Айзек Азимов
Обнаженное солнце (пер. Н.Виленская)
– Это так важно?
– Важно все, пока не будет доказано обратное.
– Послушайте, если я нужен вам в качестве роботехника – спрашивайте, На вопросы о своей личной жизни я отвечать не буду.
– Вы были тесно связаны и с убитым, и с подозреваемой, Разве вы не понимаете, что без нескромных вопросов не обойтись? Почему вы прекратили прогулки с Глэдией?
– Мне стало не о чем с ней говорить, – огрызнулся Либич. – Я был слишком занят. Я не видел смысла продолжать эти прогулки.
– Другими словами, ее общество перестало быть приятным.
– Хорошо, пусть так.
– Почему?
– Потому! – Либич сорвался на крик.
– И все-таки вы хорошо знали Глэдию, – не обращая внимания на волнение роботехника, сказал Бейли. – Какой у нее мог быть мотив?
– Мотив?
– Никто пока не назвал мне возможного мотива преступления. Не могла же она совершить убийство без причины.
– Великая Галактика! – Либич откинул голову словно хотел засмеяться, но не засмеялся. – И вам никто не сказал? Что ж, может быть, никто и не знает. Но я-то знаю. Она мне говорила – и часто.
– Что говорила, доктор Либич?
– Что все время ссорится с мужем. Ссоры были бурные и частые. Она ненавидела его, землянин. Так значит, вам никто об этом не говорил? И она тоже?
Глава пятнадцатая
Портрет создается
Новость оглушила Бейли, однако он постарался не показать изумления. Должно быть, местные обычаи приучили соляриан воспринимать частную жизнь во всех ее проявлениях как нечто священное. Вопросы о браке и детях считались дурным тоном. Вероятно, хронические супружеские ссоры также не подлежали обсуждению.
Но когда совершилось убийство? Неужели не решились нарушить светские приличия и спросить подозреваемую, не ссорилась ли она с мужем? Не решились даже заговорить на эту тему, если и знали о ссорах?
Либич, к примеру, знал.
– Из-за чего они ссорились? – спросил Бейли.
– Думаю, вам лучше спросить об этом у нее.
И правда лучше. Бейли церемонно встал.
– Благодарю вас, доктор Либич, за содействие следствию. Мне может снова понадобиться ваша помощь – надеюсь, я смогу тогда с вами поговорить.
– Сеанс окончен, – сказал Либич и пропал из глаз вместе со своей комнатой.
Бейли впервые обнаружил, что полет в открытом пространстве его не волнует. Совершенно не волнует. Он чувствовал себя почти что в своей стихии.
Ему больше не думалось ни о Земле, ни о Джесси. Он улетел с Земли каких-то несколько недель назад, а прошли как будто годы. Провел на Солярии неполных три дня, а словно прожил здесь целую вечность.
Неужели можно так быстро приспособиться жить в кошмаре?
Или все дело в Глэдии? Скоро он увидит ее – живую, а не образ. Не это ли придавало ему уверенность и вселяло в него странное чувство тревожного нетерпения?
Как-то она перенесет эту встречу? Не убежит ли через пару минут, взывая о пощаде, как Квемот?
Когда он вошел, она стояла на другом конце длинного зала. Глэдию можно было принять за ее же импрессионистический портрет: два-три мазка, две-три краски.
Губы слегка подкрашены, брови едва подведены, мочки ушей чуть голубоватые – и больше никакой косметики. Она была бледна и казалась немного напуганной и очень юной.
Пшеничные волосы зачесаны назад, в серо-голубых глазах – робость. Платье с длинными рукавами темно-синее, почти черное, с узкой белой отделкой по бокам. Белые перчатки и туфли без каблука, Не видно ни единого кусочка кожи, за исключением лица. Даже шею прикрывает скромненький рюш.
– Так будет не очень близко, Глэдия? – спросил Бейли, останавливаясь на месте.
Дыша часто и неглубоко, она сказала:
– Я уже и забыла, как это бывает. Все равно что видеосеанс, правда? Если не думать о том, что мы встречаемся взаправду.
– Я-то чувствую себя нормально, – сказал Бейли.
– Ну да, у вас на Земле… – Она закрыла глаза, – Иногда я стараюсь представить себе – повсюду толпы людей, идешь куда-нибудь, а рядом с тобой люди, и навстречу идут люди. Десятками…
– Сотнями, – поправил Бейли. – Разве вы никогда не видели Землю в книгофильмах? Не смотрели земных романов?
