Артём Сергеевич Евсеев
Мозаика

Полная версия

Глава 1

То, как мы мыслим, напрямую влияет на наш образ жизни.

Наверное, вы думаете, что знаете, как жить. Возможно, вы состоятельный человек и смотрите на мир как гедонист¹. Вероятно, вы монах, предпочитающий деонтологию². Кто знает, может вы утилитарист³. Однако почему вы считаете, что образ жизни, который вы ведете, приемлем?

Томас Нагель⁴ засунул наше сознание в тело летучей мыши и показал, что наши ценности могут быть перевернуты с ног на голову при смене потребностей. Дэвид Чалмерс⁵ искусно выразил трудную проблему сознания⁶, согласно которой не понятно, как осознается чувство. Ник Бостром⁷ и многие другие размышляли о том, почему человек видит окружающий мир именно таким. Калерво Оберг⁸ описал состояние шока культуры⁹, а Элвин Тоффлер¹⁰ – состояние шока будущего¹¹. Однако кто из них мог подумать, что человек, живший с ними примерно в одни и те же годы, проверит их теории на практике…

Начну с самого начала. Меня зовут Унтри. Я родился в небольшом городе Чебоксары. Мое тело и сознание появились физиологически – меня родили.

Насколько же все казалось новым, интересным! В мою tabula rasa¹² проникало столько информации, что я не знал на чем сфокусироваться. Рене Декарт¹³ говорил о том, что если кто-то мыслит, значит, он существует. Интересно, можно ли было назвать мой процесс взаимодействия с миром мыслительной деятельностью в картезианском понятии?

Момент рождения был отправной точкой к созданию «Я», росту моего эго, персонифицированному развитию.

Казалось бы, что может быть более повседневным, чем человеку видеть других людей: их жизнедеятельность, развитие. Однако, как это вообще возможно, если призадуматься? Уникальность положения человека впечатляет не сразу – осознание приходит с философией. Посмотрите вокруг – хочется сказать, что мир сотворили, так как представление о том, как все появилось, кажется тупиковой идеей.

Мальчиком я сел призадуматься и смотрел на свои руки – на то, как они меня слушаются. Меня заполняли мысли и события. Беру карандаш, смотрю на него, ощущаю его, управляю им и осознаю это. Что может быть проще? Но сложность в том, чтобы представить то, как это действие стало таким простым к осуществлению? Человеку свойственно копать глубоко, но есть ли в действительности глубина или можно копать вечно? Или может копание вовсе не нужно? Так я познакомился с философией, сам того не заметив.

Жан-Жак Руссо¹⁴ не даст мне солгать – идея того, что человек благороден в своей сущности, не нова. При этом Джон Локк¹⁵ отвечает, что это не совсем так – в действительности человек вообще не имеет никаких характерных черт – окружающая среда, воздействуя на него, определяет его будущие поступки. Однако Стивен Пинкер¹⁶ занимает противоположную точку зрения: человек генетически запрограммирован (кем-то?) и его поведение обусловлено жизненной активностью предков. Как по мне, то ожидающие проявления функции раскрываются при взаимодействии разума с окружающим миром, как бутон цветка в солнечное утро. Я думаю о том, что разум человека заперт и функционально ограничен внутри тела до тех пор, пока его не освободят технологии. Сам того не понимая, я входил в течение трансгуманизма¹⁷.

Меня удивляло то, как быстро идеи заполняют голову. Сначала они обволакивают ее стенки, после чего набрасываются на мозг, активируя необходимые участки. То, что было неизвестно или не понятно, нужно ли мне, становится необходимым. Я неплохо обходился без вилки, но когда мне сказали, что есть такой столовый прибор, моя жизнь стала легче, и при виде вермишели было неприятно думать о том, что рядом нет вилки. Силу игрушек я не понимал, пока мне не подарили плюшевого медвежонка. Грусть от расставания с ним нахлынывала на меня, как большие волны на незащищенный остров. Пытаясь понять проникновение идей в голову, я становился взрослее, и мое мировоззрение находило более твердую почву.

