Август Котляр
Вишневый сад. 100 лет спустя
Входит Пищик .
Пищик. Позвольте просить вас… на медленный танец, прекраснейшая… (Любовь Андреевна идет с ним.) Очаровательная, все-таки сто восемьдесят тыщ рубликов я сдрючу с вас… Сдрючу… (Танцует.) Сто восемьдесят тыщоночек…
Перешли в зал.
Яша (тихо напевает) . «Поймешь ли ты души моей волненье…»
В зале фигура в сером цилиндре и в клетчатых панталонах, машет руками и прыгает; крики: «Браво, Шарлотта Ивановна!»
Дуняша (остановилась, чтобы попудриться) . Хозяйка велит мне танцевать – кавалеров много, а дам мало, – а у меня от танцев кружится голова, сердце бьется. Фирс Николаевич, а сейчас дядька с почты такое мне залудил, что у меня жабры переклинило.
Музыка стихает.
Фирс. Что же он тебе сказал?
Дуняша. Вы, говорит, как цветок.
Яша (зевает) . Колхоз… (Уходит.)
Дуняша. Как цветок… Я такая деликатная девушка, ужасно люблю нежные слова.
Фирс. Закрутишься ты, поимеет он тебя, ох, по самое небалуй поимеет.
Входит Епиходов .
Епиходов. Вы, Авдотья Федоровна, не желаете меня видеть… как будто я какое членистоногое. Типа, куда член, туда и ноги (Вздыхает.) Эх, жизнь!
Дуняша. Ну что вы от меня хотите, кроме этого самого?
Епиходов. Несомненно, может, вы и правы. (Вздыхает.) Но, конечно, если взглянуть с точки зрения, то вы, позволю себе так выразиться, извините за откровенность, совершенно привели меня в состояние духа. Я знаю свою нефартовость, каждый день залипаю в какое-нибудь дерьмо, и к этому я давно уже привык, так что с улыбкой гляжу на свою судьбу. Вы дали мне слово, и хотя я…
Дуняша. Ладно, после побазарим, а теперь оставьте меня в покое. Я мечтаю о сбыче мечт, как на марафоне у Блиновской. (Играет веером.)
Епиходов. Хоть у меня говнище каждый день, но, позволю себе так выразиться, только улыбаюсь, даже смеюсь, потому что я человек положительный, с характером, а не спиноза какая-нибудь.
Входит из залы Варя .
Варя. Ты таки все еще не ушел, Семен Моисеич? Какой же ты, право, назойливый дядя. (Дуняше.) Ступай отсюда, Дуняша. (Епиходову.) То на бильярде кий ломаешь, то по гостиной расхаживаешь, будто тебя сюда кто-то звал.
Епиходов. Мне предъявлять, позвольте вам выразиться, вы не можете. И вообще-то я Пантелеич. К Моисеичам отношения не имею.
Варя. Это не предъява, это намёк, чтоб ты свалил. Только и знаешь, что слоняешься с места на место, а делом не занимаешься. На хрена мы тебя, бухгалтера, держим? Бабла-то нет? На хрена ты тогда тут нужен?.
Епиходов (обиженно). Работаю ли я, хожу ли, кушаю ли, играю ли на бильярде, про то могут рассуждать только люди понимающие и старшие. А ты сама по жизни вообще кто?
Варя. Ты смеешь мне говорить это! (Вспылив.) Ты смеешь? Значит, я тут никто? Пошёл вон! Вали отсюда!
Епиходов (струсив). Прошу вас выражаться деликатным способом.
Варя (выйдя из себя). К такой-то матери, вон отсюда!
Он идет к двери, она за ним.
Тридцать три несчастья несчастья! Чтобы духу твоего здесь не было! Иди и заныкайся, глаза мои чтоб тебя не видели!
Епиходов вышел, за дверью его голос: «Я на вас буду жаловаться в инстанции».
