Артём Соломонов
Исповедь одного скрипача
Тот, кто взял её однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Николай Гумилёв
Глава 1. Найденные записи
Вечер. Он вошёл в свою комнату и сел за тёмный старенький стол.
Затем включил пыльную лампу, озарившую бедность всей обстановки – несколько книг (среди которых были «Божественная комедия» Данте, «Фауст» Гёте, «Маленькие трагедии» Пушкина и «Петербургские повести» Гоголя), а также чашку с недопитым холодным кофе и с одним серым сухарём, впрочем, не без сахара… Подперев лицо рукой, он вынул из стола какую-то папку, открыл её и начал лихорадочно перебирать старые, написанные корявым почерком записи (видно, писал какой-то неврастеник)… и, к своему удивлению, наткнулся на следующие строки:
«В который раз я ловлю себя на мысли, что любовь – это, в сущности, наркотик, к которому с лёгкостью привыкаешь, но, как и всякий наркотик, она рано или поздно заканчивается. И тогда неизбежно наступает ломка. Да, и ничто так не убивает любовь, как этот чёртов серый быт… который как не приукрашивай, как не маскируй – всё равно сделает своё дело, будь он неладен! И горе тем, кто был привязан к объекту своей страсти слишком сильно. Если и привязываться к чему-то, то только к тому, что давно умерло, но в силу загадочных обстоятельств продолжает жить в произведениях искусства. Да, любовь живёт в книгах, в живописи, в скульптуре, в музыке, и именно там ей самое место, но только не на сцене этой грубой жизни…».
Затем, переведя дух и перевернув пожелтевшую с годами страницу, он принялся читать саму историю:
«Это было не то пять, не то шесть лет тому назад, когда я жил в одном из неприглядных общежитий самого, как мне казалось, ущербного города. Впрочем, в своём неприятии я был не одинок. Мой приятель, Роман Мохов, живший напротив меня, жаловался по этому поводу, как никто другой, но, что самое интересное, не слезая с мягкого дивана.
Целыми днями он только и делал, что пил, ел, смотрел телевизор, опять пил и при этом загрязнял без того испорченный воздух табачным дымом.
– Ты бы хоть прибрался тут, – по-дружески предложил ему я, в надежде, что тот прислушается к моему совету. А для пущей убедительности даже закрыл экран.
– Отффали! – слетело с его чавкающего жирного рта. – Эй, отойди, ты всё мне загородил тут!
У меня же к этому был несколько иной подход. Например, я был не прочь пофилософствовать. Но не стану скрывать, что в подобной атмосфере это бывало непросто. Я даже подумывал о переезде, но внутри меня, как ни странно, срабатывал какой-то ограничитель. Возможно, здравый смысл подсказывал, что ничего другого мне не светит, не знаю…
Что же касается моего образования, то я должен был стать врачом, получить одну из самых благородных и гуманных профессий, но вместо этого избрал незавидную участь самоучки-скрипача, поскольку тогда уже интересовался классической музыкой, в особенности струнными. С детства моим кумиром был Никколо Паганини – да, этим и объясняется моё увлечение подобной музыкой, которая, надо признаться, уносила меня в совершенно иной мир.
Скрипку мне искать не пришлось: она досталась мне от любимой бабушки. С этой скрипкой я успел побывать в самых разных уголках: начиная с тёмных переходов и заканчивая шумными прокуренными ресторанами.
