Ася Казанцева
Откуда берутся дети? Краткий путеводитель по переходу из лагеря чайлдфри к тихим радостям семейственности
Исследователи, впрочем, не раз пытались подсчитать, что может сделать каждый из нас, чтобы действительно помочь планете [46]. Главный смертный грех в XXI веке – это любая деятельность, способствующая выбросу парниковых газов, а значит, и глобальному потеплению. Способ количественной оценки греховности называется CO2-эквивалент, количество тонн условного углекислого газа (к которому приравниваются, с применением корректирующих коэффициентов, любые другие выбросы), произведенное из-за жизнедеятельности человека за год. Считается, что среднестатистический американец производит за год около 16 тонн условного углекислого газа, европеец – вдвое меньше. Можно сократить этот показатель на 2,5 тонны, если отказаться от личного автомобиля и перейти на общественный транспорт. Еще больше можно сэкономить, выбирая поезда вместо самолетов (зависит, конечно, от частоты и длительности поездок). Примерно на тонну CO2-эквивалента в год меньше производят вегетарианцы. Если развешивать белье, а не использовать сушильную машину, нормально утеплить дом и тратить меньше энергии на отопление, не выбрасывать еду и вкрутить энергосберегающие лампочки, все это вместе принесет еще одну тонну за год. Но с большим отрывом наиболее эффективное действие, которое вы только можете совершить, – это не заводить ребенка. Таким образом вы экономите, по консервативным оценкам, 24 тонны CO2-эквивалента в год [47]. Дети опаснее для окружающей среды, чем взрослые: во-первых, они быстро растут и им гораздо больше всякого одноразового приходится покупать (представьте хотя бы эту гору подгузников), во-вторых, они будут жить, когда мы умрем, и производить парниковые газы дальше в светлом будущем, а там, глядишь, еще и сами кого-нибудь нарожают.
Существенно, однако, что личные выборы играют в предотвращении глобального потепления принципиально меньшую роль, чем институциональный и технологический контекст [48]. При совершенно одинаковом образе жизни и уровне потребления люди будут генерировать в разы больше или меньше парниковых газов в зависимости от того, какие в их стране действуют требования к строительству жилых домов и офисных зданий, развивается ли общественный транспорт и отдается ли предпочтение экологически благоприятным его разновидностям, насколько хороши очистные сооружения на фабриках и заводах и так далее. Поскольку западное общество более или менее пришло к консенсусу в том, что глобальное потепление – это серьезная проблема, с которой стоит бороться, то можно надеяться, что наши дети все-таки будут в течение жизни оставлять меньший углеродный след, чем мы. Благотворительная инициатива Founders Pledge поэтому предлагает считать, что заведение ребенка повысит греховность вашего семейства в долгосрочной перспективе всего лишь на 4 тонны CO2-эквивалента в год [49]. И даже если умножить это число еще на 4 (предположив, что речь про американскую семью, которая много возит ребенка на автомобиле и живет в таком штате, где совершенно никак не охраняют окружающую среду), то все равно компенсировать причиненный ущерб можно, пожертвовав $ 160 на экологические инициативы, направленные на борьбу с глобальным потеплением. Эту точку зрения разделяет и британский философ Уильям Макаскилл, автор отличной книжки Doing Good Better (в русском переводе “Ум во благо”), посвященной тому, что работать надо не двенадцать часов, а головой. В смысле заниматься благотворительностью не с надрывом, а с максимальным коэффициентом полезного действия, внимательно сопоставляя объективные преимущества и недостатки всех возможных альтернатив. Вот если, например, кто-то всерьез проникся проблематикой глобального потепления, то такому человеку кажется, что он должен отказаться от перелетов. Макаскилл же предлагает в подобных ситуациях задуматься: что, если ваша работа с постоянными командировками приносит вам на 20 тысяч рублей в месяц больше, чем офис около дома? И как насчет того, чтобы перечислять 5 из них в пользу добровольных лесных пожарных[10] и таким образом одновременно и компенсировать весь вред для планеты, и еще остаться в финансовом выигрыше? В жизни вообще часто бывает, что есть решение, выгодное всем, надо только его найти.