А, ты назад идешь? (Хватает палку, поставленную около двери Фирсом.) Иди… Иди… Иди, я тебе покажу… А, ты идешь? Идешь? Так вот же тебе… (Замахивается.)
В это время входит Лопахин. Варя по инерции бьет Лопахина.
Лопахин. Ёптыть! Больно! И за что?
Варя (сердито и насмешливо). Виновата! Промазала.
Лопахин. Ничего-с. Покорно благодарю за это садо-мазо, строгая госпожа.
Варя. Не стоит благодарности. (Отходит, потом оглядывается и спрашивает мягко.) Я вас не ушибла?
Лопахин. Нет, ничего. Шишка уже вскочила огромадная, но не на лбу, ха-ха, каламбур!
Голоса в зале: «Лопахин приехал! Ермолай Алексеич!»
Пищик. Видом видать, слыхом слыхать… (Целуется с Лопахиным.) Коньячком от тебя тянет хорошим, не иначе как Мартель Икс-О, милый мой, душа моя. А мы тут тоже веселимся.
Входит Любовь Андреевна .
Любовь Андреевна. Это вы, Ермолай Алексеич? Отчего так долго? Где Леонид?
Лопахин. Леонид Андреич со мной приехал, он идет…
Любовь Андреевна (волнуясь). Ну что? Были торги? Говорите же!
Лопахин (сконфуженно, боясь обнаружить свою радость). Торги кончились в четыре и мы заехали в Барвиху, в Дрим Хаус, потом водитель поехал на заправку, а Рублёвку на три часа перекрыли, пришлось ждать до половины десятого. (Тяжело вздохнув.) Уф! У меня голова кружится… и мутит… мешали на радостях брют с абсентом, коньяк с текилой и запивали мохиткой.
Входит Гаев , в правой руке у него покупки, левой он утирает слезы.
Любовь Андреевна. Леня, что? Леня, ну? (Нетерпеливо, со слезами.) Скорей же, бога ради… Ты чего рыдаешь? Кокаин попался несвежий?
Гаев (ничего ей не отвечает, только машет рукой Фирсу, плача). Вот возьми… Тут анчоусы, селёдка исландская, устрицы фин де клер… Я сегодня ничего не ел… Столько я выстрадал! И ещё у меня понос, просто дристогон.
Дверь в бильярдную открыта; слышен стук шаров и голос Яши: «Ставлю семь грамм против твоих восемнадцати!» У Гаева меняется выражение, он уже не плачет.
Устал я ужасно. Фирс, неси переодеться, а я пока к молокососам, эй, там, Яша может положить кий, он ему больше не понадобится… (Идёт в бильярдную, за ним семенит Фирс.)
Пищик. Что на торгах? Доложи обстановку!
Любовь Андреевна. Продан вишневый сад?
Лопахин. Ясный пень.
Любовь Андреевна. Кто купил?
Лопахин. Я!
Пауза.
Любовь Андреевна угнетена; она упала бы, если бы не стояла возле кресла и стола. Варя снимает с пояса ключи, бросает их на пол, посреди гостиной, и уходит.
Я купил! Хорош юродствовать! У меня крыша едет, говорить не могу… (Смеется.) Подъехали мы, йоптыть, на торги, там уже Дериганов жалом своим водит. У Леонида Андреича была только пятнаха, а Дериганов сверх долга сразу накинул тридцаточку. Вижу, херня такая, я с ним сцепился, объявил сорокет. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пятёрке надбавляет, я по червонцу… Ну, кончилось. Сверх долга я накинул девяносто, оно и ушло ко мне. Вишневый сад теперь мой! Мой! (Хохочет.) Боже мой, Господи Иисусе Христе, вишневый сад мой! Ну, блин, в натуре, может, я и пьян, может, у меня чердак снесло, и меня глючит… (Топочет ногами.) Не уссыкайтесь надо мной! Если бы папашу моего и дедулю вынуть из гробов, вот бы посмотрели на все эти мутки, как их Ермолай, битый-перебитый, двоечник и второгодник Ермолай, который зимой в рваных кедах бегал, как этот самый Ермолай купил землеотвод, прекрасней которого ничего нет на свете. Я купил землю, где дед и отец были быдлом, охранниками на КПП, где их не пускали даже в кухню. Я что, в натуре глючу? Или мы все тут глючим, а я просто словил белочку… (Поднимает ключи, ласково улыбаясь.) Швырнула, лахудра моя, ключи, типа, я тут больше не хозяйка… (Звенит ключами.) Да насрать уже на вас на всех.
