Айна Голубева
Кормчий у каждого свой
Вадим спал плохо, всю ночь ему казалось, будто на него неминуемо надвигается поезд, обдувает его жаром и слепит безжалостным светом буферных фонарей. Кроме того, сильно болела голова, и кровь стучала в висках. Под утро Вадим открыл глаза от окутавшей его звенящей тишины и, перевернувшись на другой бок, заснул так крепко и с таким блаженством, как спал в далеком детстве.
Открыв глаза, Вадим подумал, что давно уже не чувствовал себя так хорошо: не болела голова, не стреляло в видавшим виды колене и, что самое интересное, спина не ныла, словно по ней всю ночь черти скакали. Потянувшись, Вадим сел на кровати и обомлел: он сидел на больничной кровати в несуразной длинной белой рубахе. Вокруг висела тишина, и не было видно ни единого человека. Выйдя в коридор, он, запутавшись в полах рубахи, тихо выругался, призывая все кары небесные на голову того умника, который придумал обрядить его, здорового и сильного двухметрового мужика, в неё.
Каждый шаг отзывался гулким эхом и, словно теннисный мячик, отскакивал от стен длинного, залитого белым электрическим светом, коридора. Все двери были открыты, но за ними не было никого, стояли лишь аккуратно заправленные белыми покрывалами кровати. Вадим поёжился и попытался вспомнить события минувшего дня. Еще вчера он, 45-летний ведущий хирург онкологического центра Жихарев Вадим Вячеславович вернулся домой в приподнятом настроении. Причин для радости было немало: его назначили заведующим детского отделения, он переехал в собственный двухэтажный дом, женился на женщине, которую любил 15 лет и завтра, то есть, уже сегодня, они планировали вместе ехать на Байкал, в отпуск. Он отлично помнил, как вечером ложился спать в своей спальне. Неужели ему стало плохо ночью, и Алла вызвала «Скорую»? Недаром говорят, что врачи – самые худшие пациенты, Жихарев терпеть не мог посещать своих коллег и планомерно глушил боль таблетками.
– Эй, здесь есть кто-нибудь? – закричал Вадим в пустоту коридора, не особо надеясь на ответ. Однако внезапно он услышал какую-то возню и поспешил на звук. В самом конце коридора располагалась белая стойка с неуместной, на его взгляд, надписью «Добро пожаловать!», за стойкой сидел старик в камуфляжной форме и рыбацкий сапогах. Повернувшись, старик посмотрел на Жихарева и, разулыбавшись, сказал неожиданно сильным голосом:
– Ну, наконец-то, касатик! Я тебя уже заждался. Мне на реке как-то привольнее, привычнее…Сижу тут как сыч. Еще и Матильда куда-то подевалась! Пошли, нам еще плыть и плыть.
– Куда плыть? – прошептал Вадим, окончательно сбитый с толку. – Где я? Как я здесь оказался?
– Так…Матильда тебя привела. Ко времени, кстати, не опоздала ни на минуту…А то молодая она еще, вечно где-то бегает, ей за самовольства от Изольды достается. Еще и Карлуша не летит! – посетовал старик, бодро шагая по коридору.
Вадим еле успевал за бойким старичком, мысли пчелиным роем крутились у него в голове. «Наверное, я сошел с ума во сне, Алла вызвала «Скорую» и я оказался в психушке…Странная больница, пациентов нет…Кроме одного…Еще какая-то Матильда, это, вероятно, медсестра!».
– Позовите, пожалуйста, медсестру или заведующего отделением! – вдруг резко остановился Вадим и требовательно посмотрел на старика, – я никуда с вами не пойду! У меня, вероятно, амнезия, я не помню, как здесь оказался! И жене моей позвоните! Я требую! Я заведующий детским отделением онкологического центра, я наведу порядок у вас! Я еще выясню, по какой причине отсутствует персонал и почему пациенты предоставлены сами себе!