– У нас их не так много, но я смотрела романы про другие Внешние Миры, где люди постоянно встречаются. В романе все по-другому – похоже на групповой видеосеанс, вот и все.
– А разве в романах не целуются?
Глэдия покраснела до ушей.
– Я таких книг не читаю.
– Совсем?
– Ну… попадаются, конечно, грязные фильмы, и порой, просто из любопытства… но это такая мерзость,
– Правда?
– Но на Земле все по-другому, – внезапно оживившись, заговорила она, – Так много народу. В такой толпе, Элайдж, можно, по-моему, даже п-прикоснуться к кому-нибудь. Случайно, конечно.
– Можно и с ног случайно сбить, – улыбнулся Бейли. Он вспомнил переполненные экспресс-дороги, где все тискаются, толкаются, скачут с полосы на полосу, и невольно ощутил укол ностальгии.
– Вам не обязательно там стоять, – сказала Глэдия.
– Значит, можно подойти поближе? Это ничего?
– Мне кажется, да, Я вам скажу, когда хватит.
Бейли осторожно шагнул вперед, а Глэдия следила за ним широко раскрытыми глазами.
– Хотите посмотреть мои цветовые поля? – спросила вдруг она.
Бейли остановился в шести футах от нее. Она казалась маленькой и хрупкой. Инспектор попытался представить себе, как она в ярости бьет с размаху чем-то (но чем?) мужа по голове. Попытался представить ее обезумевшей от гнева, ненавидящей, пылающей жаждой убийства.
Следовало сознаться, что такое возможно. Пускай женщина почти невесома, она способна проломить череп, если ее хорошо вооружить и если она достаточно озвереет. Бейли знавал женщин-убийц (на Земле, конечно), которые в спокойном состоянии были кроткими, как овечки.
– Что такое цветовые поля, Глэдия?
– Вид искусства.
Бейли припомнил, как отзывался Либич о занятии Глэдии, и кивнул.
– С удовольствием посмотрю.
– Тогда идемте.
Бейли строго придерживался дистанции в шесть футов – она и так была меньше одной трети той, которую требовала Клорисса.
Они вошли в комнату, переполненную светом. Каждый угол сиял огнями всех цветов радуги.
Глэдия с довольным видом собственницы выжидательно взглянула на Бейли. Должно быть, его реакция удовлетворила ее, хотя он не сказал ни слова – только медленно осматривался, стараясь осознать то, что видит. Это ведь был только свет – ничего материального.
В углублениях пьедесталов прятались сгустки света. Живые, ломаные и кривые линии разных цветов срастались в единое целое, сохраняя при этом четкую индивидуальность. Здесь не было и двух работ, которые хотя бы отдаленно походили друг на друга. Бейли, тщательно подбирая слова, спросил:
– Это, очевидно, должно что-то означать?
Глэдия рассмеялась своим приятным грудным смехом.
– Это означает все, что вам угодно. Просто цветовые формы, которые вызывают гнев, счастье, любопытство – словом, то, что чувствовала я, создавая их. Могу сделать одну для вас – что-то вроде портрета. Только скорее всего ничего хорошего не получится – я ведь буду импровизировать.
– Правда можете? Мне было бы очень интересно.
– Хорошо, – Она порхнула к световой фигуре в углу, проскользнула в нескольких дюймах от Бейли и, похоже, не заметила этого.
Тронула что-то на пьедестале, и сияющий мирок беззвучно умер.
– Зачем же? – ахнул Бейли.
– Ничего. Она мне все равно надоела. Сейчас притушу другие, чтобы не отвлекали. – Глэдия открыла дверцу в стене и передвинула реостат. Краски поблекли, став почти невидимыми.
– Разве на это нет робота? Чтобы щелкал выключателем?
– Ну-ка тихо, – нетерпеливо оборвала Глэдия. – Я сюда роботов не пускаю. Здесь только я. – И хмуро посмотрела на него. – Я вас недостаточно хорошо знаю, вот в чем дело.
Она положила руки на гладкую поверхность пьедестала, глядя куда-то в пространство. Все десять пальцев напряженно застыли в ожидании.