Слышно, как настраивается оркестр.
Эй, лабухи, урежьте “Хаву нагилу”! И “Семь сорок”! Желаю послушать! Приходите посмотреть на техасскую резню бензопилой, в главной роли Ермолай Лопахин! Нарубим вишневых дров, настроим коттеджей, и нашим внуки и правнукам хватит на жизнь и ещё останется… Рабинович, или кто ты там, давай, наяривай!
Играет музыка. Любовь Андреевна опустилась на стул и горько плачет.
(С укором.) Не послушала дельного совета, теперь соплями умываетесь! Ну, нравится-не нравится, терпи, моя красавица! Фарш не провернёшь назад. (Со слезами.) Ной, не ной, всё равно всё это пройдёт, и всё остальное тоже пройдёт.
Пищик (берет его под руку, вполголоса). Рыдает, сейчас заголосит. Пойдем в залу, хряпнем по маленькой, обмоем покупочку. А пусть она одна… Валидол есть, авось, успокоится. Пойдем… (Берет его под руку и уводит в зал.)
Лопахин. Что за вопли видоплясова, дерьмище какое, что это за музыка? Рабинович, блин, играй отчетливо! И пой: хава, нагила хава… (С иронией.) Идет новый босс, владелец этого идиотского вишневого сада! (Толкнул нечаянно столик, едва не опрокинул канделябры.) Плачу за всё! (Уходит с Пищиком.)
В зале и гостиной нет никого, кроме Любови Андреевны, которая сидит, сжалась вся и горько плачет. Тихо играет музыка мелодию из “Списка Шиндлера”. Быстро входят Аня и Трофимов . Аня подходит к матери и становится перед ней на колени. Трофимов остается у входа в залу.
Аня. Мама!.. Мама, ты плачешь? А толку-то? Солнце моё, мамуся, поздно пить боржоми… Вишневый сад продан, его уже нет,но не плачь,у тебя вся жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа… Пойдем со мной! Да пойдем уже отсюда, пойдем!.. Мы под Парижем насадим новый сад, роскошнее этого, ты увидишь его, поймешь, что вот они, новые именины сердца, праздник для души! И ещё улыбнешься, как блаженная, да, мама! Пойдем, милая! Пойдем!..
Действие четвертое
Декорация первого акта. Нет ни занавесей на окнах, ни картин, осталось немного мебели, которая сложена в один угол, точно для продажи. Чувствуется пустота. Около выходной двери и в глубине сцены сложены чемоданы, дорожные узлы и т. п. Налево дверь открыта, оттуда слышны голоса Вари и Ани. Лопахин стоит, ждет. Яша держит поднос со стаканчиками, налитыми шампанским. В передней Епиходов увязывает ящик. За сценой в глубине гул. Это пришли прощаться мужики. Голос Гаева: «Спасибо, братцы, спасибо вам».
Яша. Работяги наши прощаться пришли. Я такого мнения, Ермолай Алексеич: народ добрый, но слишком много смотрит телевизор. Озверение налицо.
Гул стихает. Входят через переднюю Любовь Андреевна и Гаев ; она не плачет, но бледна, лицо ее дрожит, она не может говорить.
Гаев. Ты отдала пролетариату все бабки, Люба. Так нельзя! Так нельзя!
Любовь Андреевна. Я не смогла! Я не смогла!
