Айдын Балаев
Многогранный М.Ф.Ахундов: убежденный русофил, иранский патриот и зачинатель «азербайджанской» идентичности

И после возвращения в Шеки ахунд Алескер продолжал усиленно заниматься обучением Фатали, обращая особое внимание на совершенствование его знаний персидского и арабского языков. Здесь же в Шеки окончательно было решено, что завершив учебу, Фатали станет духовным лицом. Поэтому когда ахунд Алескер надумал совершить хадж, обязательный для каждого правоверного мусульманина, имеющего для этого материальные и физические возможности, то по дороге в Мекку оставил Фатали в Гяндже у моллы Гусейна. Последний должен был дать Фатали уроки по логике и фикху (мусульманскому праву и юриспруденции). Как подчеркивает Ахундов, «цель моего второго отца заключалась в том, чтобы изучив арабские науки, я влился в ряды священнослужителей».²⁶

Однако именно в Гяндже состоялась встреча Фатали с известным азербайджанским поэтом-вольнодумцем Мирза Шафи Вазехом, которая перевернула всю его жизнь. Ахундов в своей автобиографии так описывает подробности этой встречи:

«В одной из келий гянджинской мечети жил человек с именем Мирза Шафи, являвшийся уроженцем этих же краев. Владея различными знаниями, он одновременно обладал прекрасным почерком «насталик». Это был тот самый Мирза Шафи, о жизни и талантливости персидских стихов которого много писалось в Германии. По велению своего второго отца я каждый день ходил к нему и учился писать почерком «насталик». Постепенно между мною и этим уважаемым человеком возникли искренние и теплые отношения. Однажды этот почтенный человек спросил меня:

– Мирза Фатали, какую цель преследуешь изучением наук?

Я ему ответил, что хочу быть моллой.

Тогда он сказал мне: «Значит, хочешь стать лицемером и шарлатаном?»

Не понимая смысла его слов, я от удивления остолбенел. Бросив взгляд на меня, Мирза Шафи сказал:

– Мирза Фатали! Не погуби свою жизнь среди этой мерзкой публики. Ищи себе другую профессию.

Как только я спросил о причине его ненависти к духовенству, он начал рассказывать о вещах, которые до сего времени мне были неведомы.

Наконец, до возвращения моего второго отца из Мекки, Мирза объяснил мне все основы просвещения и снял пелену неведения с моих очей. После этого события я возненавидел духовенство и изменил свои прежние намерения».²⁷

Не мудрено, что за подобные «советы» и вольнодумство Мирза Шафи Вазеха в скором времени выдворили из медресе, прокляв его как еретика. После этого Мирза Шафи вынужден был покинуть Гянджу и поселиться в более свободолюбивом Тифлисе, где он и познакомился с немецким переводчиком-ориенталистом Фридрихом фон Боденштедтом.

В дальнейшем Мирза Шафи давал уроки азербайджанского и персидского языков немецкому исследователю. Воспользовавшись доверчивостью учителя, Ф. Боденштедт записывал его стихи и после возвращения в Германию включил их в свои записки «Тысяча и один день на Востоке», изданные в 1850 году. Благодаря стихам Мирзы Шафи успех данного издания был настолько небывалым, что в 1851 г. Ф. Боденштедт выпустил их уже отдельным сборником под названием «Песни Мирзы Шафи».²⁸

Яркая и эмоциональная поэзия азербайджанского поэта сразу же привлекла внимание немецких читателей и приобрела большую популярность. Воспользовавшись этим, Ф. Боденштедт вскоре после смерти Мирзы Шафи, решил присвоить себе его творчество вместе с именем великого мастера. Стихи Мирзы Шафи в немецкой версии только в одной Германии с 1851 по 1893 гг. выдержали 145 изданий. Одновременно стихи были переведены на многие европейские языки.²⁹

Безусловно, безнравственный поступок Ф. Боденштедта, присвоившего чужую интеллектуальную собственность, заслуживает однозначного осуждения. Но как подчеркивает Р. Мустафаев, «в связи с этим смущает одно обидное обстоятельство: могли бы мы сохранить и донести до следующих поколений творчество Мирзы Шафи Вазеха, не будь Ф. Боденштедта?» И исследователь честно признается в том, что трудно дать утвердительный ответ на этот вопрос.³⁰ Ведь в азербайджанской истории немало фактов, когда из-за нашей собственной беспечности были безвозвратно утеряны произведения многих талантливых представителей азербайджанской культуры.

