Ашимов И.А.
Что важнее воскресить? Тело или память?
Часть I. Рациональная философия
О философском эксперименте по разрешению дилеммы «Что важнее? Воскрешение тела или памяти? и о значимости экспериментальной философии.
Книга «Что важнее воскресить? Тело или память?» написана в стиле «Х-phi» – экспериментальной философии, объединяющей идеи философии, литературы, психологии, социологии. В ней говориться о философских аспектах последствий клонирования человека с возникновением дилеммы – Что важнее? Воскрешение тела или памяти? На моем счету десятки книг. Как правило, при подготовке книг (компановка материала, компьютерный набор текст и его верстка, литературная правка и корректировка и пр.) обходился без помощников. В компьютерный век готовить и издавать книгу не так сложно, как это было, скажем, даже десять-двадцать лет тому назад, неговоря уже о тысячу лет тому назад. Скажем в эпоху Ибн Сино.
В истории науки есть личности, которые меняют стратегию познания, стоят у истоков развития новых научных направлений, задают вектор формирования наук. Чтобы понять, что он успел сделать, каковы его достижения, наследия и вклад в научную сокровищницу цивилизации, нужно расстояние, пожалуй, в сотни, а в нашем случае даже тысячи лет. Имя и его дела доходят до нас через исторические труды, хронику, легенды. Но ничто лучше литературы и философии не может передать дух времени, его чаяния, находки, а также заявки на будущее. Вот эта мысль и была поводом начать серию публикаций «Перекличка веков и тысячелетий», посвященных жизнедеятельности великих личностей в науке. Вот-так мы попытались заглянуть в далекое прошлое, понять, как жил и творил великий Ибн Сино.
В истории человеческой цивилизации немного таких величайших явлений как он – философ-энциклопедист, ученый экспериментатор, теоретик медицины и практикующий врач-целитель, поэт и музыкант, великий визирь, автор сочинений, охвативший, почти все отрасли знаний своей эпохи. Наиболее ярко талант Ибн Сины раскрылся в области философии и медицины. Его труды оставили неизгладимый след в истории науки. Тем не менее, многие его идеи и мысли всё ещё остаются лишь методологическим фундаментом, а не плодоносящим полем научных изысканий и их популяризаторских толкований.
Мы задались целью повысить интерес общества к великому его наследию. Нами выбран стиль художественно-философского сочинения. Если рациональный философ сначала формулирует мысль, аргументирует ее, а потом излагает на бумаге, то литературный философ облегает предложения в слова, постепенно и образно просвечивая какую-то мысль. То есть философ старается передать читателю какое-то чувство, на основании которого у читателя постепенно формулируется соответствующая мысль. Именно этим объясняется широкое использование художественных образов, метафор, сравнений и прочих литературно-художественных приемов.
В целом, в качестве нарратива или «бриколажа» нами использована метафоричная история одного клонирования, обобщенные в форме научно-фантастического романа. Считаем, что схема «нарратив – философская импликация» важна для эффективной популяризации знаний, когда человеку прививается вначале метафорическое мышление, а затем уже логическое, соблюдая диалектический принцип: от простого к сложному; от единичного к общему, через особенное.
Можно лишь представит, какие трудности были с изданием книг тысячелетия тому назад, скажем в эпоху Абу Али Ибн Сино. А ведь по данным иранского учёного Саида Нафиси, известны 479 сочинений Ибн Сино. Разумеется, были у него многочисленные переписчики и переводчики его книг. Честь и хвала им, так как благодаря им, Ибн Сино удавалось плодотворно готовить и издавать свои многочисленные произведения. И вот еще что. Как известно, Ибн Сино много лет скитался по всей Центральной Азии и Среднему Востоку и, надо полагать, были у него хранители, переносчики и распространители его книг. Данная моя книга посвящается именно таким вот, вероятным, но безымянным помощникам Ибн Сино, благодаря которых и состоялась своеобразная «перекличка веков» в мировой научной сфере.
