Артур Конан Дойл
Затерянный мир (сборник)
– Лорд Джон Рокстон – хорошо известный спортсмен и путешественник, – сказал председатель. – В то же время в такую экспедицию было бы уместно включить и представителя прессы.
– В таком случае я предложил бы, – сказал профессор Челленджер, – что бы сегодняшнее собрание утвердило кандидатуры обоих джентльменов в качестве лиц для сопровождения профессора Саммерли в поездке, целью которой будет проверка высказанных мной утверждений.
Итак, под общие аплодисменты и веселые выкрики наша судьба была решена. Оказавшись затянутым в людской поток, хлынувший на выход, я продвигался к дверям. В сознании хаотично носились мысли, связанные с невиданными новыми перспективами. Оказавшись на улице, я, словно сквозь туман, различал толпы хохочущих студентов. Откуда-то появилась крепкая рука, размахивавшая тяжелым дождевым зонтом, который обрушивался на головы паясничающих балбесов. Эта экзекуция у многих вызывала приступы еще большего хохота, и лишь несколько пострадавших стонали от боли. Наконец профессор Челленджер пробился к своему электрокару, и карета, чуть вздрогнув отъехала от тротуара, увозя героя дня.
Я шел в свете ярких ртутных фонарей по Ринджент-стрит, поглощенный мыслями о Глэдис и всем том, что ждало меня в недалеком будущем. Внезапно кто-то взял меня за локоть. Я обернулся и увидел перед собой высокого джентльмена, заявившегося вторым добровольцем. В его слегка подернутой иронией взгляде читалось достоинство и закаленное в суровых испытаниях мужество.
– Насколько мне удалось в общем шуме расслышать вы – господин Мелоун? Теперь нам с вами предстоит бежать в одной упряжке. Не так ли? Я живу здесь совсем неподалеку в Олбани. Может быть, зайдете на полчаса. У меня есть о чем с вами поговорить.
Глава 6
«Меня прозвали «Бич Божий»
Лорд Джон Рокстон повернул на Виго-стрит, и, миновав около двух кварталов, мы оказались перед обветшалым парадным многоэтажной, густонаселенной аристократической трущобы. В конце длинного тускло освещенного коридора мой новый знакомый толчком открыл дверь. Войдя, он первым делом нажал кнопку выключателя. Множество электрических ламп, зашторенных оранжевыми абажурами, озаряли просторную комнату теплым освещением цвета живого каминного пламени. Стоя на пороге, я с любопытством разглядывал интерьер, сочетавший элегантную роскошь, с неприхотливым уютом мужественной простоты. Обстановка говорила о материальном благополучии хозяина, человека безусловно обладавшего отменным вкусом, и, в то же время, во всем были заметны небрежность и беспорядок, свойственные жилищу холостяка. На полу были разбросаны меховые шкуры и ярко-цветастые высоковорсые ковры, без сомнения, приобретенные на настоящем восточном базаре. На стенках – повсюду картины и гравюры, которые даже мне, не очень искушенному ценителю, показались весьма редкостными и дорогими. Талантливо исполненные неизвестными мастерами карандашные и акварельные зарисовки из жизни боксеров, балерин, фотографии прославленных жокеев вместе со своими жеребцами чередовались с подлинниками полотен чувственного Фрагонара, баталиста Жироде и поэтично-мечтательного Тернера.
Среди этого богатства по особому выделялись разного рода призы и трофеи, напоминавшие о том, что лорд Джон Рокстон – выдающийся охотник и спортивный рекордсмен нашего времени. Прикрепленные на каминной панели, скрещенные под острым углом весла: одно темно-синее, другое вишневое, говорили об участии хозяина в соревнованиях по гребле ежесезонно проводимых в Леанде и Оксфорде. Подвешенные по соседству боксерские перчатки и фехтовальные шпаги указывали на то, что и в этих видах спорта неутомимому рекордсмену удавалось достичь успеха.
Вверху, почти у потолка, по всему периметру стен, напоминая причудливый архитектурный орнамент, были прикреплены охотничьи трофеи в виде массивных голов диких животных, убитых в разных концах света. Эту удивительную выставку венчал экземпляр белого носорога. Будто с презрением оттопырив губу, с отдельной деревянной панели свисала огромная голова, этого редчайшего обитателя широт Ладо Анклава.