Вот один палец шевельнулся, описал полукруг над плоскостью. В воздухе зажглась ярко-желтая линия. Палец отступил на дюйм, и цвет стал чуть менее насыщенным.
– Вот так, пожалуй, – прикинула Глэдия. – Сила, которая не давит.
– Иосафат! – сказал Бейли.
– Вы не обиделись? – Она вскинула обе руки, и желтый зигзаг словно обрел объем и устойчивость.
– Нисколько. Но что же это? Как вы это делаете?
– Трудно объяснить, – задумчиво сказала Глэдия, – тем более что я сама не очень-то понимаю. Говорят, это разновидность оптического обмана. Устанавливаются силовые поля на разных уровнях энергии. Они, собственно, представляют собой экструзию гиперпространства и не обладают свойствами обычного пространства. Человеческий глаз видит различные оттенки света в зависимости от уровня энергии. Цвета и оттенки возникают от тепла моих пальцев, воздействующего на определенные точки пьедестала. Внутри каждого пьедестала размещены чувствительные элементы,
– А если я приложу палец? – Бейли шагнул вперед, и Глэдия посторонилась. Он с опаской приложил палец к пьедесталу и ощутил легкий толчок.
– Смелей, Элайдж. Поднимите палец.
Бейли послушался, и в воздухе, затемнив желтую линию, вырос грязно-серый световой зубец, Бейли резко отдернул палец, и Глэдия засмеялась, но тут же подавила смех.
– Напрасно я смеюсь. Это очень трудно, даже для тех, кто долго обучался. – Она сделала быстрое движение рукой, которого Бейли не уловил; созданный им кошмар исчез, а желтая световая фигура восстановилась в прежней чистоте.
– А вы как научились?
– Просто пробовала – снова и снова. Знаете, это ведь новое искусство, и только один-два человека по-настоящему умеют…
– И вы – лучшая, – провозгласил Бейли. – На Солярии все или единственные, или лучшие, или то и другое вместе.
– Ничего смешного тут нет. Многие мои работы снимаются на пленку, Я устраивала выставки. – Она вздернула подбородок, не скрывая гордости. – Продолжим ваш портрет. – Она снова шевельнула пальцами и создала несколько ломаных линий. Преобладающим цветом был голубой. – Такой мне видится Земля, – сказала она, прикусив губу. – Она всегда представлялась мне голубой. Все эти люди и встречи, встречи, встречи. Наше общение скорее розовое – как вам кажется?
– Иосафат, я не умею представлять себе такие вещи в цвете.
– Да? – рассеянно сказала она, – Вот вы иногда говорите «Иосафат», и это – как лиловый шарик. Как лиловая капелька, потому что срывается всегда неожиданно – кап! Вот так. – И капелька засверкала в центре композиции. – А в завершение – вот. – И Глэдия заключила фигуру в унылый, тусклый грифельно-серый куб. Узор неярко просвечивал сквозь него, будто сквозь тюремные стены.
Бейли стало грустно, словно его самого отгородили от чего-то милого сердцу,
– Зачем вы так?
– Но это же стены вокруг вас, И внутри – то, что мешает вам выйти наружу, держит вас в четырех стенах. Вы там, внутри – разве непонятно?
Бейли понимал, но не одобрял.
– Эти стены не такие уж крепкие, – сказал он. – Сегодня я выходил.
– Правда? И как вы себя чувствовали?
– Как вы при встречи со мной, – Бейли не упустил случая уколоть. – неприятно, но терпеть можно.
– А вы не хотите выйти сейчас? Погулять со мной?
Бейли чуть было не выпалил: «Иосафат, нет»
– Я еще ни разу не гуляла с живым человеком. Еще светло, и погода хорошая.
Бейли посмотрел на свой портрет.
– А если я пойду, вы уберете это серое?
– Посмотрим на ваше поведение, – улыбнулась она.
И портрет остался в комнате, продолжая держать пленную душу Бейли в серых стенках Города.
Бейли вздрогнул. Его коснулся ветерок, в котором была прохлада.
– Замерзли? – спросила Глэдия.
– Раньше так не было.
– Близится вечер, но ведь пока не холодно. Хотите одеться потеплее? Робот принесет пальто.
– Нет, не надо. – Они пошли вперед по узкой мощеной дорожке. – Это здесь вы гуляли с доктором Либичем?
