Август Котляр
Вишневый сад. 100 лет спустя
Аня (всплескивая руками) . Как хорошо вы говорите!
Пауза.
Сегодня здесь дивно!
Трофимов. Да, погода располагает.
Аня. Что вы со мной сделали, Петя, если б сменили ориентацию? Отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад.
Трофимов. Вся Россия наш садик. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест: Амстердам, Сан-Франциско, Паттайя… Скоро и у нас зацветут все цветы.
Пауза.
Подумайте, Аня: ваш дед, прадед и все ваши предки были коммунистами, владевшие всей страной, и столько людей расстреляли, и сколько закопано под этим садом? Неужели с каждой вишни в саду, с каждого листка, с каждого ствола не глядят на вас человеческие существа, неужели вы не слышите голосов… Владеть живыми душами – ведь это переродило всех вас, живших раньше и теперь живущих, так что ваша мать, вы, дядя уже не замечаете, что вы живете в долг, на чужой счет, на счет тех людей, которых вы не пускаете дальше прихожей… Мы отстали по крайней мере лет на двести, у нас нет еще ровно ничего, нет определенного отношения к прошлому, мы только философствуем, жалуемся на тоску или пьем водку. Ведь так ясно, чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом. Поймите это, Аня.
Аня. Дом, в котором мы живем, давно уже не наш дом, это была госдача, потом приватизировали, потом передавали из рук в руки… и я уйду, даю вам слово.
Трофимов. Если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите. Будьте свободны, как ветер. Уезжайте в Пермь. Или в Саратов. Или в Элисту!
Аня (в восторге) . Как хорошо вы сказали! Но я лучше в Нью-Йорк, у меня грин-карта.
Трофимов. Верьте мне, Аня, верьте! Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент, но я уже столько вынес! Как зима, так я голоден, болен, встревожен, беден, как нищий, и – куда только судьба не гоняла меня, где я только не был! На какие только митинги я не ходил, в какие только партии не вступал! И все же душа моя всегда, во всякую минуту, и днем и ночью, была полна неизъяснимых предчувствий. Я предчувствую счастье, Аня, я уже вижу его…
Аня (задумчиво). Восходит луна. Какая-то она кровавая сегодня.
Слышно, как Епиходов играет на гитаре все ту же грустную песню. Восходит луна. Где-то около тополей Варя ищет Аню и зовет: «Аня! Где ты?»
Трофимов. Да, восходит луна. Это знак.
Пауза.
Вот оно, счастье, вот оно крадётся, подходит все ближе и ближе, я уже слышу его шуршание. И если мы не увидим, не узнаем его, то что за беда? Его увидят другие!
Голос Вари: «Аня! Где ты?»
Опять эта Варя! (Сердито.) Возмутительно! Кишки уже все вымотала, ей бы только окольцевать буржуя.
Аня. Что ж? Пойдемте к Москва-реке. Там ништяк. Спокойно выпьем, дунем, понюхаем.
Трофимов. Пойдемте. У меня как раз есть.
Идут.
Голос Вари: «Аня! Мать твою! Аня! Ну где ты, зараза, шляешься?!»
Действие третье
Гостиная, отделенная аркой от залы. Горит люстра. Слышно, как в передней играет еврейский оркестр, тот самый, о котором упоминается во втором акте. Вечер. В зале танцуют grand-rond. Голос Симеонова-Пищика: «Promenade а une paire!» Выходят в гостиную: в первой паре Пищик и Шарлотта Ивановна , во второй – Трофимов и Любовь Андреевна , в третьей – Аня с почтовым чиновником , в четвертой – Варя с начальником станции и т. д. Варя тихо плачет и, танцуя, утирает слезы. В последней паре Дуняша . Идут по гостиной. Пищик кричит: «Grand-rond, balancez!» и «Les cavaliers а genoux et remerciez vos dames!»
Фирс во фраке проносит на подносе Perrier и Evian. Входят в гостиную Пищик и Трофимов.
Пищик. Я гипертоник, уже пару раз кондрашка хватала, чуть ласты не склеил, и дрыгать ими не могу, как раньше. Оттанцевался я. Но, как говорится… Как же, блин, говорится? Короче, типа там лай не лай, а хвостом виляй. Здоровье-то у меня лошадиное. Мой покойный папаша, шутник, царство небесное, заказал себя происхождение, типа, мы древний дворянский род. Так эта сволочь из дворянской шарашки вывела, что древний род наш Симеоновых-Пищиков происходит будто бы от той самой лошади, которую Калигула посадил в сенате… И написал, что Калигула пялил эту лошадь, и получались кентавры, которые уже пялили баб, а те пищали от восторга… Поэтому мы Пищиковы. (Садится.) Но вот беда: бабла нет! Голодная псина верует только в мясо… (Храпит и тотчас же просыпается.) Так и я… могу только за бабки…
Трофимов. А у вас в фигуре в самом деле есть что-то от мерина.