Подтекст романа заключается в следующем: Локон волос, найденный между страницами одной из рукописей Ибн Сино, послужил исходным материалом для его клонирования. Однако, как это потом выяснилось, этот материал принадлежал его современнику – Хиссо Хошм – дервишу, который по воле судьбы долгие годы выполнял поручения Ибн Сино в качестве переносчика его книг. Это удалось выяснить путем «прочтения» генетической памяти этой личности, то есть воссоздания в его памяти былых событий с помощью уникального метода «нейровстряски», основанного на принципах оптогенетики. Разумеется, такая технология, как «задумано» в романе – маловероятно. Но… интересен путь к ней, поиск идей и технологий, связанных с воскрешением памяти. В сюжете книги Хиссо Хошм оказался очевидцем жизни и деятельности Ибн Сино. Восемь его встреч с Ибн Сино оказались судьбоносными для обеих.
В данной книге автор приводит выдуманную историю одного клонирования, которая может составить некоторый свод завуалированных намеков на такие постулаты, как «нет гарантий от опасных или нежелательных последствий». Фабула романа – драма трех ученых – Айман (генетик), Садыр (биолог), Раим (психоневролог), которые намеривались клонировать Великого Абу Али Ибн Сино, а клонировали совсем другого человека. А если клонировали бы тирана, палача, маньяка? Однако, назвать их попытку фатально неудачным не приходится, так как, таким образом, была «воссоздана» новое имя в биографии Ибн Сино.
В романе, диалоги ученых, это не столько фабульные элементы романа, сколько своеобразная технология «продвижения» в умах и сердцах проблемы клонирования человека, переноса его сознания. Можно ли клонировать великих личностей? Каковы последствия клонирования? Вот так клонирование Хиссо Хошм и воспроизведение генетической его памяти станет предметом философского эксперимента. «Давайте рассуждать вместе и искать ответы на вопрос», – говорим мы.
Все события, персонажи, имена – вымышлены, а любые совпадения – случайны. Допускаю, что сюжет книги получился «разрисованным», но, однозначно, в нем нет бытовой приземленности. Такой подход оправдан во имя раскрутки интересной научной проблемы, связанной с кардинально новой технологией, а именно клонированием человека. Вызывает удивление зигзаги истории, парадоксы встречи тысячелетий, удивительные проявления судьбы людей.
«С жизнью и творчеством Ибн-Сины мы знакомимся по надежным, хотя и недостаточно полным, сведениям средневековых авторов. Это ученые-историки аль-Байхаки, аль-Кыфти, Ибн-Аби-Усайбиа, Ибн Халликан, аль-Каши, для которых, как известно, основным источником служило жизнеописание мыслителя, составленное его верным спутником и учеником Абу-Убайдом аль-Джузджани. Причем, частью со слов учителя, частью же от собственного имени», – начала Айман. – «Между тем, оказывается были и другие источники…».
Никто из них – Айман, Садыр, Раим не жалели о том, что по иронии судьбы они, во-первых, клонировали не того, кого хотели бы – Ибн Сино, а, во-вторых, сумели извлечь самую достоверную информацию о нем от клона, которого они вырастили. Никто не оспорит их в том, что Хиссо Хошм – это очевидец жизни и творчества великого Ибн Сино. Они все были горды тем, что смогли поучаствовать вот в такой перекличке веков. Вот так продолжается судьба знаменитого ученого-энциклопедиста мира. Так что важнее? Воскрешение тела или памяти? Давайте искать ответы вместе.
Вообще, о значении экспериментальной философии следует чаще говорить и демонстрировать. В особенности, когда речь идет о разрешении различных дилемм. Что меня всегда смущало – это то, что в мире было много гениальных философов, которыми были выдвинуты огромное количество оригинальных философских идей, гипотез, высказаны выдающиеся философские мысли, сформированы целые системы, концепции и теории, многие из которых, к сожалению, до сих пор не поняты, а потому не приняты. А между тем, в мире до сих пор в дефиците достоверные, концептуальные и фундаментальные знания о многом. В чем дело? По каким фатальным причинам философская наука продвигается медленно? Почему выдающейся философские мысли и идеи так трудно и медленно вживаются в реальность? Почем философские мысли недостаточно активно дискутируются в разрешении дилемм.
