AuH
Сияние
Ироторид понимает, что сейчас может проронить "я не хочу" и просто уйти, не вступая в борьбу за чужую жизнь, но… Если он привез низшего сюда, если он уже захотел, чтобы тот выжил, разве можно вот так вот бросить все? Воспитанное с детства диковинное великодушие громко протестует, заставляя попытаться сделать хоть что-нибудь.
– Хорошо, я останусь.
– Проходите в отсек номер 919.
Выражение бессилия читается на измученном лице низшего, что неподвижно и почти бездыханно лежит на белой койке. Его никак не шевелящиеся сухие губы чуть приоткрыты, а руки тяжело лежат на животе. Глаза погребены веками, они не собираются открываться. Все тело охвачено немым покоем, и глубоко внутри Ироторида проскальзывает хрупкая надежда на то, что все обойдется и без развития синдрома.
Но ресницы начинают дрожать.
– Где я? – его тихий, хриплый и испуганный голос почему-то отдается внутри белой тоской и жалостью.
– Ты в восстановительном центре, – Ироторид тянется рукой к его бледной щеке, медленно и невесомо проводя пальцами в успокаивающем жесте.
Низший сильно вздрагивает, резко повернув в голову вбок, и высший от неожиданности отдергивает руку, пугаясь своих же действий.
Он только что провел ледяным лезвием черного тесака по пылающей ужасом щеке.
– Скажи мне, ты хочешь жить? – в ушах бьется глухой сдавленный голос, а по коже полосит нож, оставляя тончайшие энергетические линии, плетя блестящие узоры паутины на обнаженном теле.
– Я.. хочу, – сквозь багровую темноту он видит перед собой усмехающееся женское лицо, которое дергает гримаса удивления.
– Разве? – высшая искренне недоумевает, останавливая орудие пыток. – Почему? – ее черное спокойствие уже давно бьет тревогу в чертогах его разума.
– Я хочу чувствовать свою нужность. Я хочу чувствовать благодарность за то, что делаю все как надо, – он задыхается, пытаясь вычерчивать линию своего дрожащего голоса ровно.
На последнем слове ее искорежил гремящий коричневый смех.
– Благодарность? Боюсь, ты никогда не сможешь ее почувствовать.
– Я.. чувствовал, – страх сопротивления медленно обгладывает его кости, но высшая ведет речь о слишком ценных для него вещах. – Одобряющие взгляды, улыбки. Иногда похлопывания по плечу или объятья. "Правильно, хорошо" и другие поощрения. Это благодарность. По крайней мере, в понимании низших. Я хочу.. чувствовать ее.
– Ты почувствуешь, обязательно почувствуешь еще раз!
Звонкий голос из ниоткуда заполонил пространство, и низший вскинул взгляд вверх, к источнику – и увидел сияние. Далекое белое сияние где-то наверху, жемчужными каплями скатывающееся по стенкам окружающего черного пространства.
– Что с тобой? – глухой багровый голос заставляет опустить взгляд.
– Я видел свет, – растерянно смотря в черные глаза, тихо роняет низший.
Восточная оглядывается, приподнимая нож, чтобы опустить его обратно.
– Здесь нет света!
Миэра бросает в дрожь от этой интонации, но он ведь не может ошибаться!
– Но.. я вижу сияние.. наверху.
– Ты смеешь говорить вопреки?
Последний звук ее слов ломается, заедает и превращается в тупой, протяжный, оглушающий крик. Его крик. Лишь ничье "все хорошо" обволакивает черный вопль и прерывает на корню. Миэр снова видит свет где-то наверху, жемчужины снова катятся вниз, заставляя дышать глубже, но резкая боль заставляет зажмурить глаза.
Боль. Его всегда окружала боль. Заевшая пластинка – боль. Боль для своего искупления. Боль для чужого удовольствия. Боль как обязанность.
Он снова чувствует, как она ковыряется во рту, проникая глубже, разрывая ткани, испещряя и уничтожая. Миэр в ужасе открывает глаза, и в вездесущей черноте прямо перед его лицом возникает багровое лицо хозяйки, обезображенное и искаженное. Этого страшного образа он пугается больше.
– Твоя жизнь – это боль, – ее черный голос звучит нечеловечески ужасно, низкой вибрацией расходясь по телу. – Зачем тебе жить? – вопрос коричневеет в разуме, и, не найдя ничего, за что можно было бы зацепиться, он исступленно повторяет эти две фразы. Голос уже рассыпается, измельчается, уничтожается, а ответов так и нет.