Артур Шницлер
Фрау Беата и её сын
– Не плачь, мой мальчик, все обойдется.
И когда он отрицательно покачал головой, она продолжала решительным тоном:
– Все обойдется, поверь мне!
И она вдруг почувствовала, что обратилась с этими словами утешения не только к нему, но и к самой себе. Если бы только в ее силах было победить отчаяние сына, помочь ему, наполнить его душу новой бодростью, то одно это сознание, одна его благодарность, одно то, что он вернулся к ней, дало бы и ей возможность и силу продолжать жить.
И вдруг ее воображению вновь представилась та фантастическая местность, в которой она с Гуго гуляла в мечтах; опять у нее мелькнула блаженная мысль: «О, если бы я могла уехать с Гуго в то путешествие, о котором я мечтала прежде, чем пришел страшный час; если бы мы могли не возвращаться более на родину! Там, на чужбине, вдали от людей, которые меня знали, в новой атмосфере, какая бы началась у нас прекрасная жизнь!»
Вдруг он поднял голову с ее колен и с блуждающим взором, с искаженным лицом хрипло крикнул:
– Нет, нет – все кончено!
Он встал, посмотрел рассеянным взором на мать, сделал несколько шагов к столу, точно искал на нем что-то, несколько раз прошел по комнате, опустил голову и наконец недвижно остановился у окна, устремив взор во мрак ночи.
– Гуго! – воскликнула мать.
Она следила за ним глазами, но была не в силах подняться с дивана. И опять она повторила с мольбой:
– Гуго, мой мальчик!
Тогда он обернулся к ней, опять взглянул на нее с застывшей улыбкой, более мучительной для матери, чем его крик.
И опять она спросила, содрогнувшись:
– Что случилось?
– Ничего, мама, – ответил он с какой-то напускной веселостью.
Она опять решительно поднялась и подошла к нему:
– Знаешь, что я пришла предложить тебе?
Он взглянул на нее.
– Отгадай.
Он покачал головой.
– Хочешь совершить со мной вместе небольшое путешествие?
– Путешествие? – повторил он, точно не понимая ее.
– Да, Гуго, путешествие – в Италию. У нас достаточно времени. Школа начинается еще только через три недели. До тех пор мы вернемся. Как ты думаешь?
– Не знаю, – ответил он.
Она обняла рукой его шею. «Как он похож на Фердинанда, – вдруг подумала она. – Фердинанд играл раз роль мальчика и был совсем такой, как теперь Гуго». И она продолжала в шутливом тоне:
– Так вот, Гуго, я решила, что мы поедем путешествовать. Да, мой мальчик. Это совсем решено. А теперь вытри глаза, освежи лоб и пойдем.
– Куда?
– Как куда? Сегодня ведь воскресенье, и дома нет ужина. Кроме того, мы условились встретиться со всей компанией: с Арбесбахерами, Вельпонерами и Фрицем. А катание на лодке при луне – ты разве не помнишь, что оно тоже назначено на сегодня?
– Пойди лучше одна, мама; я потом приду.
Вдруг на нее напал безумный страх. Неужели он хочет ее удалить? Почему? Она отстранила страшную мысль и сказала, сдерживая себя:
– Разве ты не голоден?
– Нет, – ответил он.
– И я тоже. Так хочешь погулять сначала?
– Погулять?
– Да, мы сделаем маленький крюк, прежде чем пойти в Seehotel.
Он с минуту поколебался. Она стояла, напряженно ожидая его ответа. Наконец, он кивнул в знак согласия.
– Хорошо, мама. Ты скоро будешь готова?
– Да я уже готова. Только накину пальто.
Но она не двигалась с места. Не обращая на нее внимания, он подошел к умывальнику, палил из кувшина воды себе на руку и освежил лоб, глаза и щеки. Потом провел несколько раз гребенкой по волосам.
– Охорашивайся, так и надо, – сказала Беата.
Ей вспомнилось при этом, как часто она говорила эти слова Фердинанду, когда он собирался уходить… Бог весть куда. Гуго взял шляпу и сказал с улыбкой:
– Я готов, мама.
Она быстро пошла к себе в комнату, взяла пальто и застегнула его, уже вернувшись в комнату Гуго, который ее спокойно ждал.
– Идем, – сказала она.
Выйдя из дому, они увидели горничную, которая возвращалась домой после воскресной прогулки. Хотя она очень почтительно поклонилась, все же Беата вдруг поняла, что она осведомлена обо всем происходившем за последнюю неделю в доме. Но Беату это не волновало. Все ей было безразлично в сравнении с радостным сознанием, что Гуго идет рядом с нею. Ей этого так давно недоставало.
