Ашимов И.А.
Кому довериться? Хирургу или роботу?
Часть I. Рациональная философия
О философском эксперименте по разрешению дилеммы «Кому до-верится? Хирургу или роботу?» и о значимости экспериментальной философии.
Книга «Кому довериться? Хирургу или роботу?» написана в стиле «Х-phi» – экспериментальной философии, объединяющей идеи философии, литературы, психологии, социологии. В ней говориться о философских аспектах современной роботохирургии с возникновением дилеммы – Кому довериться? Хирургу или роботу? Когда то в далекие-далекие времена Леонардо да Винчи мечтал о роботах. Есть выражение «Бойтесь мечтаний, они иногда сбываются». Так вот, наш человеческий мир постепенно погружается в роботизиро-ванный мир. Новый мировой поворот. Что он нам несет? Нынешнее хирургическое сословие озабочена вопросов: «Неужели наступит неслыханные похороны самой хирургии, как сакральное лечебно-спасительное рукоделие?».
Когда-то один из хирургов-виртуозов С.С.Юдин писал: – «Хирургия, воплощая в себе науку и искусство, предъявляет много требований к своим служителям: хирургам «нужны четкость и быстрота пальцев скрипача и пианиста, верность глазомера и зоркость охотника, способность различать малейшие нюансы цвета и оттенков, как у лучших скульпторов, тщательность кружевниц и вышивальщиц шелком и бисером, мастерство кройки, присущее опытным закройщицам и модельным башмачникам, а главное – умение шить и завязывать узлы двумя-тремя пальцами вслепую на большой глубине, то есть, проявляя свойства профессиональных фокусников и жонглеров». А сейчас?
Наступили новые времена, когда наметилась четкая тенденция – интервенция в медицину новых и сверхновых технологий. Какие же изменения произошли в специфике сугубо хирургической деятельности? Во-первых, все чаще мы встречаемся с фактом развеществленности и усложнения хирургической деятельности. До сих пор хирург во время операции привык пользоваться вещественным скальпелем и выполнять ручные оперативные приемы, а сейчас наступает диктат роботохирургии, киберхирургии, хептик-технологий. Причем, наметилась тенденция автономизации роботохирургии. На сегодня очень остро стоит вопрос: хирург оседлает технику или же, наоборот, техника будет править хирургом?
Между тем, в условиях все большей автномизации роботохирургии возникает вопрос о том, а не превратится ли хирург в будущем в приставку к автохирургическому комплексу? Не наступит ли деперсонализация хирурга и хирургических вмешательств? Процесс технизации медицины, в том числе и хирургии, ее кибернетизация, компьютеризация резко активизировался. В этом аспекте, у современного хирурга уже нет основания проявлять недоверие и чванство в отношении современной техники и технологий, ибо объект его про-фессиональной деятельности – больной человек, от действия хирурга будет зависеть, останется он живым или умрет. А если сам хирург признает преимущества роботохирургии, то он не должен отказываться от таких технологии. Потому его отношение к ним должно быть сбалансированным, компромиссным. В этом плане я как ни странно ближе чем кто-либо к мысли о целесообразности доверительного отношения хирургов к робототехнике.
Из анализа современного состояния хирургии сами хирурги вынесут неоднозначное мнение о том, что, действительно, нынешнее время грозит хирургии многими позитивами и негативами. В такой ситуации нужно признать, что хирургия слишком серьезная специальность, чтобы ею занимались сугубо хирурги, что потенциал всех наук, включая фундаментальные и гуманитарные для хирургии – благо и ясность, а не сумятица и сомнения в головах коллег по цеху хирургии и медицины. Ответственность должны быть присущи любому врачу, но относительно хирурга требования к ним неимоверно возрастают, так как хирург вооружен и имеет юридическое право этим оружием пользоваться. Причем, это касается не только того хирурга, который оперирует своими руками, но и того хирурга, который передоверяет больного своему робототехническому модулю. Причем, вполне обоснованно и осознанно.