Еще чаще в жизни бывает, что все решения по-своему плохи, но одновременно и по-своему хороши. Если погрузиться в чтение статей о демографической обстановке, то складывается впечатление, что у человечества ровно две серьезные проблемы: перенаселение и нехватка людей. С одной стороны, нас уже 8 миллиардов, и это порождает массу очевидных проблем [50]: трудно обеспечить всех доступом к чистой воде и продовольствию, при попытках это сделать происходит истощение почв и снижение биоразнообразия, даже скромное потребление такого огромного количества людей приводит к накоплению гор пластикового мусора и токсичных отходов. Высокая плотность населения создает прекрасные условия для стремительного распространения новых инфекций, усугубляет социальное неравенство и безработицу, генерирует чрезмерную нагрузку на инфраструктуру, повышает вероятность военных конфликтов (хотя могут они возникнуть, как мы недавно убедились, и при полном отсутствии демографических предпосылок).
С другой стороны, хотя рост численности населения все еще продолжается, но он уже отчетливо замедлился по сравнению с прошлым веком [51]. К 2050 году ООН обещает 9,7 миллиарда людей, а к 2100-му – 10,4. Две трети населения планеты живут в странах, где рождаемость уже опустилась ниже уровня воспроизводства; много детей по-прежнему заводят только в бедных регионах, таких как Африка к югу от Сахары, но даже там их количество довольно быстро снижается. В 1950 году средняя рождаемость в мире составляла 5 детей на женщину, а теперь только 2,3 ребенка. В богатых странах ключевым механизмом поддержания численности населения давно уже стала иммиграция, а не рождение новых детей, и с каждым десятилетием ее относительная значимость будет только расти. Потому что люди нужны, и от них много пользы. Если население стареет и сокращается, это порождает замкнутый круг: немногочисленные граждане трудоспособного возраста должны посвящать все больше усилий поддержанию нормального уровня жизни пожилых людей, и от этого у них остается все меньше желания брать на себя дополнительную нагрузку деторождения [52]. Чем выше средний возраст горожан, тем сильнее потребность в развитой системе медицинской помощи. Вклад пожилого человека в глобальное потепление также оказывается заметнее, чем у молодого, потому что он активнее отапливает (или охлаждает) свой дом и чаще пользуется автотранспортом. При этом избытку денег у людей, живущих на одну пенсию, взяться неоткуда, так что в обществе, состоящем преимущественно из пожилых, оказывается невыгодным открывать рестораны или художественные галереи. Да и вообще, чем больше людей, тем разнообразнее становится культурная среда: если ваши концерты альтернативной музыки согласен посещать за свои кровные денежки лишь один человек из 10 тысяч, то в Москве вы ими прокормитесь, а вот в Вологде придется искать себе нормальную работу. Но главное, что многочисленное население способствует развитию не только искусства, но и любых изобретений, технологий и инноваций, в том числе и таких, которые снижают углеродный след, или препятствуют загрязнению почвы, или помогают прокормить человечество. Это происходит за счет целого ряда причин, усиливающих друг друга: если где-то живет миллион человек, то выше вероятность, что среди них найдется талантливый изобретатель; что будет экономическая возможность строить лаборатории, занимающиеся специфическими проблемами; но главное – что найдется достаточно потенциальных потребителей, чтобы внедрение нового достижения человеческой мысли оказалось оправданным. Принципиальное отличие идей от предметов заключается в том, что они легко тиражируются, и, соответственно, более многочисленное население получает от них суммарно гораздо больший выигрыш [53].
Итак, от каждого нового человека есть вред (он создает нагрузку на планету) и есть польза (он поддерживает экономику). В конечном счете это вопрос баланса. Не очень много смысла в производстве людей вообще, хоть каких-нибудь, лишь бы было; однако вполне может быть смысл в увеличении человеческого капитала, в выращивании тех, кто получит хорошее образование, и будет много зарабатывать, и вести здоровый образ жизни, и что-то изобретать, и жертвовать деньги на благотворительность, и способствовать увеличению общественного блага. Очевидно, что предсказать результат заранее применительно к конкретному ребенку мы не можем, но статистически чаще достигают успеха люди, выросшие в семьях с более высоким социоэкономическим статусом. Так что если вдруг вы человек благополучный и у вас, скорее всего, будут ресурсы на то, чтобы вкладываться в ребеночка больше, чем это делает средний человек на планете, то вполне можно надеяться, что и ребеночек у вас получится благополучный.