На толстом красном ковре стоял овальный стол с позолоченной каймой в стиле Людовика XV. Его некогда зеркально полированная поверхность черного дерева теперь была варварски осквернена пятнами от бокалов и подстаканников и ожогами от окурков. На столе помещалась серебряная шкатулка для сигар, хрустальный графин с виски и сифон с сельтерской. Хозяин, молча, наполнил бокалы, указал мне на кресло, раскрыл шкатулку и положил передо мной длинную гладкую гавайскую.
Расположившись в кресле напротив, он долго изучал меня своими удивительными, словно задымленными глазами, глазами, излучавшими холодно-голубой свет, словно отраженный в хрустальных водах горного озера. Сквозь сигарный дым я рассматривал знакомые по многим фотографиям черты: резко отчеканенный нос; впалые изможденные щеки; с небольшой проплешиной на темени темно-рыжие волосы; на лихо выдвинутом подбородке аккуратная эспаньолка, завитые кверху гусарские усы. В нем что-то было от Наполеона Шго, от Дон-Кихота и вместе с тем от просвещенного современного англичанина, жителя столицы, не чуравшегося свежего воздуха деревень и лесов, любителя и знатока пород собак и лошадей. Кожу его ровным тоном покрывал глубокий долго выдержанный темно-коричневый загар. Мохнатые черные брови густыми пучками нависали над излучающими холодный свет глазами, отчего общее выражение лица приобретало почти зловещий вид. Впечатление еще усиливалось высоким, изборожденным глубокими морщинами лбом. Худой, но очень крепкого сложения, не смотря на свои шесть с лишним футов, из-за сильной сутулости он казался среднего роста. Таким предстал передо мной сидящий напротив национальный спортивный кумир Англии лорд Джон Рокстон. Покусывая кончик сигары, он откровенно изучал меня своим холодным взглядом. Затянувшееся неловкое для меня молчание, казалось, вовсе не беспокоило его.
– Так-с, – наконец он нарушил тишину. – Не знаю, войдут ли наши имена в историю, но насколько могу судить, мы с вами пока что в нее бесповоротно влипли. Вы со мной согласны, милый юноша?
Он говорил с типичной манерой жителей лондонского квартала Олбани, известной как наречие кокни. Характерным признаком которого является проглатывание отдельных согласных и даже слов. Так от словосочетания «милый юноша» в его произношении осталось лишь «мил – юш».
– Полагаю, что, когда вы входили в актовый зал института, у вас не было даже представления о том, во что для вас обратится обыкновенная научная лекция?
– Ни малейшего, сэр.
– То же самое произошло и со мной. Вить – ка – байт (Видите как бывает)? В общем, мы с вами попали, как кур во щи. Кто бы мог подумать? Еще и месяца не прошло, как я вернулся из Уганды, – за три недели успел лишь снять в Шотландии дом и подписать акт о найме. Как вам это понравится? С экономической точки зрения мои действия, мягко говоря, непоследовательны. Не так ли? Вас, наверное, тоже предстоящее путешествие выбивает из накатанной колеи?
– Пожалуй, нет. Дальние странствия можно рассматривать как неотъемлемую составляющую моей профессии. Я – штатный журналист, – служу в «Вечерней газете».
– Ну да, ну да. Вы об этом уже сегодня упоминали. Кстати, у меня к вам есть небольшая просьба; если вы, конечно, согласитесь помочь.
– С радостью, если это – в моих силах.
– Но здесь есть некоторый риск, даже, можно сказать, опасность. Как вы на этот счет?
– А какого рода опасность?
– Я говорю о Боллингере. Он и представляет опасность. Надеюсь вам хорошо знакомо это имя?
– Совершенно не знакомо.
– Неужели? Мил – юш, на какой планете вы обитаете? В нашей доброй старой державе сэр Джон Боллингер – лучший жокей. В соревнованиях на ровном треке я, пожалуй, могу составить ему некоторую конкуренцию, но в скачке с препятствиями он расправится со мной, как с новичком. Не для кого, увы, не секрет, что в свободное от тренировок время он часто прикладывается к бутылке. Словом, пьет запоями, как говорится, по черному. Он называет это занятие выведением среднего арифметического. Во вторник он впал в белую горячку и с того момента беснуется, как сорок тысяч чертей. Он живет в этом же доме этажом выше. Его комната – как раз над моей. Доктора говорят, что дело плохо. Его обязательно нужно покормить, хотя бы насильно, иначе он попросту умрет от голода. Но сделать это непросто. Он лежит в своей спальне на кровати с заряженным пистолетом в руке, и, когда, кто-то из прислуги постучал к нему в дверь, он истерично завопил, что, если кто-нибудь осмелится войти, то башка наглеца будет продырявлена всеми шестью пулями. Крепкий орешек, ничего не скажешь. Он и в здоровом состоянии – не подарок, а уже в бреду, – сами понимаете. И, как назло, – отличный стрелок; снайпер, можно сказать. В то же время, негоже неоднократного национального чемпиона и лауреата самых престижных призов оставлять на произвол судьбы. Что скажете?