Безусловно, знакомство с М.Ш. Вазехом является переломным моментом в жизни Ахундова. Именно он первым предпринял попытку доказать своему ученику несостоятельность религии, продемонстрировать лицемерие и фальшь ее служителей. Заметив любознательность юноши, его природный талант и трезвый ум, Мирза Шафи постарался пробудить в нем интерес к светским наукам. И в конечном итоге, ему удалось убедить Фатали отказаться от религиозной карьеры.

Однако азербайджанская исследовательница Наргиз Джаббарлы справедливо отмечает, что нельзя абсолютизировать влияние Мирза Шафи на юного Фатали и при этом игнорировать собственные достоинства последнего, и прежде всего его открытость ко всему новому и прогрессивному. Ведь Мирза Шафи, скорее всего, говорил эти слова и многим другим своим учеником, но ни один из них не стал Ахундовым. ³¹ Действительно, несмотря на то, что до встречи с Мирза Шафи, Фатали всецело был поглощен изучением тонкостей ислама и классических языков мусульманского Востока – арабского и персидского, он не мог не задумываться о происходящих вокруг процессах. Тем более что, обладая аналитическим складом ума, он уже в юном возрасте был способен из множества самых разнообразных явлений и фактов вычленить наиболее существенные, определяющие главный вектор дальнейшего развития общества. Этим же объясняется и его тяга к русскому языку, владение которым для честолюбивого Фатали было одним из условий завоевания авторитета среди своих соплеменников и занятия достойного места в обществе. В этом смысле, слова Мирза Шафи попали на плодородную почву, и Фатали был полностью готов к их восприятию, что и предопределило его дальнейшую судьбу.

Как бы то ни было, по возвращении из Мекки теперь уже Гаджи Алескера, Фатали вернулся в Шеки и продолжил штудировать книги на арабском языке, в том числе «Краткую арифметику» (Xülasətül-hesab) известного математика, астронома и философа средневековья Шейха Бахаи (1547-1622), посвященную проблемам алгебры и геометрии.³² Данный факт свидетельствует о том, что несмотря на свои глубокие религиозные убеждения, Гаджи Алескер заставлял Фатали изучать не только сугубо религиозную литературу, но и светские науки. Он был человеком, открытым к новым веяниям времени. Поэтому когда выяснилось, что Фатали не желает стать священнослужителем и хочет изучить русский язык, то мудрый и рассудительный Гаджи Алескер не воспротивился этому выбору своего приемного сына. Более того, в меру своих возможностей, он помог Фатали осуществить эти свои планы.

К тому времени, в Шеки действовала уездная школа, учрежденная русскими в 1831 году.³³ И в 1833 году Фатали был зачислен в эту школу учеником первого класса. Но через год он вынужден был покинуть школу, поскольку двадцатилетнему Фатали не разрешили учиться дальше с семи-восьмилетними мальчиками.

Примерно год спустя, в октябре 1834 года Фатали вместе с приемным отцом приезжает в Тифлис, который в тот момент являлся политико-административным и культурным центром Южного Кавказа. Здесь Гаджи Алескер, благодаря своим связям, устроил его на службу в канцелярию Главноуправляющего гражданской, а впоследствии и военной частью Кавказа, барона Г.В. Розена в качестве помощника драгомана. И с 1 ноября 1834 года он приступил к исполнению своих обязанностей. С этого момента вплоть до кончины в 1878 году жизнь М. Ф. Ахундова была связана с Тифлисом, сыгравшим решающую роль в его интеллектуальном развитии и становлении как личности.

Как известно, в тот момент именно в Тифлисе функционировали важнейшие государственные учреждения и ведомства края. Здесь находилась резиденция сначала Главноуправляющего, в руках которого находилась вся полнота гражданской и военной власти в регионе, а затем и царского наместника на Кавказе. Одновременно Тифлис являлся крупнейшим культурным центром, сыгравшим значительную роль в развитии не только грузинской, но и азербайджанской культуры нового времени.