Они шли вдоль лугов под безмолвным синим сводом ночного неба, тесно прижавшись друг к другу и так быстро, точно направлялись к намеченной цели. Вначале они не говорили ни слова, но, когда вступили в темноту леса, фрау Беата обратилась к сыну.
– Хочешь, возьми меня под руку, Гуго, – сказала она.
Он взял ее под руку, и ей сделалось легко на душе. Они продолжали путь под тяжелой сенью деревьев, и сквозь густые ветви виднелся свет из вилл, расположенных в глубине. Рука Беаты коснулась руки Гуго, затем она поднесла его руку к губам и поцеловала ее. Вскоре они вошли в широкую зеленовато-синюю полосу света, выходившего из ворот вельпонеровской виллы. Тут они могли бы взглянуть друг другу в лицо, но они глядели в темноту, которая сейчас же их поглотила. В этой части леса мрак был такой густой, что пришлось идти медленно, чтобы не споткнуться.
– Осторожно, – сказала Беата.
Гуго покачал головой, и они еще теснее прижались друг к другу.
Вскоре они увидели дорожку, знакомую с более светлого времени; она вела вниз, к озеру. Они свернули на нее и вскоре вышли на освещенное место; слегка уходившие вдаль деревья открывали луг, над которым высилось все еще беззвездное небо. Полусгнившие деревянные ступеньки с хрупкими перилами, едва дававшими опору для рук, вели вниз, на большую дорогу, которая направо терялась в ночном мраке, а налево вела обратно в городок, откуда виднелись многочисленные огни. В этом направлении и пошли в безмолвном единении Гуго и Беата. Совместная прогулка во мраке как будто сблизила их почти без слов, и Беата сказала беззаботным, почти счастливым тоном:
– Я не люблю, Гуго, когда ты плачешь.
Он ничего не ответил, даже не повернулся к ней, а смотрел на стального цвета озеро, которое тянулось, как узкая полоса, вдоль гор.
– Прежде, – начала снова Беата, и в голосе ее слышался вздох, – прежде ты мне все рассказывал.
Ей снова показалось, что она говорит эти слова Фердинанду и хочет выведать у своего умершего мужа все тайны, которые он так позорно скрывал от нее при жизни. «Что это я с ума схожу, – подумала она, – или уже сошла?» И как бы для того, чтобы вернуть себя к действительности, она резко схватила Гуго за руку – он вздрогнул от испуга. Она продолжала говорить:
– Не легче ли будет тебе, Гуго, если ты мне все расскажешь?
И она опять взяла его под руку. Но в то время как ее собственный вопрос продолжал звучать в ней, она почувствовала, что вопрос этот вызван был не только желанием облегчить душу Гуго, но и каким-то странным любопытством, возникшим в ней и которого она внутренно стыдилась; Гуго, точно чувствуя что-то таинственно-нечистое в ее вопросе, ничего не отвечал; он даже точно намеренно снял ее руку со своей руки.
Разочарованная и оставленная сыном, Беата шла рядом с ним по печальной дороге. «Что я в жизни, – со страхом спрашивала она себя, – если я даже не мать? Неужели наступил день, когда я теряю все сразу? Неужели я только блудница, о которой говорят испорченные мальчишки? И то чувство близости к Гуго, то чувство нашей общей защищенности там, во мраке леса, неужели и оно обман? В таком случае, все погибло. Но почему эта мысль так меня пугает? Ведь это уже давно решено. Я уже решила покончить с собой. Разве я не знала, что мне не остается ничего другого?»
За нею по темной дороге, подобно насмешливым призракам, гнались и шипели страшные слова, которые она сегодня впервые услышала, прижавшись к оконной щели, слова, которые означали ее любовь и ее позор, ее счастье и ее смерть. И на мгновение она вспомнила, как о сестре, о той, которая бегала по морскому берегу, преследуемая злыми духами, вспомнила о радости и о муке…
Они приближались к городу. Свет, который в нескольких сотнях шагов падал широкой полосой на воду, струился с террасы, где знакомые им люди ужинали и ждали их прихода. Вступить снова в круг этого света казалось Беате безумным, совершенно немыслимым. Зачем же она шла по этой дороге? Зачем было идти рядом с Гуго? Какой трусостью было ее желание попрощаться с ним. Она для него только назойливая женщина, которая хочет проникнуть в его тайну. Вдруг она увидела, что глаза его были устремлены на нее так, точно он искал у нее помощи, – это пробудило в ней новые надежды.