Невольно приходишь к выводу о том, что в философских науках: во-первых, или недостаточно изучалось то, что надлежало изучить и знать в реальности; во-вторых, или философские исследования были изначально бессистемными, бессодержательными; в-третьих, или столетиями без конца нагромождались философские рассуждения, а реальное и достоверное знание вещей отставало. Отсюда можно резюмировать о том, что, возможно, причиной всему этому является функциональная недостаточность самого метода философствования. Все знают, что философские тексты классиков философии – Платона, Аристотеля, Кузанского, Бруно, Бэкона, Декарта, Гегеля, Фейербаха, Канта – очень часто сложны и непонятны.
По Э.В.Ильенкову, причиной непонимания классической философской мысли в действительности является не что иное, как низкий уровень знания и мировоззрения, а также небогатый внутренний мир людей. «Если же твой мир – богаче, то есть если он включает в себя, как свою «часть», мир иноязычного человека, – пишет автор, – то ты легко поймешь его, иногда даже лучше, чем он сам себя понимал, поскольку увидишь его мир как «абстрактное» (то есть неполное, частичное, одностороннее) изображение твоего собственного – «конкретного» (то есть более полного, целостного и всестороннего) мира».
Один из выдающихся философов современности М К.Мамардашвили в статье «Как я понимаю философию» заключает, что «всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии. Этому требованию и должна отвечать любая подлинно философская работа». Автор отмечает, что «философия должна пребывать в глубоком погружении в первоисточники, которые каждый трактует по-своему, в том-то и суть философии». Возможно потому и современные философы по ошибочной аналогии пытаются перещеголять своих «коллег» хотя бы в непонятности и оторванности своих философских текстов от реальной жизни.
Известно, что видные и выдающейся философы акцентировали на разрешение известных философских дилемм. Между тем, философская мысль не должна отрываться от реальной действительности, то есть философия должна быть практической, когда философские идеи, концепции, системы и теории, как считают Бэкон, Декарт, Локк, Спиноза, Шопенгауэр и др., должна найти свою реализацию в общественной практике. А ведь жизнь и практика богата различными ситуациями, некоторые из которых представляют собой тугой узел проблем, так как содержит дилеммы, которых нужно разрешить.
«Есть только одно средство расположить простой народ к философии; оно состоит в том, чтобы показать ее практическую полезность», – вот кредо сторонников практической философии. По их мнению, простой народ всегда спрашивает: «Для чего это нужно?», «в чем заключается полезность философии?». Понятно, что просвещает философа, и то, что полезно простому человеку, – совершенно различные вещи. Между тем, разум философа часто занят чрезмерно абстрактными вещами. Однако, каковы бы ни были факты, вокруг которого завязываются философские мысли и идеи, они составляют подлинное богатство философа.
Так то это так. Однако, сейчас во дворе новая эра научной рациональности – постнеклассической, утверждающий, что знания должны быть практически применимыми. Важно отметить тот факт, что один из предрассудков рациональной философии заключается в убеждении, будто его задача – это сопоставлять и связывать факты, имеющиеся в ее распоряжении, а не в собирании новых фактов. А между тем, согласно современных воззрений логика в том, что метод философствования заключался и будет заключаться в том, чтобы умом проверять ум, умом и экспериментом контролировать чувства, познавать чувствами природу, изучать природу для изобретения различных орудий, пользоваться орудиями для изысканий и совершенствования практических искусств, которые необходимо распространить в народе, чтобы научить его уважать философию.
Сейчас мир переживает кризис кабинетной философии, главным инструментом которой был концептуальный анализ. Еще в середине XX века, У.Куайн и его последователи стали высказываться о необходимости сближения философских методов с методами экспериментальных наук. В свое время, мне, как одному из зачинателей экспериментальной хирургии в стране, такая мысль здоров импонировало. В клинической практике ученому-хирургу ставить вопрос «а что если?» не всегда приемлем, ибо, на операционном столе лежит больной и у которого хирургу необходимо применить глубоко осмысленные и наработанные, так называемые протокольные технологии оперирования, а не подвергать его лишнему клиническому риску. Таковы морально-нравственные рамки хирургической деятельности. Хотя следует признать, что на практике экстренной хирургии не редко хирургами используются возможности вынужденного эксперимента, когда стоит вопрос «Все или ничего!».