– А что можно сделать?
– Я думаю, что, если мы с вами набросимся, он не успеет среагировать. В самом худшем случае ему удастся в кого-нибудь разок попасть. Ну и что же? Пусть один из нас окажется даже ранен. Тогда второй завершит операцию. Нужно сдернуть чехол с дивана и покрепче им повязать больного. Потом вызовем медиков, они принудительно его покормят через введенную в пищевод трубку. Таким образом, мы спасем парня. Право, он этого заслуживает.
Дело было явно отчаянное, особенно, если учесть, что к нему я совершенно был не подготовлен. Не могу похвалиться особой храбростью. Мое чисто ирландское воображение всегда представляло даже незначительный риск, как нечто роковое. Здесь же опасность была налицо. Но с другой стороны, если уж представлять меня как труса, то правильно будет назвать главным моим страхом страх обнаружить мою трусость в глазах кого бы то ни было. Так я был воспитан. И, наверное, если бы мне пришлось броситься в пропасть, как, судя по историческим хроникам, подчас приходилось поступать воинственным гуннам, чтобы избежать позорного плена, то я бросился бы не из храбрости и героизма, а из панического нежелания жить с клеймом труса. И потому, изо всех сил скрывал свое малодушие перед визитом к беснующемуся алкоголику-снайперу, самым непринужденным тоном, на какой оказался способен, будто каждый день по нескольку раз усмиряю страдающих белой горячкой головорезов, я сказал:
– Хорошо, идемте…
Когда же лорд Рокстон, оттягивая наш визит, стал еще больше распространятся о предстоящей опасности, я с некоторой досадой заметил:
– Что толку сейчас в нашей болтовне? Надо – значит надо. Пошли.
Мы поднялись со стульев. Внезапно, широко улыбнувшись, он дружески похлопал меня по спине своей широкой ладонью и опять усадил в кресло.
– Очень хорошо, мой мальчик. Вы – парень, что надо.
Я удивленно уставился на Рокстона.
– Сегодня с утра я сам произвел уже упомянутую процедуру с бедным Джеком Боллингером, – сказал он. – Он лишь продырявил полу моего кимоно. Слава Богу, что его руки тряслись. Как бы там ни было, мне и двоим санитарам удалось облачить его в смирительную рубашку. Доктора обещают в течение недели поставить славного малого на ноги. Вот, так-то, дружок. Между нами говоря, это путешествие в Америку – очень серьезное для нас испытание, и мне хотелось бы иметь в напарниках человека, на которого можно положиться, как на самого себя. Вы уж не взыщите за то, что я позволил себе вас подвергнуть небольшой проверке, которую вы блестяще выдержали. Конечно понятно, что нужно быть готовым к тому, что нам придется постоянно опекать старика Саммерли. Кстати, вы – не тот ли Мелоун, который будет выступать за ирландцев по регби?
– Скорее всего, пока, лишь запасным.
– То-то мне знакомо ваше лицо. Мне понравилась встреча вашей команды с Ричмондом. Лично вы, на мой взгляд, показали несколько великолепных свободных проходок. Я стараюсь не пропускать ваши игры. Сегодня регби, пожалуй, самый мужественный вид спорта. Однако я пригласил вас не для того, чтобы обмениваться спортивными впечатлениями. Давайте немного потолкуем о нашем теперь общем деле… Где-то у меня здесь был последний «Таймс»? Ага, вот. Тут на первой странице есть расписание движения океанских пароходов. В среду на следующей неделе есть рейс до Пары. И если вы и профессор Саммерли будете готовы, мы сможем отправится на нем. Вас это устраивает? Очень хорошо. С Саммерли я завтра переговорю отдельно. Как у вас обстоят дела с экипировкой?
– Об этом позаботится моя редакция.
– Вы владеете огнестрельным оружием?
– Не лучше, чем рядовой-пехотинец.