– Гуго! – сказала она. И точно запоздалым ответом на вопрос, который она сама уже забыла, прозвучали его слова:
– Нет, не обойдется! Не к чему и рассказывать: все равно это не поможет.
– Гуго! – воскликнула она, точно освобожденная тем, что он нарушил молчание. – Все пройдет! Ведь мы уезжаем далеко отсюда…
– Да разве это может помочь, мама?
Он пошел быстрее, и она шла рядом с ним; вдруг он остановился, взглянул на озеро и глубоко вздохнул, точно с одиноких вод неслись навстречу ему утешение и мир. По озеру скользило несколько освещенных лодок. «Неужели это уже наши? – мельком подумала Беата. – Луны еще нет». И вдруг ей пришла в голову новая мысль.
– А что, Гуго, – сказала она, – если бы мы поехали кататься по озеру?
Он поднял глаза, точно искал на небе луну. Беата поняла его взгляд и сказала:
– Нам не нужно луны.
– Как же кататься в темноте? – спросил он слабым голосом.
Беата взяла его голову руками, взглянула ему в глаза и сказала:
– Ты мне все расскажешь. Ты мне скажешь, что случилось, скажешь так, как говорил прежде.
Она сама с удивлением почувствовала всю силу своего желания. Она знала, что среди ночной тиши знакомого озера его покинет смущение, мешающее ему признаться матери в том, что с ним произошло. Так как она поняла по его молчанию, что он уже больше не сопротивляется, то решительно направилась к домику, где стояла их лодка. Дверь была только прислонена. Она вошла с Гуго в темное помещение, сняла лодку с цепи и быстро вошла в нее вместе с Гуго; она торопилась, точно боясь опоздать. Гуго взял одно весло, оттолкнул лодку, и через мгновение они уже были под открытым небом. Тогда Гуго взял и второе весло и повел лодку вдоль берега мимо Seehotel'я так близко, что до них доносились голоса с террасы. Беате даже казалось, что она различала среди других голосов голос архитектора. Отдельные фигуры и лица нельзя было разглядеть с воды. «Как легко бежать от людей! Не все ли равно, – подумала Беата, – что они обо мне говорят, что они обо мне знают или думают? Просто отчаливаешь от берега в лодке, проезжаешь мимо людей, и, хотя бы даже доносились их голоса, все становится совершенно безразличным. Лишь бы только не вернуться назад», – еще глубже прозвучало в ней, и она вся задрожала…
Она сидела у руля и направила лодку на середину озера. Месяц все еще не всходил, но вода вокруг них точно сохраняла в себе дневное солнце и окружала лодку тусклым световым кругом. Временами с берега доходил луч, при свете которого Беата глядела на лицо Гуго: оно становилось все более свежим и безмятежным. Когда они отплыли довольно далеко, Гуго опустил весла, снял сюртук и расстегнул ворот. «Как он похож на своего отца! – подумала Беата с изумлением и болью. – Только я не знала Фердинанда таким молодым. И как он красив! Лицо благороднее, чем у Фердинанда. Но ведь я не знала его лица и голоса его не знала: у него был всегда голос и лицо кого-нибудь другого. Разве я вижу Гуго сегодня в первый раз?» И в ней проснулся беспредельный ужас. Черты Гуго постепенно расплывались по мере того, как лодка подходила к ночным теням гор. Он начал снова грести, но очень медленно, и они едва двигались с места.
«Теперь пора», – подумала Беата, но на мгновение не могла сообразить, что пора, пока наконец не почувствовала, точно пробуждается от сна; ее охватило страстное желание узнать, что пережил Гуго. Она спросила:
– Так что же случилось, Гуго?
Он покачал головой. Но она почувствовала с все более возрастающим напряжением, что его решимость уже поколеблена.
– Говори же, Гуго, – сказала она. – Ты можешь мне все сказать. Я ведь уже многое знаю.
И чтобы нарушить последние чары, она прошептала в ночной тиши:
– Фортуната!
Гуго задрожал всем телом так сильно, что дрожь его точно передалась лодке. Беата продолжала расспрашивать:
– Ты был сегодня у нее, и вот каким ты вернулся… Что она тебе сделала?
Гуго молчал; он продолжал равномерно грести и глядел в воду.
Вдруг на Беату нашло точно просветление. Она подняла руку ко лбу, точно удивляясь, что раньше не догадалась, и, нагнувшись к Гуго, быстро прошептала:
– Вернулся заморский капитан и застал тебя у нее?
Гуго взглянул на нее:
– Капитан?