Другое дело, когда экспериментируешь на животных. При этом любой хирургический эксперимент – это, по сути, планомерный поиск оптимального метода операции. Экспериментатор ставит перед собой ряд вопросов, которых следует разрешить в сериях определенного эксперимента. В Проблемной лаборатории клинической и экспериментальной хирургии при Национальном хирургическом центре под моим руководством были проведены сотни разнообразных экспериментов. В этом аспекте, значимость эксперимента для меня всегда была и однозначно остается высокой.
С учетом сказанного выше и личного опыта с удовлетоврением принял факт повсеместного нарастания тенденции использования мысленных экспериментов. В философии такая тенденция явно усилилась, а в 2000-е годы оформилась новая форма философии – экспериментальная философия. Первоначально экспериментальная философия фокусировалась на философских вопросах, связанных с намеренными действиями, предполагаемый конфликт между свободной волей и детерминизмом. Эмпирические данные, собранные философами-экспериментаторами, могут иметь косвенное влияние на философские вопросы, позволяя лучше понять лежащие в основе психологические процессы, ведущие к философским интуициям. Каковы положительные и отрицательные стороны этой формы философии? Каково взаимоотношение экспериментальной и рациональной (теоретической,
Итак, дальнейшее рассуждение правильно будет вести в аспекте признания факта существования двух видов философии: 1) экспериментальная философия; 2) рациональная философия. Первая, образно говоря, всегда идет ощупью, берется за все, что попадает ей под руку, и в конце концов натыкается на драгоценные вещи, а вторая, также образно говоря, собирает этот драгоценный материал и старается разжечь из него факел. Экспериментальная философия не знает ни того, что ей попадется, ни того, что получится из ее работы, однако, она работает без устали, тогда как, рациональная философия, наоборот, взвешивает возможности, выносит суждения и умолкает.
Следует сказать, что экспериментальная философия обычно использует методы, которые гораздо ближе к психологии и социальным наукам и реализует достаточно большое число исследовательских проектов, примером которых является проверка некоторых интуиций относительно природы философии и философского теоретизирования, имеющихся у философов, и сравнение их с теми, которые есть у не-философов, а также демонстрация того, от каких – социальных, культурных, образовательных факторов зависят эксплицированные различия.
Дж.Александер, Дж.Ноуб, Ш.Николс описывают экспериментальных философов как таких, кто прилагает «методы социальных и когнитивных наук к изучению философского познания, поскольку данные методы подходят лучше, чем интроспективные, к изучению того, что люди думают, особенно другие люди». С.Стек, К.Тобиа используют термин «экспериментальная философия» в каркасе ограниченной интерпретации, говорят о ней как об «эмпирическом исследовании философских интуиций, факторов, воздействующих на них, и психологических и нейрологических механизмах, лежащих в их основе». Так или иначе вышеуказанные авторы подчеркивают оппозиционность друг к другу экспериментальной и рациональной философии.
В отношении оппозиции кабинетной философии и экспериментальной Т.Уильямсон подчеркивает значимость выбора между растворением философских методов в методологии экспериментальных наук и обоснованием правомерности кабинетной философии, перед которым стоят современные философы. На сегодня экспериментальная философия включает много новых экспериментальных исследований, в том числе исследования того, как на самом деле думают и чувствуют обычные люди (не философы). При этом изучается обычное понимание людьми морали, свободы воли, измерения этических границ тех или иных явлений, счастья и других ключевых философских понятий.