Оба уходят.
Лопахин (в дверь, им вслед) . Пожалуйте, покорнейше прошу! По бокальчику коньяку на прощанье. Хороший коньяк, 1904 года, во всей России нашел только одну бутылку. Может, её сам Чехов в руках успел подержать! Пожалуйте!
Пауза.
Что ж, господа! Не желаете? (Отходит от двери.) Знал бы – не покупал. Ну, и я пить не стану.
Яша осторожно ставит поднос на стул.
Выпей, Яша, хоть ты, давай шампусика.
Яша. С отъезжающими! Счастливо оставаться! (Пьет.) Это шампанское не настоящее, уж очень кислое, могу вас уверить.
Лопахин. Восемьсот долларов бутылка, Яшенька, Крюг Кло дю Меснил, лошара.
Пауза.
Холодильник здесь какой-то, прямо морозилка.
Яша. Не топили сегодня, все равно уезжать. (Смеется.)
Лопахин. Что ты лыбишься?
Яша. От удовольствия.
Лопахин. На дворе октябрь, а солнечно и тихо, как летом. Строиться хорошо. До зимы можно теплые контуры позакрывать. (Поглядев на часы в дверь.) Господа, имейте в виду, до самолёта осталось всего два часа сорок шесть минут! Значит, через двадцать минут едем в аэропорт. Шевелите булками.
Трофимов в пальто входит со двора.
Трофимов. Мне кажется, ехать уже пора. Лошади поданы. Черт его знает, где мои чуни. Пропали. Попёрли буржуи. (В дверь.) Аня, нет моих чуней! Не нашел!
Лопахин. А мне в Питер надо. В Питере проживу всю зиму. Я все болтался с вами, замучился без дела. Не могу без дела, не знаю, что вот делать с руками; болтаются как сиськи у старой шлюхи.
Трофимов. Сейчас мы отвалим, и вы опять приметесь клепать бабло.
Лопахин. Накатика-ка стаканчик.
Трофимов. Не стану.
Лопахин. Значит, в Москву теперь?
Трофимов. Да, провожу их в аэропорт, и в Москву.
Лопахин. Да… Что ж, профессора не читают лекций, небось всё ждут, когда приедешь!
Трофимов. А пошёл бы ты.
Лопахин. Сколько лет, как ты в университете болташься?
Трофимов. Не смешные твои приколы. (Ищет чуни.) Знаешь, вряд ли увидимся в обозримом будущем, поэтому на прощанье совет: руками не размахивай! Отвыкни от этой привычки – размахивать. И тоже вот строить свои коттеджные посёлки, рассчитывать, что из московской богатой сволочи со временем выйдут отдельные хозяева, рассчитывать и уповать на это – тоже значит размахивать… Как-никак, все-таки я тебя люблю. У тебя тонкие, нежные пальцы, как у артиста, у тебя тонкая, нежная душа… И губы… Такие чувственные…
Лопахин (обнимает его). Прощай, мой сладенький. Спасибо за все. Денег на дорогу дать?
Трофимов. Для чего мне? Не нужно.
Лопахин. Ведь у тебя нет ни хера за душой!
Трофимов. Есть. Я за перевод получил. Вот они тут, уже горит копейка на кармане. (Тревожно.) А чуней моих нет!
Варя (из другой комнаты) . Возьмите вашу гадость! (Выбрасывает на сцену пару растоптанных сношенных башмаков.)
Трофимов. Что за дела, чего вы сердитесь, Варя? Гм… Да это не мои чуни!
Лопахин. Я весной посеял маку тысячу гектар на югах, снял по двадцать центнеров с гектара, и теперь заработал четыре ярда чистыми. А когда мой мак цвел, что это была за картина! Наркоконтроль только и наркоманы задолбали. Так вот я, говорю, заработал четыре ярда и, значит, предлагаю тебе взаймы, потому что могу дать пару копеек на поддержание штанов. Тапки себе приличные купишь. Зачем же нос задирать? Я человек простой, со мной легко.
