Айзек Азимов
Перст обезьяны
Он сделал это, используя в качестве подводящих проводов два электрода, которые едва заметно торчали из шерсти на голове зверька.
– Ролло подвергся весьма тонкой операции на мозге, в результате которой несколько проводков были вживлены в различные участки коры. Мы можем блокировать свободную деятельность мозга и, по сути дела, использовать его как компьютер. Боюсь, подробности были бы…
– Давайте посмотрим, как он печатает, – повторил Хоскинс.
– Что бы вы хотели?
– Он знает «Лепанто» Честертона? – почти не раздумывая спросил Хоскинс.
– Наизусть он ничего не знает. Его писательство – просто вычисления. Прочтите отрывок из этого произведения, чтобы он мог проникнуться настроением и высчитать продолжение.
Хоскинс кивнул, набрал в грудь воздуха и громовым голосом принялся читать:
– «Бьет в Садах Солнца сто один фонтан, Усмехается фонтанам Византийский Султан, Смех его, знак радости, предвестник беды, Колеблет черный лес, лес его бороды, Изгибает полумесяцем кроваво-красный рот: Срединным морем мира завладел султанский флот…»[1]
– Достаточно, – сказал Торгессон. Наступило молчание. Они ждали. Обезьяна разглядывала пишущую машинку.
– Этот процесс, само собой, требует времени, – сказал Торгессон. – крошке Ролло надо принять во внимание романтичность этого стихотворения, несколько архаичный оттенок, четкий монотонный ритм и все такое прочее.
И вдруг черный пальчик потянулся и коснулся какой-то клавиши. Это была буква «б».
– Заглавных букв он не пишет, – объяснил ученый. – Не ставит и знаков препинания, да и слова не всегда отделяет друг от друга. Вот почему я обычно перепечатываю его работу, когда он заканчивает.
Крошка Ролло нажал «е», потом «л», потом «о», «с», «т», «е», «н», «н», «а», «я». Потом, после продолжительной паузы, он стукнул по пробельной клавише.
– «Белостенная», – сказал Хоскинс.
Слова печатались сами собой:
«белостенная италия от страха чуть жива в адриатике ждет гибель веницейского гольва у монархов христианских папа ради Христа молит войско для спасения святого креста»
– Боже мой! – воскликнул Хоскинс.
– Значит, у стихотворения такое именно продолжение? – спросил Торгессон.
– Видит Бог! – отвечал Хоскинс.
– Если так, значит, Честертон, должно быть, поработал на славу. Тут все на своем месте.
– Видите? – проговорил Марми, сжимая Хоскинсу плечо. – Видите, видите, видите? – И еще раз добавил: – Видите?
– Черт меня подери! – не успокаивался Хоскинс.
– А теперь, – сказал Марми, взъерошив себе волосы так, что они стали похожи на хохолок какаду, – давайте перейдем к делу. Давайте проверим мой рассказ.
– Да, но…
– Не бойтесь. Крошке Ролло это по силам, – заверил Торгессон Хоскинса. – Я частенько читаю ему отрывки из лучших образцов научной фантастики, включая многие рассказы Марми. Просто поразительно, насколько он улучшил многие произведения.
– Не в этом дело, – сказал Хоскинс. – Любая обезьяна способна писать научную фантастику лучше иных наших литературных поденщиков. Но ведь в рассказе Таллинна тридцать тысяч слов. Этому монаху[2] понадобится целая вечность, чтобы отстукать его.
– А вот и нет, мистер Хоскинс, а вот и нет. Я прочту ему рассказ, а в самом важном месте пусть продолжает он.
Хоскинс сложил руки.
– Валяйте, я готов.
– А я и подавно, – заявил Марми и тоже скрестил руки.
Крошка Ролло, пушистый комочек, похожий на несчастного каталептика, сидел и слушал, а мягкий голос доктора Торгессона мерно повышался и понижался, пока он читал о битве в космосе и о последующей борьбе пленников-землян, стремившихся вернуть себе потерянный корабль.
Один из героев выбрался на обшивку корабля, и доктор Торгессон передавал эти колоритные события с легким восхищением. Он читал:
– «Безмолвие вечных звезд повергло Стелни в оцепенение. Саднящее колено резко напомнило о себе, когда он ждал, что чудовища услышат звук удара и…»