Что бы ни говорили, человек хирургической специальности – фигура приметная. Однако, легендарность и шумное восхищение работой хирурга сопровождают его, лишь пока все идет хорошо. Но как только случается несчастье с оперированным больным, так все положительные эмоции, как правило, переходят в резко отрицательные, и затем требуются многие годы, а иногда вся жизнь, чтобы исправить сложившееся отрицательное мнение. Действительно, работа хирурга, как тяжелое заболевание с гектической температурой: всплески положительных эмоций чередуются с падением настроения, и нормы практически не бывает. Если подобное страдание у его больных протекает дни или недели, то у самого хирурга оно хроническое и длится столько лет, сколько он активно работает. И к этому надо готовиться профессионально, нравственно и физически всю жизнь. Ситуация резко меняется, когда к операции привлекается роботохирург. Ни эмоций и забот, ни субьективных ошибок и просчетов, ни усталости и профессионального выгорания.
– «Хирургия – это сфера человеческой деятельности, направленное на эффективное изменение человеческого организма; это упорядоченная система знаний о позитивном изменении человеческого организма», «Хирургия слишком серьезная специальность, чтобы ею занимались сугубо хирурги. Из этого хирурги должны вывести алогичное убеждение о том, что логика, математика, информатика, философия, кибернетика, техника и технологии нужны им для усиления интеллектуально-познавательного «зрения», как бестеневая операционная лампа», – писал я в своей диссертации. А с другой стороны, разве в этой теории не заложено отчуждение хирургии от человека? Может быть, когда-нибудь сами хирурги, возможно, при-знают, что все же, автономный роботохирург все же оперирует кра-сивее, надежнее, грамотнее, нежнее, чем любой хирург-виртуоз (!). Так кому же довериться? Хирургу-человеку или хирургу-роботу? Даст ли наш мысленный эксперимент ответы на эти вопросы?
На мой взгляд, настало время, когда хирургия должна использовать весь свой объективно-субъективный потенциал для внешнего и внутреннего синтеза. Хирургия должна пройти процедуру «цементации», «фундаментации» и «стержнезации», а в аспекте пролиферации своих теоретических воззрений – «через философию», «через гуманитарий» и «через технику». Почему такие вопросы требуют философского осмысления? Что значит «цементация», «стержнезация», «фундаментация»? Нужны мысленные эксперименты, чтобы понять их сущность, а затем повернутся лицом к тенденции тотальной технологизации хирургии.
Очевидно то, что в настоящее время техника «видит, осязает, ощущает» лучше, чем самый опытный врач, с помощью новых и сверхновых технологий врачебное мышление становится более эффективным и экономным. В этих условиях в сознании врача необходимо закрепить тройной переход: от созерцания к абстрактному мышлению и через него к практике. А это далеко не простая диалектическая схема. Самым показательным явлением нашего времни является технологический прорыв на базе кибернетизации, биотехнологизации, компьютеризации и пр. Одной из опасностей такой техниче-ской интервенции в медицину является… И что вы думаете? Хирург оседлает технику или, наоборот? Если робототехника получит приоритет в своем развитии и применении, то не далек тот день, когда будет объявлена деперсонализация хирургов.
То, что у человека относительно слабая оперативность сенсорного регистра и к тому же кратковременная, с ограниченной информацией, память, знают и понимают все медики. Но вместо с тем, не так редки случаи абсолютизации своих ощущений, осязаний, в особенности в среде хирургов. В таких обстоятельствах, услышать, что у машин более высокая оперативность сенсорного регистра и более долговременная семантическая память с большим запасом информации – это не трудно осознавать. Значительно труднее осознается то, что у роботов-хирургов эти способности могут быть значительно выше, чем у хирургов. В этом аспекте, для хирургии будущего не многое значит способности наших рук. Когда-нибудь наступит время, когда больных будут оперировать автономные роботохирурги. Причем, безопаснее, результативнее, техничнее, чем хирурги. Так, что когда-либо, возможно, наступит и деперсонализация хирурга. Вначале частичная, а затем в скором времени и полная. Как это? Неужели деперсонализация хирурга все же наступит? Куда развивается хирургия? Таких вопросов множество. Между тем, действи-тельно, уже сегодня хирургия на базе тканевой, молекулярной, биохимической, генетической технологии все чаще воспринимается как сложная биоинженерная специальность.