Старик недоуменно смотрел на возмущенного Вадима, наверное, также он бы смотрел на кота, вздумай тот забраться в городской автобус и попросить передать за проезд, потом хитро улыбнулся и сказал:
– Амнезия, говоришь? Хорошо. Но ты же помнишь, как тебя зовут и даже свою должность. Пошли, лифт пришел.
Когда лифт остановился, и двери открылись, Вадим и вовсе забыл о требовании позвать заведующего, он стоял и смотрел на раскинувшуюся недалеко черную, мрачную и полноводную реку, она выглядела спокойной, но чувствовалась опасная мощь, исходящая от волн. Вода была похожа на черную, топкую смолу, лишь вдалеке мелькали всполохи пламени. Вокруг не было ни цветов, ни растений, только скалы и песок. Двери лифта закрылись, и он погрузился обратно в скалу.
– А как мы попадем обратно? Тут же нет кнопки вызова, – растерянно проговорил Вадим. – почему здесь так тихо? Даже плеска воды не слышно. Кстати, сколько сейчас времени?
– А здесь всегда одно время, двадцать пятый час, – сказал старик и тут Вадим заметил, что старик слеп, он смотрел на реку совершенно белыми глазами.
***
–Вадим! Вадим! Иди чай пить! – крикнула бабушка в открытое окно, – иди скорей! Плюшки поспели! Если хочешь на реку – иди кушать!
Пятнадцатилетний Вадим Жихарев вихрем ворвался в комнату, возмущенно выговаривая Нине Васильевне:
– Бабушка! Что ты со мной как с маленьким: иди быстрее кушать горячие ватрушечки! Меня Леха Смирнов на смех поднял!
– Так Смирнов твой голытьба и родители у него пьянь, он с роду горячих ватрушек дома не едал! – решительно отрезала бабушка, наливая внуку чай.
Жихарев младший на лето отправлялся к бабушке и дедушке в деревню, по официальной версии – помогать по хозяйству, а по факту – купаться, ловить рыбку, загорать и форсить перед деревенскими своим столичным лоском. Дедушка и бабушка больше жизни любили внука и никакой работой его не нагружали, тем более, когда узнали, что Вадим решил поступать в медицинский на хирурга.
– Пусть руки бережет, – говаривал Матвей Алексеевич, когда родители Вадима возмущались тем, что сын только отдыхает и книжки читает. Однажды отец Вадима рассердился и спросил у отца, почему же он его не берег от тяжелой работы, тогда Матвей Алексеевич поднял на сына светло-голубые, по-стариковски наивные глаза, и сказал:
– Так ты ж на автослесаря собирался, а не на хирурга…И вообще: будут у тебя свои внуки, тогда будет тебе белка, будет и свисток!
Однако справедливости ради нужно сказать, что активный, деятельный склад характера не позволял Вадиму стоять в стороне от дела и от помощи он никогда не отбояривался, наоборот, каждое утро подходил к деду и просил ему дать задание на текущий день. Одним летним днем младший Жихарев столярничал у деда в мастерской, дело не ладилось, градус жары и недовольства собой нарастали, паренек во всю мечтал о холодном компоте из погреба и походе на речку, но тут услышал, как кричит сосед Василий Дмитриевич:
– Пожар! Пожар! Милюковы горят!
Старый деревянный деревенский дом вспыхнул, как факел, пропитанный керосином. Со всех сторон деревни к нему бежали люди, бежали с криком, с ведрами, баграми, хотя понимали, что дом уже не потушить.
–Сколько раз я Ваське говорила, чтобы не хранил дома керосин! – причитала Нина Васильевна, бросая в сердцах на землю пустое ведро. – как же они теперь! Там же двое мальцов!
– Да ладно, не причитай! – закричал Матвей Алексеевич – что мы соседям не поможем и мальцов не поднимем? К себе возьмем на первое время!