Пищик. Что ж… лошадь хороший зверь… лошадь продать можно… Любите конскую колбаску?
Слышно, как в соседней комнате играют на бильярде.
В зале под аркой показывается Варя.
Трофимов (дразнит). Мадам Лопахина! Мадам Лопахина!..
Варя (сердито). Облезлое чмо! Облезлый пидор!
Трофимов. Да, я чмо облезлое, и горжусь этим!
Варя (в горьком раздумье). Вот наняли музыкантов, сманили лабухов у Лепса, а чем платить? (Уходит.)
Трофимов (Пищику) . Если бы энергия и бабки, что вы спаскудили на добычу денег для уплаты процентов бандитам всех мастей, пошли у вас на что-нибудь другое, то, вероятно, в конце концов вы могли бы перевернуть землю. Тем паче, построить коттеджный посёлок. Даже из мусора, как какое-нибудь “Княжье озеро”.
Пищик. Ницше… философ… величайший, знаменитейший… громадного ума человек, предвидел в своих сочинениях, будто крипту майнить можно.
Трофимов. А вы читали Ницше?
Пищик. Ну… Мне Дашенька говорила. А я теперь в таком положении, что хоть чужие криптокошельки хакай… Послезавтра триста десять тысяч рублей платить… Сто тридцать косарей уже достал… (Ощупывает карманы, встревоженно.) Деньги просрал! Просрал деньги! (Сквозь слезы.) Где лавешки? (Радостно) . Вот они, за подкладкой… В пот шибануло, сфинктер послабило…
Входят Любовь Андреевна и Шарлотта Ивановна .
Любовь Андреевна (напевает лезгинку) . Отчего так долго нет Леонида? За каким он попёрся в город? (Дуняше.) Дуняша, предложите музыкантам чаю… Хотя это же Гриши Лепса люди… Коньяку им ящик.
Трофимов. Торги не состоялись, по всей вероятности.
Любовь Андреевна. И музыкантов принесло некстати, и бал этот а-ля Татлер мы затеяли некстати… Ну, ничего… (Садится и тихо напевает.)
Шарлотта (подает Пищику колоду карт) . Вот вам колода карт, задумайте какую-нибудь одну карту. Только не бубнового вольта, придурки нефартовые уже заманали.
Пищик. Задумал.
Шарлотта. Тусуйте теперь колоду. Отлично, но не передергивайте, я вас знаю. Дайте сюда, о мой милый господин Пищик. Ein, zwei, drei! Теперь прошманайте свой пинжмак, в боковом кармане…
Пищик (достает из бокового кармана карту) . Восьмерка пик, совершенно верно! (Удивляясь.) Ни хера се!
Шарлотта (держит на ладони колоду карт, Трофимову) . Говорите скорее, какая карта сверху?
Трофимов. Что ж? Ну, дама пик.
Шарлотта. Есть! (Пищику.) Ну? Какая карта сверху?
Пищик. Туз червовый.
Шарлотта. Есть!.. (Бьет по ладони, колода карт исчезает.) Какое небо голубое!
Мы не сторонники разбоя!
Ей отвечает таинственный женский голос, точно из-под пола: «На дурака не нужен нож».
Ему с три короба наврёшь…
Голос: «И делай с ним что хошь!»
Начальник станции (аплодирует) . Госпожа чревовещательница, браво!
Пищик (удивляясь) . Вы подумайте! Очаровательнейшая Шарлотта Ивановна… я просто влюблен… О, майн Готт! Дас ис фантастиш!
Шарлотта. Влюблен? (Пожав плечами.) Разве вы можете любить? Guter Mensch, aber schlechter Musikant.
Трофимов (хлопает Пищика по плечу). Конь вы глупый…
Шарлотта. Прошу внимания, еще один фокус. (Берет со стула плед.) Вот очень хороший плед, я желаю продавать… (Встряхивает.) Не желает ли кто покупать?
Пищик (удивляясь) . Вы подумайте!
Шарлотта. Ein, zwei, drei! (Быстро поднимает опущенный плед.)
За пледом стоит Аня; она делает реверанс, бежит к матери, обнимает ее и убегает назад в залу при общем восторге.
Любовь Андреевна (аплодирует). Браво, браво!..