– И только-то? Дорогой мой этого явно недостаточно. Да-с, вы, молодые люди, почему-то не придаете стрельбе должного значения. Все вы пчелы без жала. Как же вы будете защищать родной улей, если на него кто-то нападет и из-под вашего носа утащит весь мед? А? Как бы там ни было, человек, отправляясь в Южную Америку, должен быть на «ты» с оружием. Кем бы не оказался профессор Челленджер: расчетливым мистификатором, сумасбродным фанатиком, или, что, скорее всего, великим ученым первопроходцем, в тех краях, куда мы отправляемся, нам придется пережить многое такое, что в Англии никому и не снилось. Какое у вас ружье?
Не ожидая ответа, он подошел к дубовому шкафу и открыл дверцу. Я увидел ружейные стволы, выстроенные в ряд, что напоминало сверкающие серебром органные трубы.
– Сейчас что-нибудь для вас подыщем из моей батареи, – сказал он.
Он вытаскивал одно за другим ружья, открывал затворы, ими щелкал и затем, заботливо похлопывая и поглаживая, как добрая мать – своих детей, аккуратно ставил на место.
– Видите, этот образец называется Блэнд-577. Надежная вещь, смею уверить. Вот этого красавца я сумел одолеть благодаря ему, – он посмотрел на белого носорога. – Успей он проскочить на десять ярдов ближе, и я сам бы сделался одним из трофеев его коллекции.
«Кто смел сказать, что сей свинец
Замешан на крови?
Спасенной жизни он – гонец
И радости любви».
Надеюсь вы знакомы с поэзией Гордона, воспевающего лошадь, ружье и человека понимающего в них толк? А вот – прекрасная штука с телескопической наводкой, модель Блэнд-470. Здесь, между прочим, очень удобное устройство, обеспечивающее выброс отстрелянных гильз с обеих сторон затвора. Прицел, я вам скажу, – отменный. Три года назад мне на пару с этой винтовкой пришлось вступить в схватку с целым полчищем перуанских работорговцев. Бывают в жизни моменты, когда нельзя занимать нейтральную позицию. Иначе навсегда утеряешь человеческое достоинство. Я – воитель – одиночка, в союзе лишь с этой безукоризненной старушкой, – он ласково погладил ладонью винтовку снизу цевья, – наводил панику в рядах приверженцев права рабовладения. Вы вероятно удивитесь, но как противники, так и сторонники допотопных законов сошлись в одном, а именно в том, что прозвали меня: «Бич Божий», хотя имя мое не было зафиксировано ни в одной синей книге. Впрочем, это понятно само собой. Иначе я не имел бы возможности сейчас с вами говорить. Итак, я сделался воином-одиночкой: сам начинал военные действия, сам был и командиром и солдатом, сам же и прекращал сражение. Вот эти маленькие отметки на стволе я всякий раз наносил после того, как отправлял на тот свет очередного негодяя. А вот эту, самую большую, я поставил после того, как в прибрежных заводях реки Путомайо выследил и пристрелил главаря работорговцев Педро Лопеса. Так, а вот эта, по-моему, вам будет в самый раз. – Он вытащил из гнезда изящную посеребренную винтовку. – На прикладе – каучуковая подушка, чтобы смягчить отдачу, прекрасный прицел, пяти-патронная обойма. Словом, можете смело доверить свою жизнь этому оружию.
Вручив мне ружье, он закрыл дверцу шкафа на ключ.
– Кстати, – сказал он, опять присаживаясь в кресло. – Что вам известно о профессоре Челленджере?
– До сегодня я с ним не был знаком.
– Точно так же – и я. Скажите, разве не забавно, что мы оба отправляемся в дальнее плавание, полагаясь на указания едва знакомого человека? Насколько я заметил, он – весьма высокомерный, дерзкий субъект, и не пользуется особой симпатией среди своих ученых собратьев. Каким же образом вы с ним повстречались?
Я вкратце пересказал мои утренние приключения. Рокстон внимательно слушал, затем разложил на столе большую карту Южной Америки.