Современностью считалась вторая половина двадцать первого века. Исторически это был технократический мир с пошатывающимися общественными устоями. Научные достижения приравнивались обывателем к магии. Преображение происходило едва ли не повседневно. Роботы с искусственным интеллектом повсеместно заменяли человека. Люди сами могли частично стать роботом. Быть киборгом – становилось всё дешевле. Для многих людей это означало, что они будут жить в большей безопасности и, к тому же, дольше. Человечество приблизилось к тому, чтобы заменить все части своего тела на механические, даже мозг.

Перенос памяти осуществлялся следующим образом. Под анестезией к человеческому мозгу подключали датчики, максимально детализировано сканировали и создавали электронную копию – так называемую карту мозга. Благодаря электрическим импульсам уже в распечатанной копии мозга из более износостойкого материала появлялись нейроны и синапсы. С запуском нового мозга его структура возобновила изменения, порождая новые воспоминания.

Бессмертие отдельно взятого человека было все ближе, но оставались нерешенные проблемы. Одна из них была связана с тем, что память, хранимая в структуре мозга и его биохимических импульсах, терялась в течение десяти минут после остановки сердца. Таким образом, вследствие внезапной кончины человека его индивидуальность терялась навсегда. Другая проблема относилась к тому, что все же не все люди могли позволить себе кибермозг, и даже цифровую копию мозга.

Несмотря на усилия Джона Ролза¹⁸, сущность справедливости и равенства понимали далеко не все. Финансовые и политические элиты в силу своей заинтересованности оставаться элитой затуманивали разум простолюдинов разными средствами, в основном – массовой информации. Невежды продолжали уверять других в своей правоте, а богачи – богатеть. Выживая в условиях такого информационного поля, эти люди с тем же успехом могли бы убеждать других в своей безгрешности, и с точки зрения Карла Маркса¹⁹ их нельзя попрекнуть, так как общественное бытие определяет их сознание. Несомненно, как и во все периоды истории человечества, были думающие люди, ищущие независимость в бескорыстных поступках, свободу от идеологических навязываний и возможность совершать добро для себя и других.

К моменту поступления в университет, я был уверен в том, что хочу жить, пока не надоест, а не до тех пор, когда случайность скажет «стоп». Так как я был не из зажиточной семьи, лишних денег не было, особенно на такую киберерунду (так говорила моя мама) как перенос памяти. «Живи спокойно, наполняй свою жизнь ощущениями и опытом», – наставляла она. «Фотографируй меньше, дольше проживай момент, фокусируйся на нем», – советовал отец. Я стал задумываться о нескольких жизнях с разными семьями. Возможна ли такая жизнь? Документально еще не подтверждено, что кто-то такое делал, но техника последнего поколения вполне позволяет проводить эксперименты подобного рода – теперь дело в задумке и инициативе.

Зачем мы живем? Жан Бодрийяр²⁰ предполагает, что люди ментально тонут в дрогсторах²¹, и им далеко не нужны глубокие размышления о сущем. К сожалению происходящего, приходится соглашаться с выводами философов-постмодернистов, но во мне не угасает свеча оптимизма – не эпикурейского²², а личностно-конструктивного²³. Правда, Альберт Камю²⁴ постоянно напоминал о том, что приходится бороться с абсурдностью повседневности, но я слушал советы Виктора Франкла²⁵ и искал возможности самореализации.