Однако, в настоящее время пока сохраняется узкопрофессиональная однобокость в стиле мышления с абсолютизацией хирургического рукоделия, тогда как, время требует синтетичности мышления, признания и приоритетизации целостного подхода ко многим вещам, в том числе к возможности развития киберхирургии, нанохирургии. Именно то, что тенденции «морфологизм», «функционализм», «эмпиризм» пока не изжиты, сохраняется мультипрофессионализм хирурга, как единственного оператора. На мой взгляд, нынешнее со-стояние медицины позволяет преодолеть эти моменты на основе структурно-функционального подхода, а сверхэлементаризм на базе кибернетики лишь будет способствовать развитию у хирургов стратегического мышления. Что это означает? А означает это доверие операций робохирургам.
Когда я продавливал подобные философские вопросы в системе медицины и здравоохранения, видел глаза своих коллег-хирургов. У многих они выражали неприкрытый укор, у другой части – неверие и сомнение и редко у кого – удивление и восхищение. Наш хирурги пока привыкли чтить и понимать труды под названием «размышления», «осмысление», «диалоги», а потому всегда будут вопросы типа: «Неужели вы считаете, что робот-хирург будет более ответ-ственно оперировать, чем хирург? Разве можно доверить этой «железной дуре» жизнь пациента? Неужели роботохирург оттеснить хирурга и отныне он останется не востребованным?
Согласны с тем, что хирург, в силу своих знаний, умений, иногда на свой страх и риск принимает решение на основе множества допустимых. Хотя в идеале его решение должно быть, как никогда оптимальным, математически точным, с ясным прогнозом. Получается, что мы до сих пор не можем четко разграничить применимость новых технологий робототехнических операций. То есть, недооцениваем либо переоцениваем возможности техники в нашем деле. Со-гласны, что время требует точной оценки соизмеримости эффекта и последствий новых технологий оперирования с адекватной выверкой методологических их последствий. Как быть с технической интервенцией в хирургию? Насколько целесообразен наш технический либерализм? А не взбунтуется ли техника?
Наверняка, многие из моих коллег подумают: «Это же неслыханно хирургию не доверять хирургам!». Я часто чувствовал некоторую растерянность не только среди своих коллег, но и философов, в глазах которых читалось: не слишком ли категоричное заявление? А есть ли тому философско-методологическое основание? Понятно, что за технологический прорыв приходится расплачиваться, что негативные последствия технологического прорыва неотделимы от позитивных. В чем заключается феномен дезадаптации хирургов? Каковы ее проявления? Что означает термин «латентное недомогание» хирургии? На самом деле, считал я, сами хирурги в первую очередь должны знать и понимать, чем же больна хирургия? Чем больно хирургическое общество? Какая микросоциальная «болезнь» затронула каждого хирурга?
А болезнь эта, названная мною «латентным недомоганием» такова: во-первых, рост количества спекулятивно-прагматических хирургов; во-вторых, диктат равноправия традиций в хирургических технологиях; в-третьих, несостоятельность нравственно-цивилизованных рамок хирургической деятельности в целом; в-четвертых, ниспровержение этических норм и правил. Самый главный акцент мною сделан на то, что современные технологические интервенции, в конце концов, приведут к замене хирургов автоматами. Уверен, что умеренный технократизм в душе у каждого хирурга, о чем мыслилось мне – это все же утопия. Хирурги будут сопротивляться технике, но техника, в конце концов, отвоюет свое место под солнцем. И тогда хирургу грозит неминуемая деперсонализация.
Такой вывод основывался на том, что в новых условиях технологизации хирургии, почти закономерна переоценка личности и возможностей технологии при узкой специализации со стандартизацией и унификацией взаимоотношения хирурга и пациента. Они понимали, что существует необходимость в оптимальной стратегии использования специалистов и новых технологий, необходимость прививания адекватного восприятия новых технико-технологических нововведений. Речь идет, в том числе и, возможно, в первую очередь, о вероятном развитии киберхирургии. Но, чтобы дошло до деперсонализации хирургов. «Хирург будет отодвинут роботом? Это неслыханно!» – твердили прошлые хирурги, тогда как нынешние хирурги не так категоричны в своих суждениях в отношении возможностей роботохирургии. Но все же правота прошлых хирургов совсем не очевидна, так как хирургия уже ближайшего завтра сделает резкий скачок в сторону роботизированной хирургии. Более того, на основе интуитивной, молекулярной, компьютерной, биоинженерной технологий робот отвоюет свою автономность. Что тогда будет?