Теперь только она вспомнила, что, может быть, тот, о котором она говорила, совсем не капитан.
– Я говорю о бароне, – сказала она. – Он приехал? Он застал вас вдвоем? Он тебя оскорбил? Он тебя ударил, Гуго?
– Нет, мама. Того, о ком ты говоришь, нет. Я его даже не знаю. Клянусь тебе.
– Так в чем же дело? – спросила Беата. – Она тебя разлюбила? Ты ей… наскучил? Она смеялась над тобой? Она тебя… выгнала, да?
– Нет, мама. – И он замолчал.
– Так что же, Гуго? Говори.
– Не спрашивай, мама. Это слишком страшно.
Ее любопытство дошло до какого-то безумно сладострастного желания все узнать. Ей казалось, что она сейчас услышит ответ на все ужасы этого дня, полного загадок. Она подняла обе руки, точно хотела ухватиться за что-то, рассеивавшееся вокруг нее, потом спустилась с рулевой скамейки и очутилась у ног Гуго.
– Говори же, – начала ока, – ты можешь мне все сказать; не бойся меня, я все понимаю! Все. Я твоя мать, Гуго, и я женщина. Вспомни, что я женщина. Не бойся меня оскорбить, не бойся задеть мою стыдливость. Я тоже много пережила за последнее время. Я ведь еще не… старая женщина. Я все понимаю. Я слишком много понимаю, мой сын… Не думай, что мы теперь далеки друг от друга и что есть вещи, о которых ты не можешь со мной говорить.
Она чувствовала, что выдает себя, чтобы заманить его. У нее сладостно кружилась голова перед глубинами, из которых поднимались ее вопросы.
– О, если бы ты знал, Гуго, если бы ты знал…
И он ответил:
– Я знаю, мама.
Она вся задрожала. Откуда раздались эти слова? Неужели они сорвались с его уст? Они звучали так, точно явились из неведомых ей глубин. Он знал. И Беата не почувствовала ни удивления, ни ужаса, а только освобождающее чувство близости и объединенности с ним. Она лежала перед ним на коленях и целовала его руки. Ее всю охватило точно какое-то смутное опьянение. Куда несла их лодка? Через какие сновидения она мчала их? Через какой мрак? Через какие неведомые края? Неужели опять причалит к берегу? И она чувствовала, как голова Гуго склонялась все ниже к ее плечу, и радовалась тому, что аромат ее шеи ласкал и опьянял его.
– Расскажи! – приказала она.
И он стал говорить, по ничего не рассказывал. Глухими отрывистыми словами он объяснил только, что никогда более не может показаться людям. То, что с ним случилось, прогнало его навсегда из жизни.
– Я обезумел, и я не знаю, как это случилось. Они меня напоили.
– Кто? Кто? Они тебя напоили? Ты был не один с Фортунатой?
Она вспомнила, что видела его недавно в обществе Вильгельмины Фаллен и наездника. Значит, и они были там сегодня. И задыхающимся голосом она спросила его:
– Что же случилось?
И хотя Гуго ей не ответил, все же она вдруг все поняла; но того отчаяния и отвращения, которого она ожидала, в душе ее не было. Ее глазам представилась дикая картина в темноте, и она хотела отвернуть от нее испуганный взор, но картина эта с наглым бесстыдством проникала за опущенные веки.
Гуго спустился со скамейки и очутился рядом с Беатой. Лихорадочно дрожащими руками держались они друг за друга и прижались друг к другу умирающими устами. Они знали, каждый для себя и каждый о другом, что из того страшного, что они испытали и пережили, нет возврата к жизни и что небо не таит для них более утренней зари в облаках. Что они были когда-то матерью и сыном, они знали и в то же время забыли в чарующем предчувствии вечной ночи.
Лодка неслась без руля и без цели по волнам сквозь сны и дали.
Когда Беата почувствовала, что к ней возвращается сознание, она обрадовалась, что ей даровано было достаточно душевной силы, чтобы оградить себя от окончательного пробуждения. Крепко держась за обе руки Гуго, она перегнулась через край лодки. Когда лодка накренилась, глаза Гуго широко раскрылись, и в них была тень ужаса, в последний раз соединившая его с обычной человеческой судьбой. Беата притянула возлюбленного сына, обреченного на смерть, к своей груди. Понимая, прощая, освобожденный, он закрыл глаза; а ее глаза еще раз впитали вид серых облаков, поднимавшихся в надвигавшейся близости зари, и, прежде чем мягкие волны проникли за ее веки, угасающий взгляд Беаты воспринял последние тени уходящего мира.