– Я думаю, что Челленджер не лжет, – сказал он. – Он говорит чистую правду. У меня есть основания так считать, так как хорошо знаю те места. Южная Америка – моя слабость. Если, к примеру, проехать ее в длину от Дарьенского Залива до Огненной Земли, то поймешь, что ничего более чудесного в мире быть не может. Эта страна до сих пор для многих остается за семью замками. А что предстоит ей в будущем, – никто не может даже представить. Я исколесил и исходил пешком за три года почти весь континент. Действительно, в самых разных местах мне часто приходилось слышать удивительные легенды. В основном эти рассказы были многовековыми преданиями индейских племен. А знаете, чем лучше узнаешь Южную Америку, тем больше проникаешься убеждением, что в этих краях возможно все. Местные жители населяют в основном узкие прибрежные долины, а чуть подальше начинается обширная terra incognito, где никогда не ступала человеческая нога. Вот, например, тут, – он орудовал сигарой, как указкой, – на возвышенности Манту Гросу, или вот здесь, где сходятся границы трех государств, можно встретить самое невероятное. Как сегодня уже говорил Челленджер, бассейн Амазонки превышает 50 000 квадратных миль. На этой огромной площади расположились непроходимые тропические леса. Гигантские стволы и лианы производят впечатление леса-великана. Впрочем, это – так и есть. Расстояния здесь такие, что, очутись, например, с вами вдвоем в бразильских джунглях, мы бы могли при этом быть друг от друга отдалены дистанцией равной той, что лежит, скажем, между Шотландией и Константинополем. Когда наступают сезоны дождей, уровень воды в Амазонке поднимается по меньшей мере футов на сорок и кругом возникают непролазные топи. В таких краях только и ожидать всевозможных тайн и чудес. Может быть, нам и посчастливится некоторые из них разгадать. Почему бы нет?
К тому же, – лорд Рокстон улыбнулся довольной улыбкой, – там постоянно придется рисковать жизнью, а мне, как закаленному спортсмену, ничего другого и не надо. Я, как старый шар для игры в гольф: белый лак с меня давно облупился, а потому можно не боятся царапин. Риск, опасность и все прочее, мил – юш, придает нашей жизни особую прелесть и пикантность. Мы чересчур разбаловались, изнежились, привыкли к городскому комфорту. Честно говорю, сытое, благоустроенное существование – не по мне. Дайте мне оружие, широкий простор, и я отправлюсь на поиски того, что заслуживает быть найденным. Чем только мне не приходилось заниматься: воевал, летал на аэроплане, участвовал в скачках. Но охота на невиданных чудовищ, которые могут лишь привидеться в бреду тропической лихорадки, – это – нечто совсем новое. Не так ли?
Он весело рассмеялся.
Наверное, я чересчур увлекся описанием моего нового знакомого, но нам предстоит много времени провести вместе, и поэтому мне хотелось бы передать мои первые впечатления об этом человеке, как можно шире: не обходя вниманием особенности и нюансы его характера, мышления, речи.
Время однако, близилось к полуночи, а мне еще предстояло отвезти в редакцию отчет о заседании. Лишь эта необходимость в конце концов, заставила меня проститься с лордом Рокстоном. Я пожелал ему доброй ночи, а он все сидел в красноватых лучах заабажуренной лампы, скрупулезно смазывая затвор своего любимого ружья и счастливо улыбался, видимо, раздумывал о предстоящих в скором времени необыкновенных приключениях. В это мгновение я подумал, что если нам придется столкнуться с опасностями, то, пожалуй, во всей Англии мне не найти более храброго и надежного спутника, чем лорд Рокстон. Как ни был я утомлен событиями этого удивительного дня, я еще долго сидел с редактором отдела новостей Мак-Ардлом, подробно объясняя ему ситуацию. В конце беседы он нашел, что принесенная мною информация достаточно интересна, чтобы назавтра представить ее главному редактору сэру Джоржу Бомонту. Мы решили, что рассказывать о предстоящих приключениях я буду в форме писем, отправляемых с места событий на имя Мак-Ардла, которые будут по мере их поступления перепечатываться в газете, или в конце всего путешествия, собранные в единый фолиант, выйдут специальным изданием. В этом предстояло еще получить согласие профессора Челленджера. Нам, ведь, пока не были известны те «оговорки», с которыми он намеревался предоставить нам напутственные указания.
Связавшись с профессором по телефону, мы поначалу не услышали ничего, кроме его обычных эскапад в адрес прессы. Однако, в конце беседы он прибавил, что, если мы ему сообщим рейс, с которым намерены отплыть, то он прибудет в порт перед отправлением корабля и передаст в наше распоряжение сведения, которые он сочтет нужными.
Позвонив вторично, мы вообще не добились никакого ответа, если не считать растерянной просьбы миссис Челленджер не беспокоить ее супруга, так как он и без того рассержен, дальше – некуда.