Шарлотта. Теперь еще! Ein, zwei, drei.
Поднимает плед; за пледом стоит Варя и кланяется.
Пищик (удивляясь) . Ни фига себе!
Шарлотта. Конец! (Бросает плед на Пищика, делает реверанс и убегает в залу.)
Пищик (спешит за ней) . Вот чертовка… какова? Какова? Она в казино работала, пока не прикрыли все лавочки (Уходит.)
Любовь Андреевна. А Леонида все нет. Чего он залип в городе, шарится так долго, не понимаю! Ведь все уже кончено там, либо нас продали с потрохами, либо торги не состоялись, но какого нас держать в блудняке и непонятках?
Варя (стараясь ее утешить). Дядечка Ленечка наш купил, стопудово.
Трофимов (насмешливо). Да.
Варя. Бабушка прислала ему генеральную доверенность, чтобы он купил на ее имя с переводом долга. Это она для Ани старается. И я уверена, бог поможет, дядя Лёня купит.
Любовь Андреевна. Ярославская бабка прислала пятнаху, чтобы купить нашу землю на ее имя, – нам она не верит, – а этого смешного бабла не хватило бы даже на проценты. (Закрывает лицо руками.) Сегодня судьба моя на кону, судьба…
Трофимов (дразнит Варю) . Мадам Лопахина!
Варя (сердито). Вот же чмо очкастое! Уже два раза вышибли из МГУ.
Любовь Андреевна. Что же ты бурчишь, Варя? Он подкалывает тебя Лопахиным, ну что ж? Хочешь – выходи за Лопахина, он хороший, интересный человек, а главное – при лаве серьезном. Не хочешь – не выходи; тебя, дуся, никто силком не тащит…
Варя. Я тёлка ответственная, мамочка, и тебе скажу прямо: он офигенный чувак, мне по кайфу.
Любовь Андреевна. Ну так вперёд, в ЗАГС. Не догоняю, чего тянуть кота за яйца!
Варя. Маман, не по понятиям самой делать ему предложение. Вот уже два года мне про него мозг выносят, но только один трындёж, а он либо хохмит, либо в несознанке. Я понимаю. Он бабло наживает, типа папик при делах, олигарх-лайт, и ему не до меня. Если бы были у меня бабки, хоть немного, хоть бы тысяч сто долларов, бросила бы я все, ушла бы подальше. В монастырь бы ушла. В Зачатьевский, на Остоженку.
Трофимов. Благолепие! Я в ахуе!
Варя (Трофимову). Студенту надо хотя бы мозг иметь, не только задницу! (Мягким тоном, со слезами.) Какой вы стали некрасивый, Петя-Петушок, как постарели, небось, гормоны женские пьёте и жигулёвским запиваете! (Любови Андреевне, уже не плача.) Без дела не могу торчать, мамочка. Мне каждую минуту надо что-нибудь делать.
Входит Яша .
Яша (едва удерживаясь от смеха). Епиходов бильярдный кий сломал!.. Об мою задницу (Уходит.)
Варя. Епиходов на хрен здесь сдался? Кто ему позволил трогать наш бильярд? Не понимаю этих утырков! (Уходит.)
Любовь Андреевна. Не вздрачивайте её, Петя! Её и без того нахлобучило.
Трофимов. Уж очень она старательная и настырная, лезет, куда не просят. Все лето кишки мне мотала, и Ане, боялась, как бы я ей не присунул. Какое её собачье дело? И к тому же я вида не подавал. Что за пошлятина эта любовь? Будем выше любви!
Любовь Андреевна. А я вот, должно быть, ниже любви. (В сильном беспокойстве.) Где же черти Лёню носят? Только бы знать: продали нас или нет? Мы в жопе или не в жопе? Отказываюсь верить, что в жопе… Сейчас как взвизгну… Бля буду, заору дурным голосом… Косяков напорю… Спасите меня, Петя. Говорите же что-нибудь, говорите…
Трофимов. Продали, не продали – не до фени ли? С нашей землёй давно уже покончено, оглобли взад не поворотить, заросла асфальтовая дорожка. Успокойтесь, родная. Не надо нажухивать себя, надо хоть раз в жизни взглянуть правде прямо в глаза.