– О нет. Мы гуляли в полях, где лишь изредка встречаются одинокие роботы и можно слушать природу. Сейчас мы будем держаться поближе к дому, на всякий случай.
– На случай чего?
– Вдруг вы захотите вернутся.
– Или вам надоест мое общество.
– Оно меня не беспокоит, – нервно сказала Глэдия.
Вверху тихо шелестела листва, все кругом заливали желтизна и зелень.
Тени особенно занимали Бейли. Одна упала прямо перед ним, точь-в-точь как человек, и принялась жутко подергиваться в такт его шагам, словно передразнивая. Бейли, конечно, слышал о тенях и знал, что это такое, но в ровном, рассеянном свете Городов как-то никогда их не наблюдал.
Он знал, что позади светит солярианское солнце. Он избегал смотреть на него, но знал, что оно там.
Пространство было огромным, пустынным, но Бейли почувствовал, что его тянет туда. Он представил себе, как идет по планете, а вокруг – простор на тысячи миль и световых лет.
Почему мысль об одиночестве так привлекала его? Он не стремился к одиночеству. Ему хотелось на Землю, в тепло и многолюдие Городов.
Но образ Города ускользал от него. Он рисовал себе Нью-Йорк, шум и толпу, но видел мысленным взором тихую, веющую прохладой Солярию
Бейли невольно сделал несколько шагов к Глэдии и оказался в двух футах от нее, но испуг женщины заставил его опомниться.
– Прошу прощения, – сказал он и попятился.
– Ничего. Пойдемте сюда? Думаю, вам понравится наш цветник.
Она указывала в сторону, противоположную солнцу, и Бейли молча последовал за ней.
– Чуть попозже летом здесь будет чудесно, – говорила Глэдия. – Когда тепло, я купаюсь в озере, или просто бегаю по полям так быстро, как только могу, а потом валюсь в траву и лежу в ней. Правда сейчас я не так одета. В этом платье только и остается, что гулять степенным шагом.
– А как вы обычно одеваетесь для прогулок?
– Самое большее, что на мне бывает надето, это купальный костюм. – Глэдия простерла руки, словно предвкушая свободу. – А то и того нет. Иногда я только надеваю сандалии, чтобы ощущать воздух каждым дюймом… Ох, извините. Я вас шокирую.
– Нет, вовсе нет. Вы так одевались и для прогулок с доктором Либичем?
– Когда как. Смотря какая была погода. Иногда на мне было надето вовсе ничего, но ведь это видеосеансы. Надеюсь, вы понимаете.
– Я-то понимаю. А доктор Либич? Он тоже легко одевался?
– Кто, Джотан? – усмехнулась Глэдия. – О нет. Он всегда такой чопорный. – Она сделала серьезное лицо и опустила одно веко – точно как Либич. Бейли одобрительно хмыкнул. – Вот как он говорит; «Дорогая Глэдия, что касается влияния первостепенного потенциала в потоке позитронов…»
– Он об этом с вами беседовал? О роботехнике?
– В основном, да. Он ведь так серьезно к ней относится. Все пытался меня просвещать – до последнего.
– И как вы – усвоили хоть что-нибудь?
– Ничего. Ровным счетом ничего. Для меня это – темный лес, Иногда он сердился на меня, но как только он начинал ругаться, я ныряла в воду, если была у озера, и брызгала на него.
– Брызгали? Но ведь его там не было.
– Какой же вы все-таки, землянин, – засмеялась она. – Я брызгала на изображение, он был в своем собственном поместье, и вода не могла на него попасть, но он все равно отскакивал, Посмотрите-ка сюда.
Они вышли из-под деревьев на лужайку, в середине которой располагался декоративный пруд. Лужайку пересекали выложенные кирпичом дорожки, и повсюду пышно, но в строгом порядке росли цветы. О том, что такое цветы, Бейли знал по книгофильмам.
Цветы чем-то напоминали световые картины, которые создавала Глэдия, и Бейли подумалось, что она берет цветы за образец. Он осторожно потрогал один цветок и посмотрел вокруг. Преобладали красные и желтые тона.
Оглядываясь, Бейли случайно взглянул на солнце.
– Как оно низко, – обеспокоился он.
– Скоро вечер. – Глэдия убежала к пруду и сидела на каменной скамье у воды, – Идите сюда, – помахала она Бейли. – Можете постоять, если не хотите сидеть на камне.
Бейли медленно подошел.