Как ученый-исследователь данной проблемы, который верит и хочет заставить верить других в самые невероятные технологии в хирургии будущего, знаю, что мои коллеги-современники так или иначе заблуждаются насчет категоричной правильности хирургии насто-ящего. А ведь рассказчиков от хирургии много. Посмотрите сколько вокруг различных монографий и учебников, составленных по чужим мыслям и суждениям. Когда много рассказывают, прибавляя либо убавляя, без конца меняя ход мыслей – конечный итог – пута-ница и противоречия. А как быть? Считаю, что прав хирург-практик, кто однажды, осмыслив значение и роль новой техники и техноло-гии, в частности роботохирургии, сказал: «Не мечтайте о будущем – он уже наступил». А что это означает? «Успех достигается объединением человеческого разума с аккуратностью и точностью робота. Робот может предотвратить негативное влияние таких физиологических ограничений хирурга, как недостаточное зрение или дрожание рук».
По словам профессора Пауль Ульриха (2018) использование робота во время операции позволяет существенно снизить погрешности человеческого фактора и гарантировать точность манипуляций. Сейчас уже не режет слух такие понятия, как роботизированная хирургия, искусственное осязание, теч-технология, хептика. Причем, интервенция таких технологий осуществляется с неимоверной быстротой. И куда? Как ни странно, в хирургию, сутью которой яв-ляется рукоделие. А куда денется сам хирург? Неужели наступит все же деперсонализация его, как специфического специалиста? На мой взгляд, основное преимущество робота – это отсутствие дрожания, присущего рукам живого человека, и, как следствие, высокая точность выполнения операции.
При роботассистируемой хирургии те самые джойстики в руках хирурга имеют обратную связь, давая ему почувствовать реальное сопротивление материала и понимать ситуацию в точке проведения операции. В будущем, такой хирург все больше убеждается в том, что есть смысл довериться все-таки машинам в этом смысле, потому что они же точнее, сильнее, где нужно, слабее, где нужно… Между тем, это горант вируозной хирургии – разрез, вскрытие, рассечение… – все это теперь задача технически самостоятельного агрегата. После деперсонализации хирурга, теперь роботохирургический агрегат работает уверенно, спокойно, так как его конкурент – живой хирург, отстранен от скальпеля. А пока агрегат работает, операции продолжаются – разрез, мобилизация, анастомоз и снова разрез, мобилизация, швы…
Вообще, о значении экспериментальной философии следует чаще говорить и демонстрировать. В особенности, когда речь идет о разрешении различных дилемм. Что меня всегда смущало – это то, что в мире было много гениальных философов, которыми были выдвинуты огромное количество оригинальных философских идей, гипотез, высказаны выдающиеся философские мысли, сформированы целые системы, концепции и теории, многие из которых, к сожалению, до сих пор не поняты, а потому не приняты. А между тем, в мире до сих пор в дефиците достоверные, концептуальные и фундаментальные знания о многом. В чем дело? По каким фатальным причинам философская наука продвигается медленно? Почему выдающейся философские мысли и идеи так трудно и медленно вживаются в реальность? Почем философские мысли недостаточно активно дискутируются в разрешении дилемм.
Невольно приходишь к выводу о том, что в философских науках: во-первых, или недостаточно изучалось то, что надлежало изучить и знать в реальности; во-вторых, или философские исследования были изначально бессистемными, бессодержательными; в-третьих, или столетиями без конца нагромождались философские рассуждения, а реальное и достоверное знание вещей отставало. Отсюда можно резюмировать о том, что, возможно, причиной всему этому является функциональная недостаточность самого метода философствования. Все знают, что философские тексты классиков философии – Платона, Аристотеля, Кузанского, Бруно, Бэкона, Декарта, Гегеля, Фейербаха, Канта – очень часто сложны и непонятны.