«Кто я?» – нередко задумывался мой разум. – «Кто я, чтобы что-то заявлять?» Молодой парень, обучающийся на философском факультете Чувашского университета, уже много знал. Но как заметил бы Лев Толстой²⁶, только бог правду видит, да не скоро скажет. Тогда я хотел доказать всем вокруг, что я что-то знаю о мире, что я чего-то стою. Но зачем? Почему я этого хотел – не знал, но уже задумывался. Размышлял над своими желаниями, побуждениями, влечениями. На первом курсе иррационалисты²⁷ били по моей гордости и надменности, но, как ни странно, веру в будущее в меня вдохнули позитивисты. Я верил в технологии – считал, что за ними возможности для развития, раскрытия творческого потенциала. Мне становилось легче, когда я разделял мир на творцов и потребителей, так как в то время смысл жизни я видел в созидании. Не поймите меня не правильно – я не был стоиком и был не против потребления, иначе для кого создается тот или иной продукт, к тому же сам был не против пригубить вино, читая книгу. Но тогда, не сильно задумываясь о возможности вечной жизни, я ощущал, что на одном потреблении человечеству далеко не уехать, и, прислушиваясь к Махатма Ганди²⁸, чтобы изменить мир, начинал с себя.

Как и Иммануил Кант²⁹ я любил свой город, поэтому не стремился переезжать из Чебоксар. Интернет давал возможность путешествовать визуально, техника дополненной и виртуальной реальности помогали фантазии создавать более полный опыт от погружения, в результате чего у меня и не возникало желания куда-то уехать. Лес, пруды, мосты, тропинки – я к ним быстро привык, и не хотел расставаться на долгое время.

Я жил в общежитии, которое находилось недалеко от квартиры родителей, с которой мое бытие было тесно связано до обучения в университете. Мир вокруг себя я познавал посредством книг (в том числе электронных) и прогулок среди деревьев и ручьев. Меня считали вымирающим динозавром, так как в наше время не только мои ровесники, но и люди постарше предпочитали слоняться без дела или смотреть телевизор, как только отработали свои часы на работе по найму. Мне это не нравилось, и я думал, как изменить общество в лучшую сторону. «Почитайте книги экзистенциалистов³⁰, оглянитесь, посмотрите на себя с третьего лица», – хотел я им сказать, но еще не решил, как будет эффективнее донести посыл и получить должный эффект.

Исследование – действие – реакция. Эти три занятия, образующие цикл, нравились мне больше всего в жизни. В целом, это касается того, чем мне посчастливилось заниматься значительную часть времени. Как полагается исследователю, я писал книги, однако еще не публиковал – не был уверен, что пришло время. Теория должна подкрепляться практикой, поэтому я размышлял над тем, как оказать воздействие на других, сделав мир лучше. После этого планировал закономерно наблюдать его реакцию – убедиться, что все было сделано правильно, и задумка реализовалась.

На матче по волейболу среди первокурсников я умудрился сломать себе ключицу, ударившись о стол, который находился рядом с боковой линией. Кто догадался его туда поставить? Полежал какое-то время на полу, встал и самостоятельно направился в больницу к травматологу. Два месяца лечения и больше никакого профессионального спорта. Я и не собирался становиться спортсменом, так как в школе посещал только уроки физической культуры, но когда у человека отбирают что-то принадлежащее ему (в данном случае возможность), инстинктивно хочется это вернуть. Если где-то в спорте у меня и могло что-то выйти, так это в волейболе – и то я говорю с натяжкой. Жан-Поль Сартр³¹ похлопал бы меня по плечу, если бы увидел, что траектория моего жизненного пути развивалась в сторону того, к чему меня тянуло больше всего, – теоретической и практической философии.

В университете я обучался по специальности «Социальная этика». Само собой продолжал изучать все философские школы, но научные публикации выполнял только по выбранному профилю. Направление подготовки я выбрал самостоятельно – меня с ранних лет увлекало углубленное изучение вопросов онтологии, гносеологии, политики, этики, эстетики, логики, аксиологии. Каждый задает себе вопросы «Что за мир окружает нас? Почему все устроено так, как оно есть?» Поверхностные ответы на них можно найти, будучи наивным реалистом³². Но некоторых людей, вроде меня, не устраивает такое решение проблем, и человек продолжает искать истину, деконструируя³³ материальные и идеальные объекты, как сказал бы Жак Деррида³⁴.