Тут вспоминается, конечно, бородатый анекдот о том, что человек, переезжающий из Санкт-Петербурга в Москву, делает хорошее дело, поскольку повышает средний IQ обеих столиц. Можно ли применить эту же логику к нам, отваживающимся покинуть лагерь чайлдфри и приобщиться к тихим радостям семейственности?
4. Дал Бог зайку – даст и лужайку?
Вы наверняка много раз слышали, что существует гендерный разрыв в заработной плате. В Соединенных Штатах средняя зарплата женщины составляет 83 % от мужской, а в России вообще 72 % [54, 55].
Но есть и хорошие новости. Во-первых, этот разрыв сокращается – хотя и медленно, но неуклонно. Полвека тому назад средняя женская зарплата в США составляла всего 60 % от мужской. Доход связан с уровнем образования, а по этому показателю женщины не просто догнали, а уже перегнали мужчин. В России диплом о высшем образовании (от бакалавриата включительно) имеют 58 % женщин и только 45 % мужчин. В Америке процент людей с бакалаврским образованием чуть выше среди мужчин, но дальше соотношение меняется: степенью магистра или PhD могут похвастаться 13 % американцев мужского пола и 16 % их соотечественниц. Раньше так не было, в США это опережение среди женщин стало регистрироваться только с 2011 года. А доходы подтягиваются вслед за образованием постепенно, поскольку важно и накопление профессионального опыта.
Во-вторых, на профессиональный опыт, естественно, влияет личный выбор. И разрыв в доходах в большой степени обусловлен тем, что именно на женщин приходится основная нагрузка в семейной жизни. В Швеции, например, средняя зарплата в час составляла (несколько лет назад) 221 крону для мужчин и 181 для женщин[11] [56]. Но эта разница полностью исчезает, если сравнивать друг с другом только одиночек (и слабо выражена, если сравнивать тех, кто живет в парочках, но без детей). Обрастая семьей, женщины начинают отказываться от сверхурочной работы и реже ездить в командировки, что негативно отражается на заработке, причем в большей степени для тех, кто работает на престижных и ответственных должностях. С другой стороны, в Швеции у матерей оказывается в среднем больше подчиненных, чем у бездетных женщин (причем столько же, сколько у бездетных мужчин! А больше всего – у отцов).
Размер штрафа за материнство (это устоявшийся термин, motherhood wage penalty) сильно варьирует от страны к стране. В России, по статистике ООН, женщины с детьми зарабатывают на 15 % меньше, чем бездетные, в Турции разрыв составляет целых 30 %, а в Канаде всего лишь 1 % [57]. В среднем на основе анализа 39 исследований из 18 стран получается, что матери единственных детей зарабатывают на 3,8 % меньше бездетных женщин, а каждый следующий ребенок ведет к потере еще 3,6 %. При этом в случае единственного ребенка падение в доходах сильнее ассоциировано с личными выборами женщин (став матерями, они чаще предпочитают должности с меньшей нагрузкой), а вот если детей несколько, то на первый план выходит объективное отставание в профессиональном опыте [58]. Бывают страны, в которых матери зарабатывают в среднем больше, чем бездетные женщины (или же разница так мала, что в разных исследованиях, в зависимости от выборки, сдвиг наблюдается то в одну, то в другую сторону) – к ним относятся, например, Франция, Украина и Армения. Исследователи обычно предлагают две группы объяснений: во-первых, штраф за материнство минимален в тех странах, где декретный отпуск относительно короткий, а система яслей, детских садов и тому подобной государственной поддержки материнства развита очень хорошо, и, соответственно, женщина не исчезает надолго с рынка труда. Во-вторых, есть и противоположные механизмы: если в какой-то стране работающих матерей в принципе не очень много, так как общество скорее ожидает, что они останутся дома с деточками, то те немногие, кто все же вышел на работу, будут высокомотивированными профессионалами, и заработки у них, соответственно, окажутся высокими по сравнению со среднестатистической женщиной, пусть и бездетной.