Ну и, наконец, когда мы позвонили в третий раз, то в трубке раздался непонятный треск, после которого с центральной телефонной станции нам сообщили, что аппарат господина Челленджера сломан; после этого пытаться возобновить связь с профессором уже было бессмысленно.
А теперь мои терпеливые читатели, я больше не имею возможности обращаться непосредственно к вам. Отныне продолжение моего рассказа можно (если, разумеется, оно когда-нибудь до вас дойдет) узнать из материалов «Вечерней газеты».
Я вручаю Мак-Ардлу подробный отчет обо всех событиях, предшествующих одной из самых удивительных в мире экспедиций, и, если я не вернусь, вы сможете, по крайней мере, узнать, как все начиналось. Сейчас дописываю свои заметки в блокноте, находясь в каюте парохода Франциск. Скоро лоцман заберет его с собой и передаст господину Мак-Ардлу. В завершение, пока блокнот еще не закрыт, опишу одну сценку, которая, видимо, останется последним моим воспоминанием о родных берегах.
Поздняя весна. Сырое, туманное утро. Моросит колючий, холодный дождь, вдоль набережной движутся три мужских фигуры в прорезиненных глянцевых макинтошах. Мы направляемся к трапу океанского парохода, на котором уже развивается синий флаг. Впереди носильщик катит вместительную тележку, до отказа забитую чемоданами, тюками, и зачехленными ружьями. Вся долговязая фигура с понурой головой профессора Саммерли выражает уныние. Он движется неуверенно, волоча ноги, словно раскаивается в том, что решился ехать.
Лорд Джон Рокстон шагает твердым, уверенным шагом. На нем – охотничья шапка с козырьком и широкое кашне. Его тонкое подвижное лицо светится восторгом. В отношении меня смело можно утверждать то же самое. Ведь наиболее неприятная часть моего путешествия: предотъездные хлопоты, грусть от расставания с родными и друзьями остались позади. До трапа осталось совсем немного, когда сзади мы услышали мужской голос. Обернувшись, я увидел нас настигавшего профессора Челленджера. Лицо его раскраснелось. Он тяжело дышал.
– Покорнейше благодарю! – сердито пыхтел он. – Но, совершенно, не намерен лезть на пароход. У меня к вам всего несколько слов. А их можно сказать и здесь. Пожалуйста, не вздумайте только, что я считаю себя чем-то вам обязанным, за то что вы решились отправиться в эту поездку. Имейте в виду, мне – это совершенно безразлично. Истина – всегда истина, и отчеты о ваших наблюдениях никак на нее не повлияют. В лучшем, или, если угодно, худшем случае, они лишь разожгут страсти у малообразованных обывателей. Нужные вам сведения и указания направления находятся в этом конверте. Он, как видите, запечатан. Вскройте его по прибытию в город Манаос на Амазонке, но не раньше того времени, что обозначено на конверте. Тут указан день и час. Взываю к вашей порядочности и надеюсь, что это условие вы исполните в точности. Господин Мелоун, я не намерен больше вас ограничивать в передаче корреспонденции. Ведь целью вашей поездки является правдивое освещение фактов. Однако требую от вас, чтобы вы не указывали точных географических координат местности, в которой окажетесь. И воздержитесь от публикации отчета о вашей экспедиции до возвращения в Англию. Прощайте, сэр. Вам удалось немного смягчить мою неприязнь, к недостойной профессии, представителем которой вы, к сожалению, являетесь. Прощайте, лорд Джон. Понимаю, что чисто научная сторона дела, вряд ли вас заинтересует. Думаю, однако, что у вас будет возможность в тех краях прекрасно поохотится. А потом в «Охотничьей газете» появится необыкновенный рассказ о том, как вам удалось подстрелить диморфодона. Прощайте и вы, уважаемый коллега Саммерли. Если ваша натура еще не закостенела настолько, что вы разучились воспринимать новое (честно говоря, в этом как раз у меня есть сомнения), то в Англию вы вернетесь, значительно поумнев!
Выпалив на одном дыхании всю эту тираду, он резко развернулся и зашагал прочь. Минуту спустя, я стоял на палубе и видел, как он торопливо шел к поезду.
Итак, – мы уже в Ла-Манше. Прозвенел колокольчик. Это – сигнал, что нужно отдавать письма лоцману. Сейчас он покинет борт парохода и вернется на берег.
А теперь, как говорится:
«Несись, мой челн, по воле волн!»
Храни нас, Господь! Всех: и тех, кто остался на суше, и тех, кто надеется вернуться домой.