Общежитие пустовало – я был чуть ли не единственным студентом, проживающем в нем. После жизни в шумном доме родителей, я ощутил свободу в действиях и упорядоченность в мыслях. Это подтолкнуло меня к определенному образу жизни, который я по большей части соблюдал – по крайней мере, во времена обучения в университете. С утра до обеда – академические занятия. После обеда и до ночи – прогулка (чаще всего в лесу), чтение литературы и написание книг и статей. Ни друзей, ни подруг у меня еще не было, а с родителями общался лишь по праздникам – я развивался самобытно.

Все же изолированность от внешнего мира была невозможна, и я чувствовал на себе ее влияние. Глобально все государства наконец-то обрели спокойствие и ни на что по отношению друг к другу не претендовали, хотя разногласия, конечно же, остались: в основном они были лишь в контрактах. Я считал, что с внешней политикой все в порядке – издержки разного общественного устройства внутри самих государств иногда создают тормозящий эффект в преследовании своих целей. Все же дипломатия была на высшем уровне, и компромисс достигался безукоризненно. Однако внутренняя политика государств хромала, как уставший стайер. Своей задачей я ставил приведение общества страны, в которой я живу, к должному виду. Основной проблемой я видел деградацию и мнимую образованность населения.

Было такое ощущение, что я нахожусь на стадии вызова – вроде был готов к проведению изменений в обществе, но чувствовал мандраж и нерешительно искал повода начать действовать. К тому же меня никто, кроме выдуманных героев книг и их писателей, не поддерживал – ни один человек в стране даже не знал, что я планирую повлиять на него, – этот факт тоже вносил свою лепту в мое промедление, так как во мне закрадывалось сомнение в необходимости проведения реформ и боязнь потери того, что имею.

По части реализации некоторых направлений политики у меня не было вопросов. Равенство возможностей между людьми было адекватным (элиты не исчезли, но и не сильно выделялись). Социальное незащищенные слои населения интенсивно поддерживались. Государственные и частные клиники осуществляли одну и ту же качественную медицинскую помощь. Непрерывно функционировали культурные и образовательные программы. Другими словами, Россия была государством всеобщего благосостояния. Но существовала проблема, с которой я и намеревался бороться – отсутствие стимулов профессионального роста граждан. Отсюда появляются два следствия: личностные кризисы и недостаток высококвалифицированных кадров во всех сферах экономики и жизнедеятельности общества.

Люди могли развиваться – на это у них были необходимые инструменты – но они не хотели. Им было проще плыть по течению. Сидя в тепле и набив живот вкусной пищей, смотреть телевизионные передачи – это было проще всего. Можно не работать и жить на пособия (причем достойные), но тогда готовьтесь ощутить на себе холодный взор тщетного бытия, как только закроете глаза и задумаетесь. Рабочие места (хотя такого понятия больше не было, так как людям незначительно доплачивали за выполненную работу) остались за политиками, менеджерами, врачами, преподавателями, учеными. Ряды белых воротничков заметно сократились за последние десятилетия, синие и розовые – практически исчезли, так как успешно заменялись роботами.

«Работа для роботов», – так звучал лозунг в компаниях по всему миру. Оставшиеся рабочие позиции заполнялись меритократично³⁵, но больших конкурсов не было, потому что человеку, которому хотелось работать, находилось нужное место. Все же люди не видели смысла работать, если это не требуется, – человек по своей природе ленив. Проблема в том, что ему ничего не стоило дойти до всевозможных стадий депрессии. Государство не уделяла должное внимание вопросу, так как Движение Свободы сильно ограничивало политизацию частной жизни.

Ученые сходились во мнении, что свободное время желательно тратить на творчество, – я считал также. На протяжении истории человечества люди работали, причем, не всегда занимаясь тем, чем хочется. Это приходилось делать, чтобы выживать. Теперь работать не обязательно, и не умудренные полезным опытом граждане растрачивают свой потенциал впустую.