По Э.В.Ильенкову, причиной непонимания классической философской мысли в действительности является не что иное, как низкий уровень знания и мировоззрения, а также небогатый внутренний мир людей. «Если же твой мир – богаче, то есть если он включает в себя, как свою «часть», мир иноязычного человека, – пишет автор, – то ты легко поймешь его, иногда даже лучше, чем он сам себя понимал, поскольку увидишь его мир как «абстрактное» (то есть неполное, частичное, одностороннее) изображение твоего собственного – «конкретного» (то есть более полного, целостного и всестороннего) мира».
Один из выдающихся философов современности М К.Мамардашвили в статье «Как я понимаю философию» заключает, что «всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии. Этому требованию и должна отвечать любая подлинно философская работа». Автор отмечает, что «философия должна пребывать в глубоком погружении в первоисточники, которые каждый трактует по-своему, в том-то и суть философии». Возможно потому и современные философы по ошибочной аналогии пытаются перещеголять своих «коллег» хотя бы в непонятности и оторванности своих философских текстов от реальной жизни.
Известно, что видные и выдающейся философы акцентировали на разрешение известных философских дилемм. Между тем, философская мысль не должна отрываться от реальной действительности, то есть философия должна быть практической, когда философские идеи, концепции, системы и теории, как считают Бэкон, Декарт, Локк, Спиноза, Шопенгауэр и др., должна найти свою реализацию в общественной практике. А ведь жизнь и практика богата различными ситуациями, некоторые из которых представляют собой тугой узел проблем, так как содержит дилеммы, которых нужно разре-шить.
«Есть только одно средство расположить простой народ к философии; оно состоит в том, чтобы показать ее практическую полезность», – вот кредо сторонников практической философии. По их мнению, простой народ всегда спрашивает: «Для чего это нужно?», «в чем заключается полезность философии?». Понятно, что просвещает философа, и то, что полезно простому человеку, – совершенно различные вещи. Между тем, разум философа часто занят чрезмерно абстрактными вещами. Однако, каковы бы ни были факты, вокруг которого завязываются философские мысли и идеи, они составляют подлинное богатство философа.
Так то это так. Однако, сейчас во дворе новая эра научной рациональности – постнеклассической, утверждающий, что знания должны быть практически применимыми. Важно отметить тот факт, что один из предрассудков рациональной философии заключается в убеждении, будто его задача – это сопоставлять и связывать факты, имеющиеся в ее распоряжении, а не в собирании новых фактов. А между тем, согласно современных воззрений логика в том, что метод философствования заключался и будет заключаться в том, что-бы умом проверять ум, умом и экспериментом контролировать чувства, познавать чувствами природу, изучать природу для изобретения различных орудий, пользоваться орудиями для изысканий и совершенствования практических искусств, которые необходимо распространить в народе, чтобы научить его уважать философию.
Сейчас мир переживает кризис кабинетной философии, главным инструментом которой был концептуальный анализ. Еще в середине XX века, У.Куайн и его последователи стали высказываться о необходимости сближения философских методов с методами экспериментальных наук. В свое время, мне, как одному из зачинателей экспериментальной хирургии в стране, такая мысль здоров импонировало. В клинической практике ученому-хирургу ставить вопрос «а что если?» не всегда приемлем, ибо, на операционном столе лежит больной и у которого хирургу необходимо применить глубоко осмысленные и наработанные, так называемые протокольные технологии оперирования, а не подвергать его лишнему клиническому риску. Таковы морально-нравственные рамки хирургической деятельности. Хотя следует признать, что на практике экстренной хирургии не редко хирургами используются возможности вынужденного эксперимента, когда стоит вопрос «Все или ничего!».
Другое дело, когда экспериментируешь на животных. При этом любой хирургический эксперимент – это, по сути, планомерный поиск оптимального метода операции. Экспериментатор ставит перед собой ряд вопросов, которых следует разрешить в сериях определенного эксперимента. В Проблемной лаборатории клинической и экспериментальной хирургии при Национальном хирургическом центре под моим руководством были проведены сотни разнообразных экспериментов. В этом аспекте, значимость эксперимента для меня всегда была и однозначно остается высокой.