Трофимов. Твой отец был бандит, мой – аптекарь, и из этого не следует решительно ничего.
Лопахин вынимает бумажник.
Оставь, оставь… Дай мне хоть лям, не возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как дым из вэйпера. Я могу без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество идет к высшей правде, к высшему счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!
Лопахин. Да ты, бляха, хипстер, ёптыть! Дойдешь?
Трофимов. Дойду.
Пауза.
Дойду, или укажу другим путь, как дойти.
Слышно, как вдали стучат топором по дереву.
Лопахин. Такие пассажиры, как ты, обычно плохо кончают. Чем больше башка, тем хуже конец. Ну и ладненько, держи пять. Поехали уже. Мы друг перед другом понты колотим, а жизнь едет мимо. Когда я работаю подолгу, без продыху, тогда мысли полегче, и кажется, типа ясненько, для чего я существую. А сколько, братан, в России терпил, которые существуют неизвестно для чего. Ну, все равно, циркуляция дела не в этом. Леонида Андреича, говорят, приняли пиарщиком во Внешэкономбанк, шестьсот тысяч в месяц. Только ведь отправят на воздуха, ленивый очень… И нажирается в хлам на людях.
Аня (в дверях). Мама вас просит: пока она не уехала, чтоб не рубили деревья.
Трофимов. В самом деле, неужели не хватает такта… (Уходит через переднюю.)
Лопахин. Сейчас, сейчас… Ой, бля, какие мы нежные… (Уходит за ним.)
Аня. Фирса отправили в больницу?
Яша. Я утром говорил. Отправили, надо думать.
Аня (Епиходову, который проходит через залу). Семен Моисеич, справьтесь, пожалуйста, отвезли ли Фирса в больницу.
Яша (обиженно). Утром я говорил Егору. Что ж спрашивать по десяти раз! Старому пердуну уже в морг пора.
Епиходов. Вообще-то я Пантелеич. Но да не в этом… С Яшей я согласен. Долгоиграющий Фирс уже неремонтопригоден, ему надо в “Ритуал точка ру”. Но можно ему и позавидовать. (Положил чемодан на картонку со шляпой и раздавил.) Ну, вот, конечно. Так и знал. (Уходит.)
Яша (насмешливо) . Тридцать три несчастья…
Варя (за дверью). Фирса отвезли в больничку?
Аня. Отвезли.
Варя. Отчего же конверт не взяли к доктору?
Аня. Так надо послать вдогонку… (Уходит.)
Варя (из соседней комнаты). Где Яша? Скажите, мать его пришла, хочет проститься с ним.
Яша (машет рукой). Заманали телячьими нежностями, испытывают моё терпение.
Дуняша все время хлопочет около вещей; теперь, когда Яша остался один, она подошла к нему.
Дуняша. Хоть бы взглянули разочек, Яша. Вы уезжаете… меня покидаете… кто вам будет колокольчики на ночь теребить? (Плачет и бросается ему на шею.)
Яша. Что ж плакать? (Пьет шампанское.) Через шесть дней я опять в Париже. Скоро сядем в самолёт, только нас и видели. Даже как-то не верится. Вив ла Франс!.. Здесь мне уже край, не по мне вся эта обстановка, всё пропало, пора валить! Не могу жить в ЭТОЙ стране!… ничего не поделаешь. Насмотрелся на это быдло и невежество – хватит с меня. Я – натура тонкая, деликатная. (Пьет шампанское.) Что ж плакать? Ведите себя прилично, тогда не будете плакать. Купите дилдо на батарейках, в конце-то концов.
Дуняша (пудрится, глядясь в зеркальце). Пришлите из Парижа емейл. Ведь я вас любила, Яша, так любила! Я тоже нежное существо, Яша!
Яша. Сюда идут. (Хлопочет около чемоданов, тихо напевает.)