– Оно каждый день опускается так низко? – спросил он и тут же прикусил язык. Раз планета вертится, значит, солнце по утрам и вечерам должно стоять низко – только в полдень оно стоит высоко.
Но образ, который запечатлелся у него в мозгу, было не так легко изменить. Инспектор знал, что бывает ночь, он уже испытал ее. Ночью вся толща планеты надежно заслоняет человека от солнца, Знал, что бывают облака и что их серый слой скрывает самое страшное. Но в мозгу держалась картина солнца, пылающего высоко в небе.
Он оглянулся через плечо, и в глазах на миг вспыхнуло. Интересно, далеко ли дом, если он решит вернуться.
Глэдия показала ему на другой конец скамейки.
– Не близко ли? – спросил он.
Она вытянула руки ладонями вверх.
– Я начинаю привыкать. Правда.
Он сел к ней лицом, чтобы не видеть солнца.
Глэдия перегнулась назад, к воде, и сорвала маленький цветок в форме чаши, желтый снаружи и белый внутри, совсем не яркий.
– Это местное растение, а большинство цветов родом с Земли.
Когда Глэдия осторожно протянула цветок Бейли, с оторванного стебелька закапала вода. Бейли, тоже осторожно, подставил ладонь.
– Вы его убили, – сказал он.
– Это же только цветок. Их здесь тысячи. – Вдруг Глэдия выдернула цветок прямо из-под пальцев Бейли, глаза ее сверкнули. – Или вы думаете, что если я сорвала цветок, то могу убить и человека?
– Ничего такого я не думаю, – примирительно сказал Бейли. – Можно посмотреть?
Вообще-то Бейли не хотелось трогать цветок. Он рос в мокром грунте, и на нем еще осталось немного грязи. И как только эти люди, так старательно избегающие контактов с землянами и даже друг с другом, спокойно берут в руки обыкновенную грязь? Но он все-таки взял цветок, двумя пальцами, и рассмотрел его. Чашечка состояла из нескольких лепестков, тонких и почти прозрачных, которые крепились к общему центру. Внутри чашечки имелось белое вздутие, влажное, с каймой из черных волосков, которые чуть трепетали на ветру.
– Чувствуете, как пахнет? – спросила Глэдия. Бейли сразу уловил запах, понюхал и сказал:
– Женскими духами.
– Настоящий землянин, – в восторге захлопала в ладоши Глэдия. – Вы хотите сказать, духи пахнут цветами.
Бейли печально кивнул. Пребывание на воздухе утомило его. Тени становились длиннее, и пейзаж делался все более мрачным. Но он решил не сдаваться. Он хотел, чтобы исчезли серые стены, скрывающие его портрет. Пусть это донкихотство, но так тому и быть.
Глэдия забрала у Бейли цветок, который тот охотно вернул, и стала медленно обрывать лепестки.
– Наверное, все женщины пахнут по-разному? – спросила она.
– Зависит от духов, – равнодушно ответил Бейли.
– Подумать только, как близко нужно быть, чтобы различать запахи. Я не пользуюсь духами, потому что близко никого не бывает. Вот только сейчас – вы. Но вам, наверно, часто приходилось нюхать духи. Ведь ваша жена на Земле всегда рядом с вами? – Нахмурившись, она сосредоточенно терзала цветок.
– Не всегда. Не каждую минуту.
– Но почти всегда. И когда вы только захотите…
– Почему доктор Либич так упорно обучал вас роботехнике, как вы думаете? – прервал Бейли.
От цветка осталась только сердцевина со стеблем. Глэдия повертела его между пальцами и швырнула в пруд. Цветок на миг задержался на поверхности – и утонул.
– Кажется, хотел, чтобы я стала его ассистенткой.
– Он сам так сказал, Глэдия?
– В самом конце, Элайдж, – наверное, уже потерял терпение. Во всяком случае, он спросил меня, не будет ли мне интересно заняться роботехникой. Я ему, естественно, сказала, что ничего скучнее не представляю. Он сильно рассердился.
– И после этого больше с вами не гулял.
– А знаете, пожалуй, так и есть, Я, наверное, задела его чувства. Но что я могла поделать?
– Значит, про ваши ссоры с доктором Дельмаром вы рассказали ему раньше?
Она крепко сжала кулаки и вся застыла, чуть склонив голову набок.