Степень выраженности (и само существование) штрафа за материнство отличается не только между разными странами, но и между разными социальными группами. Многое зависит и от методологии исследования, способа распределения испытуемых по категориям, критериев оценки дохода[12]. В первом приближении можно предположить, что зависимость не линейная, а скорее U-образная. С одной стороны, для образованной представительницы среднего класса относительные потери из-за материнства могут оказаться выше, чем для женщины, выполняющей неквалифицированную работу. Вполне понятно почему: если ваша специальность требует ежедневного ознакомления с новой информацией (будь то законодательные акты, научные исследования или модные тренды), то за годы декрета вы рискуете выпасть из жизни намного сильнее, чем если работа у вас механическая и в 2018 году набор требуемых для нее знаний и навыков ничем принципиально не отличался от того, что требуется в 2023-м. И действительно, в России штраф за материнство оказывается в полтора раза выше для женщин с университетским дипломом, чем без него, причем проявляется уже при рождении первого ребенка, а для остальных женщин становится заметен только при появлении второго [59]. С другой стороны, среди 10–20 % наиболее высокооплачиваемых специалистов падение в зарплате у женщины после появления ребенка не просто не выражено – такие женщины могут зарабатывать даже больше, чем бездетные в этой же категории [60]. Такой эффект хорошо изучен для отцов, и в каком-то смысле можно сказать, что успешные и состоятельные матери ставят себе на службу аналогичные механизмы: ребенок не особенно мешает им работать, в том числе сверхурочно (потому что для заботы о нем есть другой человек), но одновременно дает дополнительную мотивацию к тому, чтобы и больше стараться, и запрашивать более высокие гонорары за свои услуги. Кроме того, женщины-карьеристки заводят детей позже и с большей вероятностью делают это в браке с кем-нибудь настолько же успешным, говорят исследования. Вы уже привыкли по любому поводу вспоминать про эффект Матфея? Чем лучше у кого-то жизнь, тем больше у него ресурсов на то, чтобы продолжать ее улучшать.
“Идеальный эксперимент для изучения воздействия детей, – сообщают нам датские экономисты, – включал бы рандомизацию фертильности” [61]. То есть вы набираете испытуемых, случайным образом делите их на две группы, половине прокалываете презервативы, вторую половину тайно сажаете на таблетки, а потом наблюдаете, как появление или отсутствие ребеночка отражается на доходах. Это позволило бы ликвидировать, извините за каламбур, проблему курицы и яйца: “эта женщина нормально зарабатывает, потому что ей дети не мешают, или она детей не заводит именно потому, что ей важно нормально зарабатывать?” Как бы там ни было, идеальный эксперимент исследователи поставить, к счастью, не могут. Но им грех жаловаться, зато они в Дании, а эта страна славится своей идеально подробной статистикой по всем вопросам. У каждого датчанина есть индивидуальный номер, вроде нашего ИНН, но с более широким функционалом. К нему привязаны данные и о семейном положении, и об образовании, и о доходе, и даже о количестве фактически отработанных часов (поскольку эту информацию работодатель передает в пенсионный фонд). Благодаря этому возможно набрать гигантскую выборку, наблюдать за датчанами 15 миллионов человеко-лет, регистрируя, сколько они зарабатывали за пять лет до рождения первенца, что произошло с ними через десять лет, как дела у тех, кто ребенка заводить в это же время не стал. И вот на больших числах картина по-прежнему получается мрачная вот в каком смысле: штраф за материнство обладает ярко выраженным накопительным эффектом. Зарплата не просто уменьшается в тот год, когда вы завели ребенка (что вполне предсказуемо) – она и дальше остается сниженной по сравнению с мужчинами или с женщинами-чайлдфри. Разрыв оказывается заметен даже 15–20 лет спустя: естественно, за это время доходы росли у всех, но у матерей и с более низкого уровня, и более медленно. А тратить деньги, между прочим, приходилось активнее. Неудивительно, что и суммарное количество накопленных за годы жизни богатств у бездетных оказывается выше. У одиночек, кстати, в еще большей степени. Исследование экономического благополучия 15 тысяч американцев старше 50 лет продемонстрировало, что если кто одинок и бездетен, то совокупная стоимость всех его или ее богатств (дом, машина, акции, сбережения и т. д.) оказывается на $ 60 000 больше, чем у обремененного семьей [62]. Авторы отмечают, что выращивание ребенка обошлось бы примерно в $ 200 000, так что большая часть финансового выигрыша, вероятно, уходит на гедонистическое потребление.