Без преувеличения можно сказать, что в течение почти целого столетия Тифлис являлся одним из главных центров формирования новой азербайджанской культуры, литературы, искусства, а также зарождения просветительского движения среди азербайджанцев. Даже после превращения Баку в начале ХХ века в крупный национально-культурный центр, тифлисская художественно-культурная среда в значительной степени продолжала сохранять свою немаловажную роль в развитии азербайджанской литературы и искусства. Многие представители интеллектуальной элиты Азербайджана, внесшие огромный вклад в развитие национальной литературы, культуры и печати, в указанный период жили и творили в Тифлисе. Неслучайно, что популярный сатирический журнал «Молла Насреддин» также был основан и долгие годы (1906-1914, 1917) издавался именно в этом городе. В этом отношении в Тифлисе молодой Фатали попал в совершенно новую, незнакомую ему атмосферу.

Немаловажное значение имеет и тот факт, что в исследуемый период в Тифлисе находилось много сосланных на Кавказ царским правительством людей с прогрессивными взглядами, включая декабристов и участников польского восстания 1830 года. Близкое знакомство и даже дружба с этими передовыми людьми сыграли важную роль в дальнейшем интеллектуальном развитии и окончательном формировании мировоззрения молодого Фатали.

Однако, главной задачей, стоявшей перед М.Ф. Ахундовым после зачисления в ноябре 1834 года в штат сотрудников канцелярии Главноуправляющего гражданской и военной частью Кавказа барона Г.В. Розена в качестве помощника драгомана, было изучение русского языка. В условиях жесточайшей конкуренции между сотрудниками канцелярии, владение в совершенстве русским языком было одним из главнейших факторов выживания. Причем, Фатали прекрасно осознавал, что руководство вряд ли собиралось ждать долгие годы, пока он не овладеет русским языком. Поэтому он стремился как можно быстрее наверстать упущенное время и за относительно короткий период выучить русский язык хотя бы в объеме, необходимом для исполнения своих служебных обязанностей.

Обладая незаурядным талантом и, самое главное, восприимчивый к новым знаниям молодой Фатали учился русскому языку – в канцелярии, на базаре и улице, одним словом, всюду, где мог услышать русскую речь, где мог познакомиться хоть с одним новым словом. Но настоящая учеба начиналась дома, среди малознакомых книг, которые он брал из Тифлисской библиотеки. И в результате усиленного самообучения в течение нескольких лет ему удалось более или менее сносно овладеть русским языком. Благодаря этим успехам, Ахундов 10 апреля 1840 года был назначен письменным переводчиком по восточным языкам в канцелярии Главного управления Закавказским краем.

С другой стороны, владение русским языком расширило возможности Фатали близко ознакомиться с произведениями не только русских, но и многих европейских авторов, изданных на этом языке. И обогащенный новыми знаниями, ознакомившись с совершенно новым для него миром, он начинал смотреть на действительность иными глазами, все больше осознавая отсталость, темноту и невежество своих соплеменников.

Во II половине 30-х гг. XIX века, не ограничиваясь работой помощника драгомана в канцелярии Главноуправляющего Кавказом, Фатали также занимался преподавательской деятельностью. Так, с декабря 1836 г. по май 1840 г. он преподавал азербайджанский язык в Тифлисском уездном училище.³⁴ Лишь после назначения 10 апреля 1840 г. штатным переводчиком по восточным языкам в Закавказском управлении, Фатали по собственной просьбе был освобожден от должности учителя азербайджанского языка в Тифлисском уездном училище.³⁵

По одной из версий это решение Ахундова было обусловлено вынужденным переездом в начале 1840 года в Тифлис его бывшего учителя Мирза Шафи. Последнему трудно было найти работу в городе, и Ахундов решил оставить службу в Тифлисском уездном училище и устроить на свое место безработного Мирзу Шафи. И после долгих страданий и мучений, лишь в конце октября 1840 года удалось добиться назначения Мирзы Шафи преподавателем училища.

Свою литературную деятельность М.Ф. Ахундов также начал в 30-х гг. XIX века поэтическими произведениями. По сложившейся традиции, он сочинял стихи в стиле классических поэтов Востока. Причем все без исключения стихи Ахундова данного периода были написаны на персидском языке. К сожалению, почти все его поэтические произведения данного периода погибли, за исключением одного – «Жалоба на время» (“Zəmanədən şikayət”).³⁶ Написанное примерно в 1832-1833 гг., это поэтическое произведение представляет большой интерес для раскрытия настроений и дум начинающего поэта. Характеризуя содержание данного стихотворения, М. Рафили подчеркивает, что «мир казался молодому поэту мрачным, полным горя, слез, лжи и коварства. Кому он верил – изменили, кого любил – не ответили взаимностью. Все оказалось безнадежно потерянным. Он искал утешения и ласки – его встретили неверностью и равнодушием. Казалось бы, рухнули последние надежды. Разочарованный во всем, он глядел на мир печально, тоска и одиночество внушали ему страх и ужас перед будущим».³⁷