Масла в огонь подлило новый виток в развития крионики³⁶. К 2080 году человек был впервые успешно разморожен. Пока что удавалось разморозить лишь ту часть людей, тела которых были заморожены целиком, и витрификационные³⁷ смеси последнего поколения (разработано в 2075 году) которым вводились непосредственно после смерти. Бессмертие только сильнее подбивало людей к обсессиям³⁸ – они не знали, как прожить одну жизнь с мучительной ношей повседневности, а им тут предлагали вечные истязания.

Бионика³⁹ тоже не стояла на месте и давала о себе знать, нагружая уязвимый разум людей. Заболел – вылечился. Сломал часть тела? Ничего страшного – если это не мозг, то тебе ее заменят, только дождись врачей или спасателей. «Что только не придумают, чтобы продлить ментальные страдания людей!» – так бы я выразился, если бы был пессимистом. Однако в силу своего опыта я веял оптимизмом.

Глава 2

Система обучения в университете была незамысловатой. Модульные онлайн-курсы были распространены на все дисциплины. По решению необходимых тестов в рамках большинства направлений подготовки студент мог получить диплом, не выходя из дома. Однако по некоторым профилям было необходимо смешанное обучение, сочетающее в себе очное и заочное посещение занятий. На прикладных трансдисциплинарных специальностях проводилось много очных занятий, так как отработка навыков пряталась за неявным знанием. Что же касается остальных естественнонаучных, технических и гуманитарных специальностей, то возможность очного обучения зависела от наличия преподавателей в региональном университете.

Несмотря на благоприятные прогнозы, к середине двадцать первого века люди все меньше хотели получать высшее образование. Жажда бездельничать одолевала желание учиться. С тех пор доля абитуриентов заметно снизилась, а те, кто в скором времени отчислялся – составляла более половины от поступивших. Я был одним из восьми ребят, которые очно обучались на первом курсе гуманитарной направленности в Чувашском университете – в 2080 году гуманитариям давалась возможность посещать либо курсы по социальной этике (как сделал я и еще трое), либо – по гражданскому праву (четверо других молодых людей). Мне повезло – как я и хотел, получал очное философское образование. В нашем регионе по большей части готовили специалистов технической направленности, поэтому гуманитариям, желающим получать образование из уст преподавателя приходилось уезжать в другой субъект России, в котором ситуация была лучше. Несмотря на это, кризис системы образования был заметен. Я же видел проблему не в системе, а в самих людях.

В университет мне было нужно ходить только к одному преподавателю, остальное я должен был изучать самостоятельно. Трое моих одногруппников – Хастар, Федот и Элеонора – были талантливы. Каждый из них прекрасно дополнял коллектив и вносил частичку себя в создание новой философской школой (мы были первыми, кто за долгие десятилетия продолжил обучения по философии в регионе). Профессор, как мы называли преподавателя по философии, был для меня примером того, как стоицизм и кантианство украшают человека. Он приехал из Москвы, чтобы ухаживать за своей матерью, которая была в старческом возрасте. Сам он выглядел пожилым человеком, но песок с него еще не сыпался.

Профессор проводил лекционные и практические занятия (чаще всего они переходили в дискуссию) по всем разделам философии.

– Давайте знакомится, – начал Профессор в первый день нашего обучения. – Кто вы?

– Это необычный вопрос, – ответил Хастар. – Вы хотите, чтобы мы просто представились или рассказали что-то большее?

– Подойдите к этому творчески, – улыбнулся Профессор.

– Что ж, хорошо, – воодушевленно сказал Хастар. Когда он говорил, то сиял от того, что его слушают – это было особенно заметно в контрасте с идущим снегом за окном аудитории. – Должен вам признаться, что не знаю, кто я. Честно говоря, сомневаюсь, что когда-нибудь узнаю. Меня зовут Хастар, но это всего лишь имя – оно не объясняет, кем я являюсь. Что-то мы делаем в жизни, да, но наши действия лишь явления, а что же есть сущность – думаю, мы и не узнаем.

