Артур Эфронов
Кроличий ад
Оглядываясь назад
И, как назло, сдержать упрёки не хватает сил – Вот вырывается из горла, в край набитого комком дилемм: "А ведь всё время я без устали твердил Тебе не бегать от проблем!"
«Могила»
Шёл сильный ливень. Где-то вдали глухо гудела минорная симфония. Не происходило на этом свете ничего более монотонного, неподвижного и унывающего в этот момент.
Он стоял уже довольно долгое время на этом месте. Ни один мускул его тела не двигался. Ему было безразлично на то, что он уже промок до ниточки. Он мог стоять так неделями, месяцами, ведь ему самому не было известно, что могло привлечь его внимание.
Он смотрел на могильный камень с надписью: “Алексей Сергеевич Бродин”, под нею были написаны годы жизни. Он думал: «Пропал… От него не осталось ни одного следа, ни одного вещественного доказательства его существования… Он просто-напросто пропал…».
Часом ранее здесь стояло пять человек, поникшие процессией. Среди них была одна девушка, которая, казалось, находилась тут не в первый раз. Когда все ушли, забыв о виновнике сего «торжества», пришёл он и остался наедине с могилой пропащего.
Наставник потерял своего ученика.
Юный член экипажа
В это раннее утро солнце уже освещало позолотевшие деревья в парках Ахагельска. Уже открылись детские сады и школы, в которые шли малыши и школьники со своими родителями, магазины, театры, музеи, спорткомплексы, в которые массами направлялись парочки, взявшие выходной на работе. Волны бегали по грязным и заброшенным мусором берегам, а у причала тускло поблёскивал своими грозными мачтами большой ракетный катер «Путник».
Николай Денисович Мастеров, командир «Путника» в звании капитан-лейтенант, готовился к отплытию в Наян-Мал. «Запасов хватит на одну неделю, учитывая экипаж в сорок человек. Надо поторопить погрузчиков с боеприпасами» – подумал он, смотря на скрывающееся за облаками солнце.
Мастерову было тридцать пять лет. Находясь на корабле, он надевал лакированные чёрные туфли, форменные шерстяные брюки, рубашку, китель, штормовую куртку и белую фуражку. Лицо Мастерова было покрыто колючей щетиной и украшено маленьким вертикальным шрамом под левым глазом. Но самая главная внешняя черта, которая явно отличала его от других людей – пустой, вечно невозмутимый взгляд. Что бы ни происходило, он не улыбался, не грустил, не злился, не кривился. Это было похоже на то, будто он носит театральную маску с одним и тем же выражением лица, поэтому лишь интонация голоса могла выдать эмоции Мастерова.
Николай вышел из капитанского мостика, прошёлся по катеру, минуя драящих палубу матросов, и спустился по трапу на пирс. Чайки жалобно кричали, словно вещали о надвигающейся беде. Утренняя дымка над водой закрывала собой горизонт, словно завеса, за которой был виден лишь силуэт только что отплывшего грузового судна. На пирсе жизнь только начиналась в этот час: вот вдали нарисовался взвод матросов в голом торсе, которые были на утренней пробежке, вот подъехал грузовик со свежим хлебом.
Светлые как солнце волосы. Развевающийся платок. Сама невинность. Мастерову не показалось. Изумрудные ока! Развевающийся платок…
К Мастерову бежала Валентина Юрьевна Кидова – молодая медсестра, которая однажды спасла ему жизнь на передовой. В том сражении Николай получил тяжёлое ранение, но Кидова вовремя оттащила его с линии огня. Тот тогда сказал ей знаменитую на всех войнах фразу: «Буду должен».
С Кидовой была стройная девочка с небольшим заводным мишкой в руках, которая так привлекла внимание командира катера, хотя она не привлекала внимание Кидовой, та даже смотрела с небольшим пренебрежением на это чадо.
– Коля, надо поговорить. Времени нет. Ходят слухи, что Синие планируют массовую высадку в ближайших районах. – нервно заговорила Кидова – Вероятнее, скоро они будут уже тут – и, оглянувшись, сказала – возьми Лизу, а? Вчера снаряд попал в соседний дом. Захожу – все мертвы, кроме неё… Ей всего тринадцать… Я на фронте, а она что?
– Валентина Юрьевна, как ваше здоровье? – попытался улыбнуться Мастеров – Боже, мы же последний раз виделись в госпитале… тогда… – и задумался.
Кидова понимающе кивнула и стала ожидать ответа на свою просьбу.
– Значит, девочку вашу надо забрать? Вы знаете, что вы отдаёте её на произвол судьбы? Что, если моё ведро продырявят? – Мастеров кивнул в сторону своего катера.
– Коля, все дороги и пути здесь либо разбомблены, либо заняты конвоями. Отказываются эвакуировать! Представляешь? Я слышала, вы отплываете в Наян-Мал? У меня там родственница живёт, ей можешь и передать на руки эту девчонку. Да, если не оставить её на верную смерть, то только на произвол судьбы.