Забегая вперед хочу подчеркнуть, что являюсь сторонником одновременно рациональной и экспериментальной философии. В своих капитальных серийных трудах: «Познание» (15 тт.); «Биофилософия» (3 тт.); «НФ-философия» (3 тт.); «Киберфилософия» (3 тт.); «Антропофилософия» (3 тт.); «Моральная философия» (3 тт.) и пр., я выступаю сторонником идей и принципов постнеклассической науки, осмысливающей многочисленные феномены и проблемы через призму методологии, социологии, психологии, философии. В другой части своих капитальных серийных трудах: «Тегерек: Мифы. Тайны. Тени» (4 тт.). «Литературная философия» (6 тт.), «Научная фантастика» (свыше 30 книг) я выступаю сторонником экспериментальной философии.
Так или иначе, во всех моих философских работах очевидна разработка междисциплинарных, транстеоретических научных тем с интеграцией отраслей наук (экспериментальная хирургия, физиология, трансплантология, биомедицина, биофилософия) с концептуальной разверткой результатов экспериментальных исследований, как в области хирургии, физиологии, трарсплантологии, так и философии с проведением философских экспериментов. При этом цель моих философских экспериментов заключается в том, чтобы погрузиться непосредственно в реальный мир и использовать психологические эксперименты, чтобы добраться до истоков некоторых, порою жгучих философских проблем в сфере науки, медицины, технологий.
Следует отметить, философские эксперименты начинают наводить ученых на мысль, что обычный способ понимания мира людьми пронизан, прежде всего, моральными соображениями. Чем больше философы узнают о том, как люди выносят моральные суждения, тем больше они смогут понимать, как возникают конфликты между людьми. Ш.Николс считает, что одна из самых захватывающих перспектив экспериментальной философии заключается в том, что она может помочь оценить, являются ли определенные философские верования вполне обоснованными.
Выяснив психологические источники своих философских убеждений, сами философы смогут оценить, насколько оправданы эти убеждения. В этом аспекте, в моих работах по экспериментальной философии, методология использования систематического эмпирического исследования применяется к широкому кругу различных философских вопросов (пересадка головного мозга, эвтаназия, клонирование, роботохирургия, искусственный интеллект и пр.). Известно, что исследователи предлагают совершенно разные взгляды на то, каким образом такая экспериментальная работа может оказаться философски ценной, а потому, возможно, лучший способ познакомиться с областью экспериментальной философии – это изучить фактические результаты исследований философов-экспериментаторов.
В экспериментальной философии решение логических задач должны быть предельно просты, ибо они устанавливают стандарты простоты для широкого круга читателей. Разумеется, мой стиль, не обладающая устойчивыми концептами, нормами или правилами исследования больше похож на научно-художественный проект. Так как он олицетворяет восприятие или образ мысли, то, естественно, не является завершенным художественно-интеллектуальным проектом. Однако, он работает с понятийным каркасом, концепты могут изменяться и нет в нем четкой логической определенности. Согласен в моем языке мысль концептуально и понятийно часто неуловим, мысль трудно поймать и зафиксировать как определенную концепцию, опираясь на которую можно было бы дальше развивать философское рассуждение в каком-то заданном концептуальном поле. Однако, помогает понять заложенное в текстах мысль черех художественный нарротив.
В свое время, Л.Витгенштейн (1889-1951), с учетом отсутствия ясности в философских текстах, бездоказательности суждений, двусмысленности высказываний, писал о том, что необходимо произвести «терапию философского языка» в целях исключения многосмысленности и принципиальной неточности словоупотребления. Автор в своем «Логико-философском трактате» (1918) описал, разработанный им формализованный философский стиль, на основе сближения его с языком математики и современного естествознания. По мнению автора, слова и выражения языка должны служить знаками идей и использоваться, прежде всего, для выражения мыслей [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953].
По мнению Х.Патнэма (1926-2016), С.Крипке (1940-2022) философский язык: во-первых, логический способ изложения (наличие взаимосвязанных рассуждений, направленных на раскрытие научной истины); во-вторых, смысловая законченность (выстраивание рассуждений и фактов в такой последовательности и взаимосвязях, чтобы мысль, положенная в основу должна быть максимально раскрыта); в-третьих, целостность (соответствие структуре и содержанию работы и служить раскрытию поставленных задач и достижению совокупных целей исследования) [Крипке С. Именование и необходимость, 1972].