С учетом сказанного выше и личного опыта с удовлетоврением принял факт повсеместного нарастания тенденции использования мысленных экспериментов. В философии такая тенденция явно усилилась, а в 2000-е годы оформилась новая форма философии – экспериментальная философия. Первоначально экспериментальная философия фокусировалась на философских вопросах, связанных с намеренными действиями, предполагаемый конфликт между свободной волей и детерминизмом. Эмпирические данные, собранные философами-экспериментаторами, могут иметь косвенное влияние на философские вопросы, позволяя лучше понять лежащие в основе психологические процессы, ведущие к философским интуициям. Каковы положительные и отрицательные стороны этой формы философии? Каково взаимоотношение экспериментальной и рациональной (теоретической,
Итак, дальнейшее рассуждение правильно будет вести в аспекте признания факта существования двух видов философии: 1) экспериментальная философия; 2) рациональная философия. Первая, образно говоря, всегда идет ощупью, берется за все, что попадает ей под руку, и в конце концов натыкается на драгоценные вещи, а вторая, также образно говоря, собирает этот драгоценный материал и старается разжечь из него факел. Экспериментальная философия не знает ни того, что ей попадется, ни того, что получится из ее работы, од-нако, она работает без устали, тогда как, рациональная философия, наоборот, взвешивает возможности, выносит суждения и умолкает.
Следует сказать, что экспериментальная философия обычно использует методы, которые гораздо ближе к психологии и социальным наукам и реализует достаточно большое число исследовательских проектов, примером которых является проверка некоторых интуиций относительно природы философии и философского теоретизирования, имеющихся у философов, и сравнение их с теми, которые есть у не философов, а также демонстрация того, от каких – социальных, культурных, образовательных факторов зависят эксплицированные различия.
Дж.Александер, Дж.Ноуб, Ш.Николс описывают экспериментальных философов как таких, кто прилагает «методы социальных и когнитивных наук к изучению философского познания, поскольку данные методы подходят лучше, чем интроспективные, к изучению того, что люди думают, особенно другие люди». С.Стек, К.Тобиа используют термин «экспериментальная философия» в каркасе ограниченной интерпретации, говорят о ней как об «эмпирическом исследовании философских интуиций, факторов, воздействующих на них, и психологических и нейрологических механизмах, лежащих в их основе». Так или иначе вышеуказанные авторы подчеркивают оппозиционность друг к другу экспериментальной и рациональной философии.
В отношении оппозиции кабинетной философии и экспериментальной Т.Уильямсон подчеркивает значимость выбора между растворением философских методов в методологии экспериментальных наук и обоснованием правомерности кабинетной философии, перед которым стоят современные философы. На сегодня экспериментальная философия включает много новых экспериментальных исследований, в том числе исследования того, как на самом деле думают и чувствуют обычные люди (не философы). При этом изучается обычное понимание людьми морали, свободы воли, измерения этических границ тех или иных явлений, счастья и других ключевых философских понятий.
Забегая вперед хочу подчеркнуть, что являюсь сторонником одновременно рациональной и экспериментальной философии. В своих капитальных серийных трудах: «Познание» (15 тт.); «Биофилософия» (3 тт.); «НФ-философия» (3 тт.); «Киберфилософия» (3 тт.); «Антропофилософия» (3 тт.); «Моральная философия» (3 тт.) и пр., я выступаю сторонником идей и принципов постнеклассической науки, осмысливающей многочисленные феномены и проблемы через призму методологии, социологии, психологии, философии. В другой части своих капитальных серийных трудах: «Тегерек: Мифы. Тайны. Тени» (4 тт.). «Литературная философия» (6 тт.), «Научная фантастика» (свыше 30 книг) я выступаю сторонником экспериментальной философии.
Так или иначе, во всех моих философских работах очевидна разработка междисциплинарных, транстеоретических научных тем с интеграцией отраслей наук (экспериментальная хирургия, физиология, трансплантология, биомедицина, биофилософия) с концептуальной разверткой результатов экспериментальных исследований, как в области хирургии, физиологии, трарсплантологии, так и философии с проведением философских экспериментов. При этом цель моих философских экспериментов заключается в том, чтобы погрузиться непосредственно в реальный мир и использовать психологические эксперименты, чтобы добраться до истоков некоторых, порою жгучих философских проблем в сфере науки, медицины, технологий.