В большинстве статей про женщин, детей и карьеру, которые мне попались, чаще любых других абстракций встречается число 30. Это волшебный водораздел, к которому все постоянно обращаются. Если женщина завела первого ребенка раньше, чем достигла этого возраста, то, с точки зрения ученых мужей, на ее карьере можно уже заранее ставить крест (в среднем, в среднем), никогда она своих сверстниц не догонит ни по продуктивности, ни по заработку. А вот когда дети появились после тридцати, то это уже не очень страшно: штраф за материнство окажется выражен слабее, а у женщин с высшим образованием заработок может даже вырасти по сравнению с бездетными [63]. И возраст, и образование повышают вероятность того, что женщина не оставит профессию полностью ради сидения с малышом, а будет сохранять какую-то вовлеченность в рабочие процессы. Это логично: чем сложнее и разнообразнее задачи, которые вы успели освоить, тем больше у вас и гибкости. Допустим, работать в лаборатории, сидя в декрете, проблематично, а вот консультировать других людей по поводу того, что и зачем они должны в этой лаборатории делать, – вполне реально. Времени это занимает меньше, а оплачиваться может заметно выше. Вообще принцип “работать нужно не двенадцать часов, а головой” реализовать тем проще, чем дольше вы в предшествующей жизни все-таки уже работали по двенадцать часов, находя попутно разнообразные способы оптимизации своей деятельности. Анализ научной продуктивности 3 тысяч женщин-экономистов показал, что появление ребенка снижает ее примерно на 13 % (продуктивность измерялась как количество публикаций с поправкой на качество журналов), но только в том случае, если женщина родила до 30 лет [64]. Для тех, кто был старше, статистически значимые негативные эффекты наблюдались только в том случае, если они заводили двух детей и более либо если беременность была незапланированной (напрямую исследователи об этом не спрашивали, но предполагали, что на это может указывать одновременное отсутствие и отношений, и осведомленности о программах социальной поддержки).
Итак, дети хотя и вредны для карьеры, но (а) не обязательно, (б) не очень сильно, (в) многое зависит от того, насколько хороший фундамент вы заложили перед тем, как их заводить, и не слишком ли рано вы ввязались в размножение. Мне представляется, что самый эффективный способ оценить (и заодно повысить) свою готовность к детям – это сходить перед их заведением в магистратуру, аспирантуру или на второе высшее. Если вы одновременно с обучением на дневном отделении способны зарабатывать себе на жизнь и аренду/ипотеку, то, скорее всего, и с ребеночком сможете, тем более что от правильного диплома у вас после защиты и доход заметно увеличится. Ну, конечно, это достаточно хороший подход, только если мы рассчитываем, что не будет никаких форс-мажоров типа пандемий и войн. Если они будут, то я бы рекомендовала стратегию “перед заведением ребенка научиться зарабатывать в пять раз больше, чем вам минимально необходимо на жизнь, чтобы, когда ваш доход упадет в пять раз, вы бы все равно не умерли от голода под забором”. Это тоже возможно, но тут редко кому удается управиться к тридцати. Скорее ближе к сорока.
Зачем вообще заводить ребенка в этот мир?
Давайте сразу определимся: никакого материнского инстинкта не существует. В том смысле, что он не может выскочить перед вами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и заставить вас внезапно все бросить и начать размножаться.