«Всякое утверждение о совокупностях разложимо на утверждения об элементах совокупностей и на суждения, которые описывают совокупности в их полноте. А элементарные суждения выступают аргументами истинности суждений», – пишет Л.Витгенштейн (1889-1951). По мнению автора, смысл философского текста заключается в том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано четко». Он считал, что «чем яснее мысли выражены – тем точнее их острие входит в голову» [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953]. Для исключения многомысленности и принципиальной неточности, по его мнению, философский формализованный язык должен быть содержать логику суждения из области естествознания и литературы, высказанными предельно четко и ясно. В той или иной мере, ряд философов применяют подобный формализованный стиль (Дж.Маргулис (1977), М.Раулендс (2005) и др. [Маргулис Дж. Личность и сознание / пер. с англ., 1986; Раулендс М. Философ на краю вселенной, 2005].
Нужно отметить, что практически изначально в фокусе внимания экспериментальной философии находится интуиция. Интуицию идентифицируют с выводами первой системы, как убеждения, которые мы формируем спонтанно, без сознательных рассуждений, источник которых мы не можем идентифицировать интроспективно. Когда мы развиваем предложение или контент, интуиция этого контента должна казаться нам истинной. В этом аспекте, философы-экспериментаторы надеются получить удовлетворительное представление об интуиции и ее психологических основах.
Позитивная роль экспериментальной философии в том, что она может эмпирически проверить и выдвинуть утверждения об интуиции в каждом из этих случаях: интуиции, используемой для проверки нормативных теорий, интуиции относительно того, является ли данный случай примером концепции, интуиции о правильном применении слова, интуиции об общих принципах и интуиции об особенностях дискурса или практики.
Утверждение морального реалиста о том, что реализм лучше всего отражает обычный моральный дискурс и практику, было поставлено под сомнение несколькими экспериментами, исследующими степень, в которой люди являются интуитивными моральными релятивистами. Дж. Гудвин и Дж. Дарли задались вопросом, будут ли субъекты относиться к этическим утверждениям как к объективным, и как они могут отличаться от отношения к утверждениям о научных фактах, социальных условностях и вкусовых ощущениях.
Экспериментаторы дали испытуемым ряд утверждений во всех трех областях и попросили их оценить свое согласие с каждым утверждением, а также указать, считают ли они это правдой, ложью, мнением или отношением. Результаты показали, что в целом люди склонны относиться к этическим утверждениям как к более объективным, чем заявлениям об общепринятых или вкусовых ощущениях, но менее объективным, чем изложения фактов. Более интересно то, что субъекты рассматривали разные этические высказывания как более или менее объективные в зависимости от содержания высказывания. Народная концепция морали не может быть единообразно объективной, люди могут рассматривать одни моральные требования как более объективные, чем другие.
Следует заметить, экспериментальная философия во всех ее формах предлагает задуматься о роли интуиции в философской методологии: предоставляют ли интуитивные суждения обычных людей, не философов, столько же доказательств, сколько суждения философов? Возможно, они предоставляют лучшие доказательства? Предоставляет ли интуиция какие-либо доказательства, или эмпирическая работа, возникающая из экспериментальной философии, просто показывает, что интуиция безнадежно предвзята и непостоянна? Если интуиция имеет доказательную ценность, то какую? Как правильно получить и использовать эти доказательства?
Не вдаваясь в более глубокие вопросы природы интуиции, дадим характеристику интуиции следующим образом: это состояния, в которых определенное утверждение кажется верным в отсутствие осознанных рассуждений. Интуиции обычно получают некоторую доказательную силу при философской аргументации. То есть предположения, которые поддерживает интуиция, как правило, принимаются за поддержку существования этих интуиций. Степень поддержки, оказываемой таким образом, не всегда ясна. Иногда признается, что интуиция может ошибаться, и что в идеальном случае интуитивные предпосылки должны поддерживаться дальнейшей аргументацией.