– От тебя просто требовали психологический портрет, – сказала Элеонора. Мне показалось, что ее слова прозвучали резко, но потом понял, что это ее манера общения.

– Не обязательно напрямую говорить, кто ты есть, – улыбнулся Профессор, – так теряется шарм. В жизни можно разговаривать так же, как в игре «Скажи иначе» – например, чтобы не произносить слово «пирамида», можно сказать «объемный треугольник».

Мы продолжали внимать.

– По манере речи Хастар показался неглупым и задумчивым человеком, хотя об этом ни сказал и слова, – продолжил Профессор. – А вы, дорогая, судя по спискам, единственная девушка в нашей учебной группе – Элеонора.

– Именно так, – ответила она, смотря ему в глаза и ни на секунду не отводя взгляд.

– Вы тоже не сказали ничего о своем психотипе, – заметил Профессор, – но уже видно, что вы прилежная девушка, жаждущая точности и справедливости во всех аспектах жизни.

Её брови приподнялись – видимо, характер Элеоноры было прочитать не так уж и сложно. Я решил воспользоваться моментом и представиться.

– Ноябрь заходит на востоке, мысль скачет на коне. Браво, друг мой, динозавр, вроде складно, смысла нет. Примерно так будет выглядеть моя экзистенциальная попытка философски описать себя. Однако психологически, и вправду, это сделать легче, – я привстал из-за стола. – Унтри, восемнадцать лет, поборник труда среди врагов и приверженец правды среди своих.

– Твой мир делится на черный и белый? А серого нет? – спросил меня Профессор.

– Черный может стать белым, и, наоборот, – не задумываясь, выпалил я.

– Вижу трех экстравертов, – отметил Профессор. – Кто же наш четвертый ученик? Федот?

Сидящий немного в стороне от всех парень, кивнул.

– Интроверт?

– Да.

– А кто вы? – спросила Элеонора Профессора.

– Я – ваш преподаватель философии на все три года.

Он встал из-за стола и стал ходить туда-сюда по аудитории. Мы наблюдали за ним – он задумался о чем-то. Чтобы не потревожить его, мы сидели молча – тишина прерывалась шагами. Спустя пару минут Профессор понял, что не один, остановился и мысленно вернулся к нам. Подойдя ближе к нам, он заговорил полушепотом:

– «Черная ваза с красными розами стоит на зеленом подоконнике. Синий бархат лежит рядом – с него медленно стекает на пол молоко. Стая воронов жадно попивают его, но при виде собаки улетают. Женщины нет, и быть не может. Как же жаль!» – такое послание я получил неделю назад от своего дальнего приятеля. У меня не получилось с ним связаться, а вчера его вовсе не стало – он сделал эвтаназию. Что бы могло значить это письмо?

– Записки сумасшедшего? – беспардонно выпалила Элеонора.

– Может быть, – ответил Профессор, – я давно не общался с ним. Его эксцентричный характер и бунтарский дух постоянно крутили его по жизни из стороны в сторону.

Я призадумался над значением слов отдельно и предложений целиком, но без контекста не смог понять суть.

– Ладно. Если что-то надумаете по поводу этого письма, говорите, – сказал Профессор низким тоном, после чего продолжил высоким. – А пока перейдем к нашему предмету. Зачем мы изучаем философию?

– Чтобы познать закономерности природы, – ответил Хастар.

– А как же «меньше знаешь, крепче спишь»? – задал вопрос Профессор.

– Не актуально. И вряд ли когда-то было актуальным, – защищал свою позицию Хастар. – «Знание – сила» – эта фраза точнее отвечает на ваш вопрос. К тому же без философии банально скучно жить.

– Что скажешь, Федот? – подключал застенчивого парня к диалогу Профессор.