Современные биологи вообще заметно недолюбливают слово “инстинкт” и старательно его избегают. В научных статьях оно встречается либо в переносном значении, либо в контексте разговоров об истории науки. Изредка еще при описании поведения насекомых. В терминологическом смысле “инстинкт” означает, что некое поведение жестко прошито в генах, одинаково для всех представителей данного вида и запускается в ответ на внешний стимул, отвечающий опять же заранее заданным характеристикам [65]. Такое описание можно применить к материнскому поведению грызунов, да и то с некоторой натяжкой. Крыса-мать действительно способна съесть плаценту и вылизать своего детеныша, даже если никогда не видела, как это делают другие крысы, но для запуска этого поведения ей необходим не только внешний стимул (детеныш), но и особенное внутреннее состояние (гормональный всплеск, связанный с беременностью и родами) [66]. Бездетная крыса к малышам совершенно равнодушна, а иногда и агрессивна[13]. И уж точно нету жестко закодированного материнского поведения у приматов. Оно зависит как минимум от собственного детского опыта, а обычно и от социального обучения во взрослом возрасте – и чем сложнее мозг, тем в большей степени. И да, говорить о материнском поведении, пускай даже инстинктивном, в любом случае можно только там, где уже наличествует младенец.
Это не значит, конечно, что врожденные факторы вовсе не влияют на поведение человека. Эволюция высшей нервной деятельности ничем принципиально не отличается от эволюции пищеварительной системы или ушных раковин: если какое-то генетическое изменение повышает вероятность выжить и оставить потомство, то его обладатели оставляют больше потомства, одновременно передавая по наследству свои полезные генетические изменения, что ведет к широкому распространению таковых в популяции. В данном случае очевидная мишень для естественного отбора – это эмоции. Если вы испытываете радость, когда возитесь с милым малышом, и тревогу, когда малыш в опасности, то это существенно повышает его шансы на выживание в дикой природе[14].
Предрасположенность к таким реакциям есть даже у нерожавших. Чем милее малыш, тем сильнее активируется у женщины, помещенной в томограф, прилежащее ядро (центральный элемент системы вознаграждения) при предъявлении фотографии такого малыша [67]. Причем милота (англ. cuteness) в данном случае – рукотворный параметр, который исследователи корректируют несколькими кликами в фотошопе. Чем круглее голова и крупнее глазищи, тем легче их обладателю пробудить симпатию к себе. На это исходно обратил внимание знаменитый этолог Конрад Лоренц, ввел понятие “детской схемы” (kindchenschema), после чего художники мультфильмов и дизайнеры игрушек начали действовать осознанно: и Микки-Маус, и плюшевые мишки Тедди становятся с каждым десятилетием все более миленькими, и это прекрасно отражается на продажах [68]. Люди готовы вкладывать деньги, силы и время, чтобы испытать радость от взаимодействия с кем-то трогательным.
Еще милее оказываются детеныши, если вы – кормящая мать. Беременность, роды и кормление сопровождаются множеством нейроэндокринных перестроек и серьезно изменяют вкусы и предпочтения. Скажем, если предложить крысе выбор между комнатой, в которой она может получить инъекцию кокаина, и другой комнатой, где она может встретиться с детенышами (не обязательно даже своими, хотя знакомыми), то нормальные крысы, разумеется, предпочитают наркотик. А вот в первые девять дней после родов (что примерно соответствует человеческим четырем месяцам, если сопоставить сроки беременности и лактации), напротив, большинство крыс выбирают детей и, собственно, получают от них больше удовольствия, как можно предположить по активности нейронов в системе вознаграждения у таких животных [69].
Как представить себе потенциальную радость от младенчика, если вы не пробовали ни роды, ни кокаин? Крысам такое сложно, а вот у людей есть хороший близкий аналог: свеженькая взаимная влюбленность. Эволюционные биологи, изучающие этот феномен, отмечают, что человеческая способность к романтической любви реализуется на основе примерно тех же физиологических и поведенческих механизмов, которые у всех млекопитающих развивались для поддержания привязанности к детенышам, и сходство между этими двумя измененными состояниями сознания очень велико. Влюбленные воркуют друг с другом, используют милые прозвища, стремятся проводить время вместе, поддерживают зрительный или тактильный контакт, дурачатся, чувствительны к потребностям и настроению друг друга, страдают в разлуке. Матери с детенышами делают примерно все то же самое [70].
