Он хитро на меня взглянул и улыбнулся едва заметно. Наверное, нас принимают за странную парочку. Представляю, какие слухи ходят среди парней. Я поймал себя на мысли, что немного скучаю по привычной жизни. Вроде бы не так давно попал в медкорпус, а ощущение будто вечность. Тишина здесь была очень своеобразной, какой-то неживой. Воздух холодный, но неподвижный. Не зря о лазарете у нас травили жуткие байки.

Железный лязг показался мне очень громким. Я высунулся в коридор. Павле толкал впереди себя грохочущую каталку. На ней кто-то лежал, накрытый простынёй от макушки до пяток. Медбрат не особо заботился о пациенте, вёз как придётся. Только когда каталка поравнялась с моей палатой, пришло осознание: под тканью труп. Я видел мертвецов часто. Люди умирают на улицах, и никто не закрывает их лица. Приезжает серая служба, забрасывает труп в мешок и увозит в специальный цех при сталелитейном заводе. Там их и сжигают, а прах используют для удобрения городских теплиц. Когда-то давно мертвецов закапывали в землю вроде бы, но эти времена сгинули вместе с верой.

Я вышел и тихо прокрался за Павле, который успел свернуть в конце коридора за тяжёлую железную дверь. Почти от самого входа коридор понижался, освещённый бледными холодными лампами. Я слышал лязг каталки и шёл за ним, как зачарованный. Спустившись примерно на этаж, я почувствовал, как похолодало, сквозь тонкую ткань тело ощутимо пробрало. Прямой коридор заканчивался ещё одной дверью. Я успел заметить, как она закрылась за Павле и припустил почти бегом. Приоткрыв её, я застыл. Медбрат шёл мимо рядов ячеек, похожих на шкафчики для одежды. Только занимали они почти всю ширину комнаты, оставляя проход только для разворота каталки. Мужчина открыл одну ячейку, посмотрел на номер, записал в планшетку и, выдвинув железный поддон, переложил на него тело.

Из-под простыни выскользнула синюшная рука. Я узнал её. Даже с расстояния в два десятка шагов я видел тёмный узор запавших вен, шрам на кривом сломанном пальце, которым так часто хвастался Ниро́. А выше локтя подсохшая кожа висела зеленоватым серпантином, обнажая переплетение разорванных мышц и желтоватое пятно кости. Павле подобрал конечность, пряча её под покрывало, потом прикрепил бирку к ноге трупа и задвинул его в ячейку. Я прикрыл дверь и быстро пошёл по коридору. Не хотелось, чтобы медбрат застал меня здесь. Только сейчас появилось чувство осознания: Ниро́ действительно мёртв, и я, возможно, его убил.

Забившись в палату, я ощущал дикую смесь чувств: страх, отвращение, торжество, смятение. Нас учили, что жизнь человека есть высшая ценность, и только Закон может ею распоряжаться. В нашей стране казнили редко, только самых неисправимых и умственно больных. Правительство старательно подчищало общество от неизлечимо опасных – серийных убийц, неизлечимых зависимых и потомственных инвалидов с помощью казней и запретов на размножение , если человек не был опасен для общества. Но теперь я как будто сам был Законом. Мог наказать того, кого не увидела машина правительства. Это пугало и радовало одновременно.

Осталось разобраться, как владеть этой силой. Что сделать, чтобы она мне подчинилась. Я решил, что найду ответы в Библиотеке. Не зря птицеголовый подбросил мне листовку из будущего. Свернувшись в клубок под одеялом, я думал о том, как будет хорошо не бояться больше никого в этом мире. Реальность напомнила о себе резко распахнувшейся дверью. Минка Нерсе вошла, громко впечатывая подошвы ботинок в пол на каждом шагу. Она с грохотом пододвинула стул и села на него, резко сложившись пополам, как будто сломалась. Только потом посмотрела мне в глаза как-то зло и отчаянно.

– Что он пообещал тебе? Почему ты согласился ехать в Бакрицу? – тихо спросила врач.

– Он много чего обещал, – я пожал плечами, садясь, – но не очень-то верится. Я просто хочу увидеть столицу. Хотя бы раз в жизни.

– Только из-за этого? – она растерянно моргнула, потёрла переносицу.

– Да наверное. Что я здесь увижу? На завод меня возьмут разве что тарелки в столовой мыть, – я горько усмехнулся, – ни одна лавка не пустит даже уборщиком бывшего воришку. Может, дворником или упаковщиком в теплицы ещё могут. Вся жизнь пройдёт здесь, я даже не выеду за пределы Накра. Может, только в виде праха.