– Соглашусь с Хастаром.

– Я тоже соглашусь, но не со всем, – встряла Элеонора. – Без философии скучно жить не всем. Кто-то и без нее весело живет.

– Бертран Расселл⁴⁰ бы с тобой не согласился, – ответил я девушке.

– А Дэвид Пирс⁴¹ согласился бы, – заявила она.

– Ты его не так поняла, – засмеялся я. Федот внезапно для меня улыбнулся.

– О, да? И вправду что ли? У нас тут умник, – начала она защищаться.

– Тише-тише, ребята, – начал останавливать нас Профессор.

Я только сейчас обратил внимание, что он весьма стар. Его седые волосы до ушей с пробором посередине, глубокие морщины на лбу и твидовый пиджак придавали ему вид старца-мудреца.

– Драться не будем, – улыбнулся я. Элеонора отвернулась от меня.

– Раз вы здесь, то у вас достаточно мотивации вынести ношу философа – за это вам спасибо, – поблагодарил нас Профессор. – Выстраивать целостный дом из кирпичей разной формы, которые только получаешь – непростая задача. Как заметил Томас Кун⁴², такой дом может рушиться и на его месте возводиться другой. Вы уже многое знаете, но устойчивость ваших представлений покажет будущее.

– Исследование мира – занятие для одиноких, – буркнула Элеонора. – Редко, кто хочет обсуждать вопросы мироздания. «Топтаться на месте» – так большинство людей это называют.

Я захотел вставить свое слово. Причем, внутри меня был порыв ответить девушке язвительно – так на мне сказалось ее поведение.

– Отнюдь, не для одиноких. Ты же читаешь книги? Авторы многое хотят сказать, просят внимание.

– Унтри, что на тебя нашло! – среагировал Профессор.

– Простите, сам не понял. Элеонора, такая странная, – начал было защищаться я, но девушка меня перебила.

– Я странная? – закипела она, ее щеки, и без того всегда румяные, покраснели еще сильнее. – На се-бя по-гля-ди. Мистер «Я все знаю, а ты нет», скажи-ка, ты себя в зеркало видел? У тебя пятно на рубашке!

Я провел прямую линию от ее глаз и увидел грязь на своей груди. Мне стало стыдно и резко захотелось провалиться под землю.

– Сначала в свой огород посмотри, – добила она мое эго.

Возникла неловкая пауза в разговоре.

– Не хорошо, Элеонора, – продолжительную тишину нарушил Профессор. – Вам обоим стоит углубиться в этику.

– Я читала Бенедикта Спинозу⁴³ с утра, – в свою защиту сказала девушка.

– Оно и видно – разумный эгоизм⁴⁴ выходит с каждой фразой, – заметил Профессор, повернулся к стенду и достал толстую книгу. – Вот, ознакомься с принципом «благоговение перед жизнью»⁴⁵ Альберта Швейцера⁴⁶.

Профессор передал ей книгу.

– Спасибо, прочитаю, – поблагодарила его девушка.

– Давайте сделаем перерыв, после чего продолжим, – предложил Профессор. Мы кивнули, и он покинул аудиторию.

Элеонора посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я тоже промолчал – не хотел начинать новую волну. Вспомнив о своей грязной рубашке, я встал из-за стола и вышел в коридор.

«Что ты за человек?» – подумал я про себя, проводя психоанализ. – «Как можно было так поддаться искушению ответить выпадом? Ты хотел проучить ее? Это было глупо. Сейчас пойду и извинюсь перед ней. Она тебя пошлет. Ну и ладно, ты заслужил».

Я подошел к мойке и почистил рубашку. В запачканном зеркале увидел размазанный силуэт высокого существа. «И, вправду, кто ты?» – уже не в первый раз спросил себя: видимо входит в привычку задавать вопрос, на который ответ искать не торопился.

Мимо меня прошел Профессор – быстрым шагом он направлялся в аудиторию.