– Про какие еще ссоры? – спросила она неестественно высоким голосом.
– Про ваши с мужем. Насколько я понимаю, вы ненавидели его.
Лицо Глэдии исказила гримаса, оно пошло пятнами.
– Кто это вам сказал? Джотан? – Сколько свирепости в ее взгляде!
– Да, доктор Либич упомянул об этом, и я считаю, что он не лгал.
– Вы по-прежнему хотите доказать, что мужа убила я, – сказала потрясенная Глэдия, – Я-то считала вас своим другом, а вы – а вы только сыщик. – Она замахнулась кулаком.
– Вы же все равно не сможете меня тронуть.
Глэдия уронила руки и беззвучно зарыдала, отвернувшись от инспектора. Бейли опустил голову и закрыл глаза, отгораживаясь от длинных, тревожных теней.
– Доктор Дельмар не проявлял к вам нежности, верно? – спросил он.
– Он был очень занятой человек, – сдавленно ответила Глэдия.
– А вот у вас сердце нежное, и вы небезразличны к мужчинам, понимаете?
– Я н-ничего не могу с собой поделать. Знаю, что это гадко, но ничего не могу поделать. Гадко даже говорить об этом.
– Но с доктором Либичем вы говорили?
– Нужно же было хоть что-нибудь предпринять. Джотан был под рукой и слушал как будто охотно, а мне становилось легче.
– Вы поэтому ссорились с мужем? Потому что он был холоден с вами, безучастен, а вас это возмущало?
– Временами я его просто ненавидела. – Она беспомощно передернула плечами. – Он был хороший солярианин – и только, и нам не предписывали д… – Слезы хлынули снова.
Бейли ждал. У него похолодело в желудке, воздух тяжело давил на плечи. Когда рыдания Глэдии стали утихать, он спросил как можно мягче:
– Вы убили его, Глэдия?
– Н-нет. – И вдруг добавила, будто вся воля к сопротивлению иссякла в ней: – Я вам не все рассказала.
– Тогда расскажите сейчас, пожалуйста.
– Мы ссорились и в тот день, когда он погиб. Все по той же причине. Я кричала на него, а он никогда не кричал в ответ. Он вообще почти не отвечал мне, и это было еще хуже. Я так разозлилась, так разозлилась… А потом я ничего не помню.
– Иосафат! – Бейли слегка качнуло, и он уперся глазами в безопасный камень скамейки. – То есть как не помните?
– Ну, он был мертв, я закричала, пришли роботы…
– Вы убили его?
– Я не помню, Элайдж, а если бы убила, то помнила бы, правда? Только я вообще ничего не помню. Я так испугалась, так испугалась… Пожалуйста, помогите мне, Элайдж.
– Не волнуйтесь, Глэдия. Я помогу вам. – Колеблющийся разум Бейли уцепился за орудие преступления. Что с ним сталось? Его кто-то унес. Но если так, унести его мог только убийца. Поскольку Глэдию нашли без чувств сразу после убийства, она этого сделать не могла. Значит, убийца – кто-то другой. Пусть вся Солярия уверена в обратном – это был кто-то другой.
Надо вернуться в дом, сквозь дурноту подумал Бейли.
– Глэдия, – сказал он и вдруг понял, что смотрит прямо на солнце. Оно уже опустилось к самому горизонту. Должно быть, Бейли повернулся к нему непроизвольно и уже не мог оторваться как зачарованный. Такого солнца он еще не видел. Оно набухло, покраснело и померкло – можно было смотреть на него не щурясь; под ним различались тонкие линии кровоточащих облаков, а одно облако пересекло диск черной чертой.
– Какое красное солнце, – выдавил Бейли.
– Оно всегда красное на закате, красное и умирающее, – глухо и печально ответил голос Глэдии.
Бейли явилось видение. Солнце опускается к горизонту из-за того, что планета убегает от него со скоростью тысячи миль в час – вертится под обнаженным солнцем, и ей нечем прикрыть микробов, зовущихся людьми и снующих на поверхности шара, который вертится вечно, как безумный – вертится, вертится…
Теперь уже вертелось все – голова, и каменная скамья, которая накренилась под ним, и гнетущее синее – совсем темное – небо. Солнце исчезло из глаз, верхушки деревьев и земля ринулись вверх, тонко вскрикнула Глэдия, и возник еще какой-то звук…