Эмпирическая работа здесь отражает два возможных пути, посредством которых экспериментальная философия может дать нам новые перспективы классических головоломок в философии сознания.
Во-первых, она предлагает психологические объяснения для интуиции, которые в противном случае могли бы казаться довольно «грубыми», например, предполагая, что у нас есть когнитивная тенденция использовать физические критерии в нашей оценке того, что является потенциальным суждением.
Во-вторых, она может оспаривать доказательный статус этих интуиций, указывая на такие факторы, как например культурное происхождение, которые могут повлиять на интуицию ненадлежащими способами.
Однако экспериментальная философия дает недостаточное освещение этих вопросов, потому что вопросы, представляющие интерес для философии, это не то, что говорят люди, а основополагающая компетенция, связанная с использованием философски важных концепций. То, что имеет значение для этой компетенции, является критически нормативным. Между тем, вопреки утверждениям некоторых критиков, экспериментальная философия не зависит от предположения приоритета интуитивного познания: что люди не достигают выводов о чем-либо через рассуждения, даже если они действительно участвуют в сознательном обсуждении, прежде чем выдать ответ.
В этой связи, я хотел бы привести доводы из моей системы «Системно-ответственная популяризация, концептуализация и философизация науки», предполагающий три уровня усвоения знаний: 1) популяризация науки («А»); 2) концептуализация знаний («В»); 3) философизация науки («С»). Эмпирическое содержание («А») постепенно ассимилируется, осмысливается и элиминируется в теоретическое содержание («В»).
Этот синтез приведет к созданию нового типа теоретического обобщения («С»). Если в «А» какое-либо событие приобретает черты проблемной ситуации, требующего изучения и осмысления, то в «В» тот или иной факт, как фрагмент объективной реальности подлежит категоризации и концептуализации.
На этапе «С» происходит репрезентация в форме философского обобщения. «С» требует удержания в идеальном плане несоизмеримо большего объема знаний. Таким образом, в реальном теоретическом знании эмпирия представляет собой результат «вписывания» тех или иных фактов в образ действительности («А»). Это описательный уровень. «В» представляет собой научно-теоретический уровень, а «С» – есть мировоззренческий уровень.
Для меня лично, как философа-экспериментатора представляет интерес сам процесс последовательного получения ответов. И они показали, что знание психологических основ интуиции вполне может оказаться философски значимыми. В результате философского эксперимента удалось в какой-то мере правдивый ответ на поставленные вопросы, озвученных в соответственных книгах: «Кто где?», «Лечить и/или Убивать?», «Можно ли штамповать гениев?», «Кому доверить жизнь? Хирургу или Роботу-хирургу?», «Кто хозяин организму человека?».
Нужно отметить, что перспективы развития экспериментальной философии неоднозначны. К сожалению, не все экспериментальные философы проводят в своей работе вспомогательный философский анализ, как это проделываю я, будучи глубоко знаком как с медицинской наукой, так и практикой. Некоторые философы задаются вопросом, не искажается ли наша интуиция?
Аналогичным образом, если философы решат, что следует использовать концептуальную концепцию добра, а не деонтологическую, на том основании, что на деонтологическую концепцию чрезмерно влияют эмоции, то какой будет реакция на деонтолога, который утверждает, что эмоции чрезвычайно важны? В частности, для меня, как ученого-врача исключительно важно обращение к моральной интуиции, будь то действия или принципы. Но опять возникает тот же вопрос: можем ли мы положиться на эти интуиции?
Итак, многие современные философы согласны с тем, что философия, которая ведется исключительно «из кресла» при недостаточном понимании учеными фактических данных, научных практик и научных достижений, а иногда и просто жизненной реальности, имеет сомнительную ценность. Эта общая отправная точка для большей части современной философии открывает путь для использования эмпирических данных в философии. Однако, есть мнение о том, что, возможно, именно экспериментальная философия станет в ближайшем будущем одной из фундаментальных научных репрезентаций действительности, той основой, которая связывает в целостную систему когнитивного знания социологию, психологию и философию. Это я приветствую.