«Быстрее за ним», – сказал я себе в полголоса, подбадривая тем самым свое тело передвигаться ко всем. – «Итак, наломал дров. Больше не нужно привлекать внимание негативными поступками!»

– Дорогие студенты, – обратился Профессор к нам, не успел я присоединиться к группе, – мне нужно срочно поехать к матери в больницу. Поэтому сегодня я вас покидаю. До завтра!

Мы попрощались с ним в ответ, и он вышел из класса.

– Как вы смотрите на то, чтобы пойти в «Салют» и познакомиться поближе? – предложил Хастар.

Мы посмотрели друг на друга, ища ответа в глазах, но я видел лишь вопрос. Пол Экман⁴⁷ бы был не доволен моими познаниями в физиогномике.

– Почему бы и нет? – улыбнулся я, подумав, что там я и извинюсь перед Элеонорой.

– Да, пойдемте, – поддержала идею девушка.

Осталось услышать решение Федота – все уставились на него.

– Хорошо, – сказал он. Мне показалось, что парень не выдержал напряжения и ответил утвердительно, хотя не горел желанием идти куда-то в компании малознакомых людей.

– Супер! – радостно воскликнул Хастар, и повел за собой группу.

Достаточно спокойно и даже не переговариваясь, мы добрались до кафе. Я вовсе ушел в свои мысли, растворившись в пространстве и времени, и вернулся в себя лишь в заведении.

– Зеленый чай с мятой и шиповником? Как вам? – спросил нас Хастар.

Мы кивнули.

– Два чайничка, – сделал он заказ официанту.

Сидя за столом, я увидел перед собой Элеонору, которая была напротив меня. Я вдруг вспомнил, что хотел попросить у нее прощение.

– Слушай, – обратился я к ней, – иногда я говорю глупости. Прости меня, грешного, за то, что не умею держать язык за зубами.

– Ты думаешь, что я обижаюсь за то, что ты сказал? Чушь! Мне было неприятно, что ты так подумал – посчитал меня глупой. Я не читаю книги? Может я и разговаривать не умею?

«Вот и понеслась», – видя перед собой рукоплещущую девушку, подумал я. – «Тебе от этого не спрятаться. Защищаться? Не надо. Сейчас она успокоится». Но она не успокаивалась.

– Молчишь? Нечего сказать? – продолжала она. – Не читаю книги. Ха! Молодой человек, а вы хам.

– Он извинился. Ты можешь либо принять извинение, либо его отклонить, – вступился за меня Хастар. Федот сидел молча – мне кажется, он хотел быть незаметным.

– Да, – открыл я рот, пока его не открыла Элеонора, – не буду думать о людях в плохом контексте. Ты права.

Почему я так с ней разговаривал? Кто она мне? Странно. Очень странно. Тело не слушало голову.

Ее красные губы снова начали шевелиться:

– Унтри, ты молодец! Признание – первый шаг к искуплению. Я тебя, конечно же, прощаю. Зачем обижаться на пустяки? Тем более нам еще долгое время вместе учиться.

«Кто эта женщина?» – открыл я новый круг безответных вопросов для себя. – «Почему я ей поддаюсь? Другие это замечают? Надеюсь, я не покраснел». Покраснел? Унтри, с тобой явно что-то не так.

Официант принес чайник и поставил чашки на стол.

– Нам нужно познакомиться поближе. Кто есть кто? – сказал Хастар, разливая чай по чашкам.

Кто я? Я один? Сомневаюсь, что у меня одна личность. Он думает, что это так легко сказать.

– Когда я просыпаюсь, то чувствую себя одним человеком. Когда ложусь спать, то это уж точно другой человек, нежели утром. И это, не считая прочих личностей, большинство которых хотят преобладать, – начал я говорить вслух и понял, что на меня смотрели, как на сумасшедшего.

– У тебя расстройство множественной личности? – спросила меня Элеонора, и я не понял: то ли она испугалась за меня, то ли за себя.