Любовь Андреевна. Какой еще такой правде? Где правда? Где неправда? Навести бы ведущий глаз на резкость, а то не вижу ничего. Вы вопросики решаете, но скажите, голубчик-с, не потому ли это, что вы молоды, что вы не успели огрести ни от одного вашего вопроса? Вы смело ломитесь вперед, а всё потому, что засад не видите, ни от ментов, ни от чекистов, ни от налоговой, ни от бандитов, ни от просто злобных завистливых сук, соседей наших и друзей. Молодой ещё. Да, вы наглее, напористее, хитрее нас, но пораскиньте мозгами и проявите ко мне хотя бы простую милость. Я почти что родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, каким бы кровавым сталинским палачом он не был, я люблю этот дом, эти гаражи, эти все хозблоки, без вишневого сада я не понимаю своей жизни! Да на хер она мне нужна, такая жизнь, сейчас я всем нужна, все меня знают, а как продам – кто я тогда? Что у меня есть? Запомните на всю жизнь – в этом мире уважают только фондодержателей. Так я козырная баба с Рублёвки, у меня земли драгоценной хоть жопой ешь, и все меня знают и принимают, а без земли и имущества я кто? Шалава-беспризорница, любой козёл, любая шлюха рублёвская об меня ноги будет вытирать. Если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом… (Обнимает Трофимова, целует его в лоб.) К тому же, мой сын утонул здесь… (Плачет.) Пожалейте меня, хороший, добрый человек.
Трофимов. Сочувствую. Больше, чем профессор Преображенский детям Германии. Типа всей душой.
Любовь Андреевна. Хм, как-то иначе вам надо было это сказать… (Вынимает платок, на пол падает смартфон.) У меня сегодня кошки на душе скребутся, вы не можете себе представить. Здесь меня колбасит от каждого звука, в дрожь бросает, бьёт колотун, а зашифроваться у себя не могу – одной в тишине страшно. Не осуждайте меня, Петя… Я вас люблю, как родного. Я охотно бы спихнула вас Аню, клянусь мамой, только, голубчик, надо же доучиться, диплом получить и пристроиться куда-то, в Роснефть там или в Газпром. Вы ж ничего не делаете, только груши этой своей штучкой вялой околачиваете, и фарт вам не прёт… Не правда ли? Да? И надо же что-нибудь с бородой сделать, сходите в барбершоп, или машинкой подстригите, чтобы она росла как-нибудь… (Смеется.) А то не то бомж, не то раввин, не то поп-расстрига!
Трофимов (поднимает смартфон). Я не желаю быть красавцем. И так меня задолбали все, что я жирный пидор и что у меня неопущение яичек.
Любовь Андреевна. Это из Парижа эсмээска. Каждый день получаю. И вчера, и сегодня. Этот дикий человек, этот сексуальный маньяк, опять заболел, опять с ним нехорошо… Я целое состояние извела, лечила его от урогенитальных инфекций. Он просит прощения, умоляет приехать. По-хорошему, надо бы сгонять до Парижу, побыть возле него, сходить к Дюкассу и на рю Камбон. Не делайте, Петя, строгое лицо, вы себе даже не представляете, как этот бисекс делает куни. Голубчик мой, что мне делать, у меня зубы сводит, к тому же он болен, он одинок, несчастлив! Кто там, среди этих французских лоботрясов, поглядит за ним, кто удержит его от сексуальных ненужных приключений, кто уколет ему вовремя лекарство от триппера? И что ж тут скрывать? Что молчать? Я люблю его, этого грязного развратного педераста, никто так меня не чувствует, как он, это ясно. Люблю, люблю… Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу. (Жмет Трофимову руку.) Не думайте дурно, Петя, не говорите мне ничего, не говорите…
Трофимов (сквозь слезы). Простите за откровенность, бога ради: ведь он выщипал вас до подпушка, вам, извините, трусы целые не на что купить, я видел в ванной – у вас трусы все рваные и обосранные!
Любовь Андреевна. Нет, нет, нет, не надо говорить так… (Закрывает уши.)
Трофимов. Ведь он негодяй, он пользует вас только сзади, как мальчишку, у вас уже недержание, все это знают, только вы одна не знаете, что все про вас всё знают! Он мелкий негодяй, ничтожество, извращенец…
Любовь Андреевна (рассердившись, но сдержанно). Вам двадцать шесть лет или двадцать семь, а вы всё ещё на втором курсе! И не знаете всех превратностей любви!
Трофимов. Пусть! Но у меня зато прямая кишка не выпадает.
Любовь Андреевна. И что? Только это делает вас мужчиной? Можно быть мужчиной и с расслабленным сфинктером, в ваши годы пора уже понимать тех, кто любит. И надо самому любить… надо влюбляться! (Сердито.) Да, да! И у вас нет чистоты, а вы просто чистоплюй, смешной никчёмный мудак, урод…
Трофимов (в ужасе). Что она несёт!