Таким образом, из содержания первых стихов Ахундова трудно было предположить, что спустя некоторое время именно он станет одним из самых непримиримых критиков старой, напыщенной и во многих случаях абсолютно бессодержательной традиционной восточной поэзии, уводящей читателя от реалий жизни. Так, впоследствии он утверждал, что содержание подавляющего большинства произведений восточных поэтов состоит исключительно «из отвратительных легенд о мнимых чудесах двенадцати имамов, потомков пророка, и других лжесвятых мужей или же из описания походов и завоеваний каких-нибудь тиранов, переполненных гиперболическими сравнениями и льстивыми похвалами, написанным страшно высокопарным слогом».³⁸ Ахундов жаловался на то, что у мусульманских народов «всякая рифмованная чушь считается за изящную поэзию».³⁹

В свои зрелые годы, считая большинство восточных поэтов бездарными рифмачами, Ахундов писал: «Начиная с эры хиджры и по сей день никто из исповедующих религию ислам не пытался уяснить себе разницы между стихотворением и просто рифмованным текстом, и поэтому, вопреки истине, каждого рифмоплета называли поэтом. Способность к поэтическому творчеству – это исключительный дар божий, и поэтическое уменье – это врожденный талант. Но таланты рождаются редко». ⁴⁰ Продолжая свою мысль, Ахундов подчеркивал, что «из персидских поэтов яркими талантами можно считать только Фирдоуси, Низами, Джами, Саади, Моллайи-Руми и Хафиза». Остальные же, по его мнению, являются «лишь ремесленниками, которые орудуя словами, рифмуют их, но в этих рифмах нет ни глубокого содержания, ни эстетического наслаждения».⁴¹

Еще более жесткую позицию Ахундов занимал в отношении тюркских поэтов. Он безапелляционно заявлял, что «среди тюрков, с древних времен, по крайней мере, до наших дней, не было поэтов. Физули не поэт, и его творения не имеют никакого воздействия. Он лишь мастер-версификатор (т.е. человек, четко слагающий стихи, но лишенный поэтического дара – А.Б.)». ⁴² Он считал, что лишь в последнее время у тюрков появились «истинные поэты» в лице Молла Панаха Вагифа и Касым бека Закира.⁴³

Безусловно, Ахундов в своей оценке творчества Физули, мягко говоря, сильно ошибался. Скорее всего, вполне обоснованно критикуя традиционную восточную поэзию, состоящую в основном из «всякой рифмованной ерунды»⁴⁴, он в какой-то момент потерял чувство меры, и как говорил М. Лютер, «вместе с грязной водой выплеснул и младенца из ванны». Тем не менее, данный факт нисколько не умаляет заслуги Ахундова в формировании реалистического характера новой азербайджанской литературы и ее переориентации на светскую проблематику. Именно он впервые теоретически обосновал и утвердил на практике принципы реализма в азербайджанской литературе. Именно благодаря творчеству Ахундова реализм стал основой зарождающейся системы новой национальной культуры.

Отвергая принцип «искусство для искусства», Ахундов рассматривал литературу в качестве влиятельной общественной силы в борьбе за обновление и развитие общества. Основное назначение литературы он видел в служении делу просвещения, воспитания и прогресса народа. «Наша цель, – писал Ахундов, – заключается в искоренении невежества и косности наших единоверцев, в достижении процветания родины путем распространения наук и знаний в массах. Наша цель заключается в том, чтобы высоко поднять знамя свободы, справедливости и дать народу возможность спокойно строить свою жизнь, идти к благоденствию и достичь зажиточного существования»⁴⁵.

Но это будет годы спустя, а в 30-е гг. XIX века Ахундов занимался созданием поэтических образцов в классическом стиле, т.е. по собственному выражению «рифмованной ерунды». Неслучайно, что практически все исследователи творчества Ахундова единодушны в том, что он был довольно заурядным поэтом, не оставившим заметного следа в истории азербайджанской поэзии.⁴⁶ Из этого можно сделать однозначный вывод о том, что поэзия Ахундова была лишена той самобытности, новизны и неповторимости, которые были присущи его прозе и драматургии.