Хозяйка дома, Татьяна Милюкова, босая, носилась по двору и страшно кричала, выяснилось, что младший сын Колька спрятался где-то в доме и спасти его уже, видимо, не получится. Откуда взялась тогда небывалая отвага в худощавом, изнеженном, городском подростке не понимал никто, Вадим схватил мокрое полотенце и, не раздумывая, бросился в горящее нутро дома. Когда скрывающегося в горящем доме внука увидела Нина Васильевна, она потеряла сознание.
– Колька. Колька! – кашляя, прокричал Вадим в ревущем от огня нутре дома, – вылезай, миленький, тебя мама зовет! Ты же любишь маму, Коля! Вылезай! Дом упадет сейчас!
Вдруг он услышал плач из-под кровати рядом с открытым окном, он молниеносно выволок упирающегося паренька, схватил за рубаху и буквально выкинул из окна, вслед за ним полетел и рыжий котенок, из-за которого Колька и полез под кровать. Уже слыша треск проваливающейся внутрь горящей крыши, Вадиму удалось самому вылезти из окна, все трое кубарем покатились в овраг за задней стороной дома. Отделались все тогда легко: у Коли была сломана правая рука, Вадим вывихнул плечо и подвернул ногу, а рыжей бестии и вовсе ничего не было. Бабушка сначала долго плакала и обнимала героя, но, когда пришла в себя, отходила мокрым полотенцем до синяков.
***
– Спас ты тогда паренька, да и кота тоже спас, тоже живой…О себе не думал тогда, верно, Вадим? – донесся до Жихарева сильный голос слепца.
– Надо же, так вспомнил все ярко, как кино посмотрел, – задумчиво протянул он.
– А это ты в оконце воспоминаний наступил, здесь их полно. Мальца ты тогда спас, всю жизнь он и мать его свечи в церкви за твое здравие ставили, жаль только, что потом ты его маму, Татьяну, убил.
Вадим опешил и уставился на старика, не зная, что сказать. Он считал себя хорошим врачом, был внимателен к пациентам и даже их родственникам, не допускал паники или упаднических настроений, профессор Толстых считал его диагностом от Бога и удивлялся, что Жихарев выбрал хирургию. «Толковых хирургов много», – говорил профессор, – «А толкового диагноста днем с огнем не сыскать! Ты зачем схватился за скальпель, если у тебя не глаз, а рентген?». Он думал, что Вадим тщеславен и метит на должность заведующего отделением, а то и главврача, а хирургу открыто больше дверей, чем обычному терапевту.
Но Толстых ошибался. Вадим хотел быть хирургом, потому что на его руках умер дед Антон, отец его матери. Умер он от перитонита – не успели прооперировать. Маленький двенадцатилетний паренек отчаянно плакал и не мог поверить, что веселого толстенького дедушки Антона, с такими смешными белыми усами, с такими добрыми глазами больше нет. Он поклялся тогда сам себе, что станет хирургом, чтобы больше никто не умер так нелепо, так никчемно, оставив после себя послевкусие недоуменного горя.
– Я никого не убивал, – тихо проговорил Вадим, – хоть и говорят, что у каждого хирурга есть своё кладбище, у меня за всю практику было только два летальных исхода, один – остановка сердца на операционном столе, а второй – острая лёгочная недостаточность в послеоперационном периоде.
– Ну в смерти того дедули с остановкой сердца вы и впрямь были не виноваты, его Изольда забрала, он и так перехаживал долго, но за него очень уж его род просил…Больно упрямый был, не хотел с сыном мириться, ну да это другая история. А вот женщина та с закрывшимися лёгкими – это и была Татьяна Милюкова. Как ты мог её не узнать? – с искренним удивлением спросил старик и попинал носком сапога камень.
– Ну, она меня тоже не узнала! – сердито буркнул Жихарев, – у неё было подозрение на начинающийся перитонит из-за аппендицита, но сознание было не спутанное, она была не в бреду, да и не Милюкова она была, а Лазарева.