– Юрьевна, ей тринадцать лет!
– Да я тут никого не знаю!
Мастеров посмотрел на Лизу. «Неужели она так легкомысленно отдаёт мне её на попечение?» – подумал он – «Новый член экипажа?». Мастеров был в замешательстве.
– Пожалуйста… – Кидова показала Мастерову хлебные карточки.
Тот холодно посмотрел на них и сказал:
– Хорошо, но… оставьте их себе. Раз уж я обещал вам отплатить за то…
– Пообещай, – умоляюще перебила Кидова – что, если она не останется с тобой, то будет в надёжных руках!
Ветер начал дуть сильнее. Море бушевало, и ракетный катер покачивался, словно пытался вырваться на выполнение очередной боевой задачи. Лиза поправила платок, обмотанный вокруг шеи.
Мастеров в ответ молча зашёл на «Путник», а спустя минуту вернулся обратно и нахлобучил на голову Лизы чёрную бескозырку так, что та сидела на её макушке набекрень. На ленточке было написано: «Северный флот».
Кидова бросилась в объятья к Мастерову и крепко прижалась к нему.
– Будь здоров… – прошептала она в ухо Николаю и побежала прочь.
«Странная она. Даже с девчонкой не попрощалась» – подумал Мастеров.
– Ну что ж – сказал он Лизе, повернувшись лицом к своему судёнышку – добро пожаловать на борт большого ракетного катера «Путник».
В восемь утра радостно прозвенела рында, и личный состав ракетного катера принялся завтракать. Матросы во время приёма пищи оживлённо обсуждали неожиданную новость – на корабле появился совсем юный новый член экипажа. И действительно, на общем построении у всех на глазах предстала Лиза – новоиспечённый юнга «Путника». Пусть ей и выдали форму самого маленького размера, «тройка» висела на ней мешком, а бескозырка налезала на брови.
После построения Мастеров оставил на юте Лизу, пять матросов и одного мичмана, остальные разбежались по боевым постам и занятиям.
– Итак, Лиза, ты будешь прикомандирована к первому отделению четвёртой боевой части, то есть боевой части связи – сказал Мастеров – товарищи, любить и жаловать! Впрочем, юнга наш будет пребывать с вами до прибытия в Наян-Мал. Обучайте всему, чему обучали вас. Всё, передаю вас в руки мичмана Заботкина – и удалился прочь.
В шеренге по ранжиру стояли старший матрос Солнышкин, матрос Титяпкин, матрос Селёзын, матрос Мурашкин и старшина второй статьи Краснов.
На лице Солнышкина всегда была лёгкая улыбка, и, казалось, она не пропадала даже во время сна. Солнышкин, замечательный своего рода человек, приносил людям исключительно радужное настроение, впрочем, и поддержать диалог, и рассмешить мог. Все его на «Путнике» знали и любили, и, похоже, не нашлось такого человека, который всерьёз бы возненавидел Солнышкина, разве что из зависти.
Титяпкин был в большой степени брезглив, он часто обращал внимание на то, чтобы никто не пил из его фляги, курил исключительно свои сигареты, а после рукопожатий всегда обтирал ладони об одежду, потому что боялся таким образом заразиться какой-либо ужасной болезнью. Порой он брезговал так, что это выглядело до абсурда забавно. Тем не менее, свою шконку и рундук он держал в идеальной чистоте.
Селёзын ходил с вечно кислым лицом. Он будто бы не был способен найти светлой стороны жизни, он же был единственным исключением, которого Солнышкин даже на улыбку не смог пробрать. Его было очень жалко за то, что он никогда ничему не радовался, а лишь решительно тонул в умопомрачении и самоубивался печалью.
Мурашкин был страшным трусом. Он настолько боялся окружающего мира, что постоянно оглядывался в поисках неприятеля и был готов к немедленному побегу: то разглядывал палубу, чтобы успеть отреагировать на забегающую в штанину крысу, то изучал подволок, чтобы вовремя помешать пауку упасть за шиворот. Однажды Мастеров даже отправил Мурашкина на медицинское обследование с подозрением на манию преследования.
Краснов был самим воплощением гнева. Большинство, увидев Краснова на горизонте, старалось обходить его стороной, в противном случае разворачивалось и шло в обратном направлении, из-за чего тот непомерно бесился и мог устроить погоню за объектом раздражения. Кто бы мог подумать иначе, но Краснов был человеком большой физической силы, от чего становился ещё опаснее.
Солнце светило сегодня ярче предыдущих дней, но Мастеров не был этому рад. Точнее, он был этому рад, но на его лице не читалось, что он вообще чему-то рад. На его лице перестало что-то читаться ещё с того дня, когда в результате одного из тяжёлых боёв…