– Ты прав, – она горько усмехнулась, опустив глаза, – но учти, что Родо Сморрок вытянет из тебя всю пользу, в потом выкинет. Я позвала его только потому, что он действительно высококлассный эксперт. Но помимо этого он эгоистичный, жестокий, циничный урод.

– Я понял. Спасибо за заботу, доктор Нерсе, но я в любом случае мертвец. Здесь вам меня не вылечить, там меня не захотят лечить. Зато я смогу почитать настоящие книги вместо инструкций, учебников и свода Законов.

– Прости, Ро́ман, – Минка глубоко вдохнула, встала, обхватывая себя руками, – я делаю всё, что могу.

– Я знаю, спасибо.

Она ушла. Мне жаль было расстраивать честную и добрую ко мне женщину, но говорить о своих планах было глупо. Я не хотел угодить под надзор службы учёта сумасшедших. Вздохнув, я прошёлся по палате. Совершенно невозможно было сидеть на месте. Время тянулось долго. Павле принёс обед. На мой вопросительный взгляд он кивнул. Значит, можно было ждать Кисси где-то до ужина. Пока жевал, выплюнул ещё парочку зубов. Аппетит пропал совершенно. Радовало только то, что препараты действовали и жестокая лихорадка не возвращалась. От скуки я рассматривал узоры паутины в углу и гадал, знает ли паук о том, что плетёт сложную сеть, думает ли, как её лучше подвесить или делает то, что велит ему инстинкт.

– Ты не спишь?

Я сел на кровати. Кисси сделала несколько шагов в палату и уставилась туда, где сидел паук.

– Что ты там разглядывал?

– Там паутина и паук. Я думал, осознаёт ли паук своё дело или просто действует инстинктивно.

– Не вижу паука, – призналась девушка, садясь на край кровати.

– Он там есть, просто поверь, – я улыбнулся, вспомнив не к месту, как она забралась ко мне под одеяло, – слушай, я хотел поговорить о важном.

Подруга оторвалась от созерцания угла и внимательно на меня посмотрела. Синие глаза пытались заглянуть куда-то вглубь меня, как будто прямо в мозг.

– Мне придётся уехать в столицу, – я выдохнул фразу и сжал зубы, ожидая реакции.

– Ты же обещал, что защитишь меня, – Кисси нахмурилась, а уголки её губ предательски дрогнули и поползли вверх. Она злилась.

– Поэтому и еду. Чтобы понять, что здесь происходит, мне нужно знать больше. Один человек предложил мне поехать. Он будет изучать мою болезнь, а я смогу…

– Ничего ты не сможешь, Ро́ман, – девушка спрыгнула с кровати и развернулась лицом ко мне криво улыбаясь, – защищают те, кто находится рядом! А ты бежишь.

Она ушла, а я весь как будто обмяк. За день я причинил боль двум людям, которые пытались обо мне заботиться. Это ощущалось, как предательство. Плевать, что они не знали всей картины, плевать на обстоятельства. Они просто хотели мне добра. А я поступил правильно. Почему правильные поступки иногда бывают такими болезненными – я не знаю. Упав на кровать, я снова уставился в потолок, на паука, который, скорее всего, не понимал, что делает, но делал.

От ужина я отказался. Лекарства к ночи переставали действовать, становилось хуже. Я всё время слышал странные звуки: хлопанье крыльев, хриплое далёкое карканье. Возвращалась мучительная боль в дёснах. Разозлившись, я пошёл в душ, включил горячую воду и дождался, когда тело хорошенько распариться, а потом подошёл к висящему над раковиной зеркалу. Мутная поверхность отразила меня, как сквозь туман – лицо смазалось, только глаза выделялись на бледном пятне ярко. Они были всегда карими, но сейчас я разглядел в них жёлтые и красноватые пятна. Как будто одну краску нечаянно капнули в другую.

Отодвинув мысль о глазах, я открыл рот, задрал губы. Опухшие дёсны выделялись красным, из-под зубов сочилась кровь. Я хорошенько прополоскал рот ледяной водой несколько раз и принялся выдёргивать то, что ещё не выпало, раз за разом вскрикивая от боли. Потом шатаясь я доплёлся до кровати и упал на неё, пытаясь уснуть. Сознание блуждало в полудрёме. Сквозь него иногда пробивался странный скребущий звук. По ощущениям наступила глубокая ночь, но это могла быть запросто иллюзия, обман сознания. Я медленно поднялся с кровати и прислушался.