Входят Любовь Андреевна, Гаев, Аня и Шарлотта Ивановна .
Гаев. Ехать бы нам. Уже немного осталось. (Глядя на Яшу.) От кого это селедкой с луком несёт?
Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже по машинам садиться… (Окидывает взглядом комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет лето, а там тебя снесут за это. Сколько видели эти стены! (Целует горячо дочь.) Сокровище мое, ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
Аня. Очень! Начинается новая жизнь, мама!
Гаев (весело) . В самом деле, теперь все хорошо. До продажи вишневого сада мы все волновались, страдали, а потом, когда вопрос был решен окончательно, бесповоротно, все успокоились, повеселели даже… Я банковский служака, теперь я финансист… буду представлять банк в высоких сферах… и ты, Люба, как-никак, выглядишь лучше, несомненно и так далее.
Любовь Андреевна. Да. Нервы мои шалят, но без истерики, это правда.
Ей подают шляпу и пальто.
Я сплю хорошо, особенно после феназепама. Выносите мои вещи, Яша. Пора. (Ане.) Девочка моя, скоро увидимся… Я еду в Париж, буду жить там на те бабки, которые ты выманила у ярославской бабки-губернаторши – да здравствует бабушка! – а денег этих хватит ненадолго, так что до скорого.
Аня. Ясное дело, мама, ты вернешься скоро, очень скоро… не правда ли? Я пойду риэлтором, элитную недвижимость буду продавать тут, на Рублёвке, чтоб заработать и тебе помогать. Мы, мама, будем вместе сериалы смотреть… Не правда ли? (Целует матери руки.) Мы будем в осенние вечера сидеть у камина и смотреть кино, прослушаем много аудиокниг, и перед нами откроется новый, чудесный мир… (Мечтает.) Мама, приезжай…
Любовь Андреевна. Приеду, мое золото. (Обнимает дочь.)
Входит Лопахин. Шарлотта тихо напевает песенку.
Гаев. Счастливая Шарлотта: поет!
Шарлотта (берет узел, похожий на свернутого ребенка). Мой бэби, бай, бай…
Слышится плач ребенка: «Уа, уа!..»
Замолчи, мой милый мальчик, ротик закрывай, баю-бай…
«Уа!.. уа!..»
Мне тебя так жалко! (Бросает узел на место.) Так вы, пожалуйста, найдите мне место, хоть гувернантки, хоть содержанки. Я не могу так, чтоб нигде и без всего.
Лопахин. Найдем, Шарлотта Ивановна, не беспокойтесь.
Гаев. Все нас бросают, Варя уходит… мы стали вдруг не нужны.
Шарлотта. В городе мне жить негде. И не с кем. Надо уходить… (Напевает.) Все равно…
Входит Пищик.
Лопахин. Чудо-юдо!..
Пищик (запыхавшись) . Я юдо только по матери. Ой, дайте отдышаться… замучился… … Воды дайте с газиками…
Гаев. За бабками небось? Слуга покорный, ухожу от греха… (Уходит.)
Пищик. Давненько не был у вас… прекраснейшая… (Лопахину.) Ты здесь… рад тебя видеть… громаднейшего ума человек… возьми… получи… (Подает Лопахину деньги.) Четыреста тысяч рублей… За мной остается восемьсот сорок.
Лопахин (в недоумении пожимает плечами) . Точно во сне… Ты где же нарыл?
Пищик. Постой… Жарко… Ты офигеешь. Ведь ей-богу нарыл. Приехали ко мне англичане. Нашли в моей земле какую-то белую глину… (Любови Андреевне.) И вам четыреста тысяч… прекрасная, удивительная, неземная… (Подает деньги.) Остальные потом. (Пьет воду.) Сейчас один молодой человек рассказывал на Ютубе, будто какой-то… великий философ советует прыгать с крыш… «Прыгай!», говорит, и в этом вся задача. (Удивленно.) Офигеть! Воды!..