Безусловно, в этом нет ничего необычного, поскольку в исследуемый период Ахундов еще был в поиске наиболее приемлемых литературных форм и жанров для выражения своего творческого потенциала. С этой целью он пробовал различные варианты, в том числе поэзию. Наверное, очень скоро он осознал, что не обладает каким-то исключительным поэтическим даром.

Правда, первым опубликованным литературным произведением Ахундова была «Восточная поэма на смерть Пушкина», написанная в 1837 году на персидском языке в традиционном для классической восточной поэзии жанре – касыда. Как справедливо подчеркивает литературовед  Н. Мамедов, художественная форма и структура произведения «вполне традиционны и ничего новаторского в себе не несут».⁴⁷ Но именно «Восточная поэма», принесшая Ахундову определенную известность, считается вершиной его поэзии. Хотя и в ней открыто чувствуются такие характерные для восточной поэзии черты, как безысходный трагизм, уныние, горькие жалобы на судьбу и т.д.

«Восточная поэма» впервые была опубликована на русском языке в том же 1837 году в XI мартовской книге журнала «Московский наблюдатель» в подстрочном переводе самого автора.⁴⁸ Редакция назвала произведение «прекрасным цветком, брошенным на могилу Пушкина». «Мы от души желаем успеха замечательному таланту, – писала редакция, – тем более что видим в нем такое сочувствие к образованности русской».⁴⁹

Служебная карьера Ахундова в 40-е гг. XIX века складывалась более или менее удачно. Как уже было отмечено в 1840 году, после долгих представлений, он наконец-то, был утвержден штатным письменным переводчиком. И по долгу службы ему приходилось выполнять самые разнообразные поручения колониальных властей. В частности, в этот период Ахундов участвовал в разборе крестьянских дел, занимался размежеванием земель, вел переписку с горцами, переводил прошения, жалобы, справки, беспрерывно поступающие в департамент, командировался в Карабах и Гурию, бывал на турецкой и иранской границе.

М.Ф. Ахундову на службе приходилось услужливо кланяться и улыбаться царским чиновникам, терпеть их грубые оскорбления, практически ежечасно совершая над собою насилие. Тем более что он был одним из немногих чиновников-азербайджанцев в царской администрации Южного Кавказа.

Одним из знаковых событий данного периода в жизни Ахундова, несомненно, является его женитьба в 1842 году на дочери своего приемного отца Гаджи Алескера – Тубу ханум. Многие исследователи жизни и творчества Ахундова убеждены в том, что данный брак был заключен по любви. Но в первую очередь, из-за большой разницы в возрасте супругов (в момент вступления в брак Мирза Фатали было – 30, а Тубу ханум – всего 14 лет), некоторые специалисты обоснованно ставят под сомнения подобные утверждения. Ведь по многочисленным свидетельствам, даже выйдя замуж за Фатали, в начальный период своей семейной жизни Тубу ханум втайне от мужа продолжала играть с куклами.

Думается, что Наргиз Джаббарлы близка к истине в своем утверждении о том, что в заключении данного брака решающую роль сыграла не столько любовь, сколько желание Мирзы Фатали выполнить свой моральный долг перед Гаджи Алескером. К тому же, по свидетельству близких родственников Ахундова, уже неизлечимо больной Гаджи Алескер непосредственно перед смертью вызвал Фатали из Тифлиса в Шеки. И фактически на смертном одре он попросил, чтобы после своей кончины Фатали заботился и опекал его трех детей, в том числе Тубу. По сути, это было последнее желание Гаджи Алескера. А Фатали никогда не забывал людей, сыгравших ту или иную положительную роль в его судьбе, считая себя их должником. Подтверждением тому является его почтительное отношение к Мирзе Шафи, барону Розену, наместнику Воронцову и др. О них он с теплотой отзывался до конца своей жизни. Не вызывает сомнения, среди этих людей на первом месте стоял Гаджи Алескер, просьбу которого Фатали не мог не выполнить. Поэтому он забрал всю семью Гаджи Алескера с собой в Тифлис и женился на его дочери Тубу ханум. ⁵⁰

Другое дело, что созданную в результате этого брака семью с большой натяжкой можно было считать счастливой. Достаточно отметить, что в этом браке родилось 13 детей, 11 из которых скончались еще в младенчестве. Выжили только двое – сын Рашид и дочь Нисабейим. Скорее всего, причиной тому являлось близкое кровное родство супругов. Как бы то ни было, все это накладывало свой отпечаток на семейную жизнь Мирзы Фатали с Тубу ханым. По свидетельству близких к семье людей, в их доме почти все время царила атмосфера печали и отчаяния. По крайней мере, не от хорошей жизни в 1848 году Мирза Фатали женился второй раз на Назлы бейим, которая была представительницей рода последнего правителя Гянджи Джавад хана. Впрочем, и этот брак Мирзы Фатали оказался неудачным, поскольку, будучи еще в положении, Назлыбейим, фактически развелась с мужем и вернулась обратно к своим родственникам в Гянджу. Здесь же она родила единственную дочь – Сейрабейим.