Следует отметить, философские эксперименты начинают наводить ученых на мысль, что обычный способ понимания мира людьми пронизан, прежде всего, моральными соображениями. Чем больше философы узнают о том, как люди выносят моральные суждения, тем больше они смогут понимать, как возникают конфликты между людьми. Ш.Николс считает, что одна из самых захватывающих перспектив экспериментальной философии заключается в том, что она может помочь оценить, являются ли определенные философские верования вполне обоснованными.
Выяснив психологические источники своих философских убеждений, сами философы смогут оценить, насколько оправданы эти убеждения. В этом аспекте, в моих работах по экспериментальной философии, методология использования систематического эмпирического исследования применяется к широкому кругу различных философских вопросов (пересадка головного мозга, эвтаназия, клонирование, роботохирургия, искусственный интеллект и пр.). Известно, что исследователи предлагают совершенно разные взгляды на то, каким образом такая экспериментальная работа может оказаться философски ценной, а потому, возможно, лучший способ познакомиться с областью экспериментальной философии – это изучить фактические результаты исследований философов-экспериментаторов.
В экспериментальной философии решение логических задач должны быть предельно просты, ибо они устанавливают стандарты простоты для широкого круга читателей. Разумеется, мой стиль, не обладающая устойчивыми концептами, нормами или правилами исследования больше похож на научно-художественный проект. Так как он олицетворяет восприятие или образ мысли, то, естественно, не является завершенным художественно-интеллектуальным проектом. Однако, он работает с понятийным каркасом, концепты могут изменяться и нет в нем четкой логической определенности. Согласен в моем языке мысль концептуально и понятийно часто неуловим, мысль трудно поймать и зафиксировать как определенную концепцию, опираясь на которую можно было бы дальше развивать философское рассуждение в каком-то заданном концептуальном поле. Однако, помогает понять заложенное в текстах мысль через художественный нарротив.
В свое время, Л.Витгенштейн (1889-1951), с учетом отсутствия ясности в философских текстах, бездоказательности суждений, двусмысленности высказываний, писал о том, что необходимо произвести «терапию философского языка» в целях исключения многосмысленности и принципиальной неточности словоупотребления. Автор в своем «Логико-философском трактате» (1918) описал, разработанный им формализованный философский стиль, на основе сближения его с языком математики и современного естествозна-ния. По мнению автора, слова и выражения языка должны служить знаками идей и использоваться, прежде всего, для выражения мыслей [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953].
По мнению Х.Патнэма (1926-2016), С.Крипке (1940-2022) философский язык: во-первых, логический способ изложения (наличие взаимосвязанных рассуждений, направленных на раскрытие научной истины); во-вторых, смысловая законченность (выстраивание рассуждений и фактов в такой последовательности и взаимосвязях, чтобы мысль, положенная в основу должна быть максимально раскрыта); в-третьих, целостность (соответствие структуре и содержанию работы и служить раскрытию поставленных задач и достижению совокупных целей исследования) [Крипке С. Именование и необходимость, 1972].
«Всякое утверждение о совокупностях разложимо на утверждения об элементах совокупностей и на суждения, которые описывают совокупности в их полноте. А элементарные суждения выступают аргументами истинности суждений», – пишет Л.Витгенштейн (1889-1951). По мнению автора, смысл философского текста заключается в том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано четко». Он считал, что «чем яснее мысли выражены – тем точнее их острие входит в голову» [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953]. Для исключения многомысленности и принципиальной неточности, по его мнению, философский формализованный язык должен быть содержать логику суждения из области естествознания и литературы, высказанными предельно четко и ясно. В той или иной мере, ряд философов применяют подобный формализованный стиль (Дж.Маргулис (1977), М.Раулендс (2005) и др. [Маргулис Дж. Личность и сознание / пер. с англ., 1986; Раулендс М. Философ на краю вселенной, 2005].