Если кровь ваша хоть раз была отравлена искрящимся коктейлем когнитивных искажений, если бывали вы железобетонно уверены, что естественный отбор за миллионы лет не породил ничего, даже близко сопоставимого по красоте и грации с вашим возлюбленным, если в любой дилемме вагонетки, как казалось, вы выбрали бы его, что бы ни было привязано на другом пути, – то, возможно, вам зайдет и материнство. По сравнению с романтическими отношениями это примерно как переход на более тяжелые наркотики. Но, так же как и c наркотиками, заранее не угадаешь, сработает ли или нет и в какой степени. Некоторые доходят до того, что расспрашивают на форуме “много деток”, как подготовить однокомнатную квартиру к рождению седьмого малыша, потому что получаемый от размножения кайф перешибает у них все рациональные и все гуманистические соображения; другие, напротив, вскоре после выхода из роддома садятся гуглить, как отдать младенца на пятидневку в дом малютки (а на выходные можно отвозить бабушке). Собственно, поэтому я и считаю, что перед заведением ребенка следует заработать как можно больше денег: это окажется особенно важно при столкновении с любым из этих крайних случаев.
Помимо денег перед заведением ребенка полезно также обзавестись развернутой системой логических и эмоциональных аргументов по поводу того, зачем он вам нужен. Не потому, что они окажутся верны. Скорее всего, нет, по крайней мере относительная значимость разных аргументов поменяется точно. Решение о родительстве принимается в условиях колоссального недостатка информации, между действием и результатом проходит много месяцев, и все это время вы интенсивно меняетесь, и мир вокруг вас тоже. Но система аргументов нужна просто для того, чтобы она была. Чтобы вы помнили, что родительство было вашим сознательным и добровольным выбором. Это очень успокаивает, когда ваша детка рыдает четвертый час, времени восемь часов утра, а в десять вам вставать по будильнику и идти заниматься ответственной интеллектуальной работой.
В моем случае аргументы были двух типов: “почему нет” и “почему да”. В 2018 году они находились в состоянии неустойчивого равновесия, их было поровну. Я не хотела ребенка, потому что у меня не было своего жилья (даже ипотечного) и сопутствующего ему ощущения безопасности, и еще потому, что меня поедал заживо fear of missing out, желание как-то более интересно распорядиться своей жизнью; но я хотела ребенка, потому что у него был бы хороший отец и потому что ребенок открывал бы возможность написать зеленую книжку. То есть аргументы против материнства были у меня эмоциональными, а аргументы за – рациональными. У нормальных людей бывает наоборот, выращивание ребенка трудно пережить без эмоциональной вовлеченности, так что я тогда решила, что не стоит так рисковать. Думаю, что была права, тем более что буквально за следующие три года расклад изменился, аргументы против утратили актуальность, и одновременно появились дополнительные, теперь уже эмоциональные, аргументы за ребенка. В моих заметках по книжке они перечислены так: “голод, горгульи, тыква, кровавые ошметки и Стикс”.
Голод – это история про писательницу Арину Остромину (по совместительству мою маму). Однажды в 13 лет на прогулке она испытала странное чувство. Прислушавшись к своим ощущениям и проанализировав то, что было ей известно из мировой литературы, она предположила, что это чувство голода. Проверка этой гипотезы увенчалась успехом, и с тех пор она была осведомлена, как ощущается голод; возможности испытать его раньше у нее не было, потому что она жила с двумя заботливыми бабушками и всю жизнь ее кормили гораздо скорее, чем могла бы возникнуть интенция задуматься об этом самостоятельно. Так вот: точно такая же история была у меня с одиночеством, но только до 33 лет. Я жила сначала в многодетной семье, потом снимала комнаты с разнообразными соседями, потом все время была замужем. Уехав в 2019 году учиться в город Бристоль и обретя социальную изоляцию на полгода раньше, чем это стало мейнстримом, я довольно долго не понимала, чего же мне так отвратительно. Чего я плохо сплю, постоянно трясусь, кожа у меня облезает клочьями и иммунитет ни к черту. Только через пару месяцев я заподозрила, что мне, возможно, требуется какая-то неформальная коммуникация с людьми. Стала проверять эту гипотезу, и внезапно оказалось, что да, люди – это важно, и разговоры – важно, и обнимашки. Это резко улучшило мое мнение о деторождении, потому что все люди исходно берутся из живота; а потом, оказывается, приносят пользу самим своим существованием.