Любовь Андреевна. «Я выше любви!» Вы не выше любви, а просто, как вот говорит наш Фирс, вы недотраханный недотёпа. В ваши годы не иметь любовницы!.. Или любовника! Нашёл бы себе пожилую семейную пару и обслуживал бы обоих, хоть бы ботинки себе приличные купил, прыщавый дрочила-нищеброд!
Трофимов (в ужасе). Это ужасно! Что она говорит?! (Идет быстро в зал, схватив себя за голову.) Это ужасно… Не могу, я уйду… (Уходит, но тотчас же возвращается.) Между нами все кончено! Больше на вас я дрочить не буду! (Уходит в переднюю.)
Любовь Андреевна (кричит вслед). Петя, погодите! Вот же дурачок обидчивый, я пошутила! Петя!
Слышно, как в передней кто-то быстро идет по лестнице и вдруг с грохотом падает вниз. Аня и Варя вскрикивают, но тотчас же слышится смех.
Что там такое?
Вбегает Аня .
Аня (смеясь) . Петя с лестницы навернулся! (Убегает.)
Любовь Андреевна. Какой же мудак этот Петя…
Начальник станции останавливается среди залы и читает «Грешницу» А. Толстого. Его слушают, но едва он прочел несколько строк, как из передней доносятся звуки вальса, и чтение обрывается. Все танцуют. Проходят из передней Трофимов, Аня, Варя и Любовь Андреевна.
Ну, Петя… ну, чистая душа… я прощения прошу… Пойдемте танцевать… Я вам куплю новые ботинки… и свежие носки… (Танцует с Петей.)
Аня и Варя танцуют. Фирс входит, ставит свою палку около боковой двери. Яша тоже вошел из гостиной, смотрит на танцы.
Яша. Что, старичок?
Фирс. Нездоровится. Прежде у нас на балах танцевали генералы, адмиралы, дипломаты, партейные, а теперь посылаем на почту за мелким чиновником и на железную дорогу за начальником станции, да и те не в охотку идут. Что-то ослабел я. Хозяин покойный, дедушка, всех сургучом пользовал, от всех болезней. Я сургуч принимаю каждый день уже лет двадцать, а то и больше, и водкой запиваю; может, я от него и жив.
Яша. Надоел ты, козлятина. (Зевает.) Хоть бы ты поскорее подох.
Фирс. Эх ты… недотёпа! Раззява! (Бормочет.)
Трофимов и Любовь Андреевна танцуют в зале, потом в гостиной.
Любовь Андреевна. Merci. Я посижу, покурю… (Садится.) Устала.
Входит Аня .
Аня (взволнованно) . А сейчас на кухне какой-то чувак говорил, что вишневый сад уже продан сегодня.
Любовь Андреевна. Кому продан?
Аня. Не сказал, кому. Свалил. (Танцует с Трофимовым, оба уходят в зал.)
Яша. Это там какой-то старикашка болтал. Чужой.
Фирс. А Леонида Андреича еще нет, не приехал. Пальто на нем легкое, Армани, из рыбьей чешуи, того гляди простудится. Эх, молодо-зелено.
Любовь Андреевна. Я сейчас сдохну. Сгоняйте, Яша, узнайте, кому продано.
Яша. Да он давно ушел, старик-то. (Смеется.)
Любовь Андреевна (с легкой досадой) . Ну, чего ржёте? Чему радоваться?
Яша. Очень уж Епиходов смешной. Пустой человек. Тридцать три несчастья.
Любовь Андреевна. Фирс, если продадут нашу землю, то куда ты пойдешь?
Фирс. Куда прикажете, туда и пойду. Скажете “на хер” – пойду на хер…
Любовь Андреевна. Отчего у тебя рожа такая опухшая? Не похмелился или ковид подцепил? Шел бы, знаешь, спатки, не брызгай тут соплями заразными…
Фирс. Да… (С усмешкой.) Я уйду спать, а без меня тут кто подаст, кто распорядится? Один на весь дом среди банды тунеядцев.
Яша (Любови Андреевне). Любовь Андреевна! Просьба, будьте так добры! Если опять поедете в Париж, то возьмите меня с собой, сделайте милость. Здесь мне оставаться – просто вилы (двумя пальцами как бы втыкает себе в горло вилы и оглядываясь, вполголоса.) Сами видите, страна под санкциями, народ безнравственный, только бухает и сношается, по телеку одна скука, на кухне кормят безобразно, а тут еще Фирс этот ходит, кроет меня последними словами. Возьмите меня с собой, будьте так добры!
