Айзек Азимов
Дело принципа
Но я о нем ничего настораживающего не узнал, и он определенно выглядел вполне нормальным, когда я увидел его на выходе из здания той компании, где он работал. Мне сразу бросилось в глаза, что он был несколько меланхоличен. Значения этому я не придал, поскольку из опыта общения с писателями сделал вывод, что это у них профессиональное. Может быть, от постоянного контакта с редакторами.
– А, Джордж, – сказал он тусклым голосом.
– Готлиб, – ответил я, – до чего же я рад вас видеть. Вы сегодня прекрасно выглядите. (На самом деле он, как и все писатели, выглядел омерзительно, но великое дело – вежливость.) Вы не пытались писать последнее время?
– Нет, не пробовал. – И туг, как будто внезапно припомнив, он сказал: – А что? Вы готовы поделиться со мной секретом второго абзаца?
Мне было приятно, что он помнит, ибо это указывало на сохранение прежней остроты его ума. Я ответил:
– Милый мой, все уже сделано. Я ничего не должен вам объяснять, у меня более тонкие методы. Идите домой и садитесь за машинку: вы увидите, что пишете, как бог. Будьте уверены, все ваши горести позади, и романы потекут с вашей машинки гладкой струйкой. Напишите две главы и план остального романа, и я уверен, что любой издатель взвизгнет от восторга и тут же выпишет солидный чек, из которого каждый цент будет наполовину ваш.
– Ха! – фыркнул Готлиб.
– Смею вас заверить, – сказал я, прижимая руку к сердцу (а оно у меня, как вы знаете, настолько большое, что могло бы, говоря фигурально, занять всю грудную полость), по совести говоря, я чувствую, вы могли бы абсолютно спокойно бросить эту свою мерзкую работу, чтобы она никак не марала чистейший материал, выходящий из вашей машинки. Вы только попробуйте, Готлиб, и увидите, что я свою половину более чем заработал.
– Вы что, уговариваете меня бросить работу?
– Именно так!
– Я не могу.
– Можете, можете. Бросьте вы свою презренную должность. Оставьте эти оглупляющие вас занятия коммерческим надувательством.
– Да я же вам говорю, что не могу. Меня только что уволили.
– Вас?
– Совершенно верно. И притом после возмутительной критики, да еще выраженной таким образом, которого я никогда не прощу и не собираюсь прощать.
Он направился к маленькой недорогой забегаловке, где мы обычно обедали. Я спросил его:
– А что случилось?
Уныло прожевывая бутерброд с говядиной, он объяснил.
– Я писал рекламу для освежителя воздуха, и меня вдруг поразила ее какая-то жеманность. Ничего крепче слова «запах» нельзя использовать. И мне захотелось высказаться от души. Уж если мы должны рекламировать такой мусор, так можно хоть сделать это как следует. И на моем экземпляре, прямо поверх всех этих розочек, духов и незабудок, я в заголовке написал: «Зловонье – в шею», а внизу крупными буквами: «ВОНЬ ГОНИ ВОН!» и отправил в типографию, не озаботившись дальнейшими консультациями. А потом, естественно, подумал: «А почему бы и нет» и отправил боссу докладную записку. С ним случился припадок прямо в кабинете, и вопил он очень громко. Вызвав меня тут же, он мне объявил, что я уволен, и добавил несколько таких слов, которые вряд ли всосал с молоком матери – разве что у него была достаточно оригинальная матушка. И вот я без работы.
Он метнул на меня враждебный взгляд исподлобья:
– Сейчас вы скажете, что это ваша работа.
– Конечно. Вы подсознательно чувствовали, что поступаете правильно. Вы намеренно подставили себя под увольнение, чтобы всю оставшуюся жизнь служить искусству. Готлиб, друг мой, идите сейчас домой. Пишите роман и не соглашайтесь на аванс меньше ста тысяч долларов. Производственные издержки не стоят разговора – всего несколько пенни на бумагу, так что и вычитать из моих пятидесяти тысяч ничего не придется.
– Вы сумасшедший, – сказал он.
– Я убежденный, – возразил я. – И в доказательство я плачу за завтрак.
– Вы таки сумасшедший, – повторил он дрогнувшим от удивления и ужаса голосом и на самом деле дал мне заплатить по счету, хотя не мог не понимать, что мое предложение было всего лишь риторической фигурой.
На следующий вечер я ему позвонил, Конечно, следовало бы подождать еще. Не надо было его торопить, Но я сделал в него кое-какую инвестицию – завтрак обошелся мне в одиннадцать долларов, не говоря уже о четвертаке на чай, – и я беспокоился о судьбе своих вложений. Это, я думаю, понятно.