В этих условиях Ахундов полностью погружался в работу, находя в ней утешение и возможность хотя бы на время забыть о неприятностях в личной жизни. По этой причине он брался за выполнение самых разнообразных поручений колониальных властей, отправляясь в длительные, а иногда и опасные для жизни служебные командировки в отдаленные районы Южного Кавказа, где в самом разгаре была война с горцами.

Правда, в эти годы Ахундов бывал и зарубежных командировках. В частности, с 4 ноября 1848 года по 7 марта 1849 года он находился в Иране, сопровождая генерал-лейтенанта Шиллинга, отправленного в Тегеран с письмом от Николая I к новому иранскому правителю Насреддин-шаху по случаю его вступления на престол. Воспользовавшись этой поездкой, Ахундов также побывал в Хамне и встретился со своими сестрами.

По утверждению М. Рафили, примерно к этому периоду, 1846 году относится и попытка создания масонской ложи со стороны Ахундова. По этому поводу М. Рафили, в частности, пишет: «Сердце Ахундова билось тревожно. Он стал образованным человеком. Но сможет ли он один повести народ по пути цивилизации? Что может сделать переводчик восточных языков? Отказаться от службы, пойти в народ? А что он скажет ему? Куда позовет? И пойдет ли народ за ним? Нет! Прежде чем поднимать народ на борьбу, надо видеть цель, надо иметь силы, надо собрать вокруг себя единомышленников… И Ахундов решил организовать масонскую ложу. Он станет встречаться со своими друзьями, обсуждать с ними важные вопросы, решать народные дела. Они будут собирать вокруг себя лучших людей страны, откроют школу, начнут издавать газету, по примеру русских создадут театр, будут учить народ. Мечта воспламеняла воображение Ахундова. Ему уже казалось, что сотни людей, побывавших в Петербурге, Москве, служивших в армии, в канцеляриях, подобно ему стремящихся помочь народу, борются вместе с ним, осуществляют свои прекрасные мечты: народ идет не в мечеть, а в театр, грамотность распространяется по стране, исчезают варварские обычаи… Над странами Востока поднимается великое солнце – солнце просвещения». ⁵¹

Но следует сразу же отметить, что это утверждение М. Рафили не подтверждается другими источниками. К тому же маловероятно, что сверхосторожный Ахундов, который дорожил своей должностью и избегал любых действий, ставящих его служебное положение под удар, будучи царским чиновником, пошел бы на подобную авантюру. Тем более что в 1845 году он по неизвестной причине был уволен со службы, но с 1 марта 1846 года был вновь восстановлен в должности переводчика в канцелярии Кавказского наместника.⁵²

Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что 40-е годы XIX века были для Ахундова периодом подготовки и накопления сил к «генеральному сражению». В эти годы писателем не было создано сколько-нибудь значительных произведений. Но скорее всего, именно в этот период Ахундов уже всерьез начал размышлять над планами просвещения народных масс, находясь в поиске наиболее приемлемых средств достижения этой цели. Тем не менее, целенаправленная деятельность Ахундова в данном направлении началась лишь с 50-х гг. XIX века. Именно в этот период, когда азербайджанское общество фактически все еще находилось в условиях средневекового мракобесия, фанатизма и невежества, Ахундов своими произведениями не только стал основоположником азербайджанской драматургии и просветительско-реалистической прозы, но и дал первоначальный толчок развертыванию процессов национального пробуждения азербайджанских тюрков.

Поэтому трудно не согласиться с известным американским исследователем истории Азербайджана Тадеушом Свентоховским, который считает большим «счастьем» для азербайджанских тюрков то обстоятельство, что появившаяся лишь в середине XIX века азербайджанская национальная интеллигенция, уже на начальном этапе своего становления «произвела человека такого блестящего ума и художественных способностей, как Мирза Фатали Ахундов».⁵³