Артур Конан Дойл
Приключение второго пятна
Я полагал, что «Приключение в Эбби-Грейндж» будет последним из расследований моего друга мистера Шерлока Холмса, о котором я поведаю публике. Это мое решение объяснялось не отсутствием материала для рассказа – у меня имеются заметки о сотнях дел, про которые я ни разу даже не упоминал, – и отнюдь не угасанием интереса со стороны моих читателей к поразительной личности и уникальным методам этого необыкновенного человека. Истинная причина заключалась в нежелании мистера Холмса, чтобы публикации о его триумфах продолжались. Пока он занимался своей профессиональной деятельностью, описание его успехов имело для него некоторую практическую ценность, но с тех пор, как он навсегда покинул Лондон и занялся изучением пчел и пчеловодства среди сассекских холмов, всякая известность стала ему ненавистной, и он безоговорочно потребовал, чтобы его запрет соблюдался свято. Только когда я напомнил ему про мое обещание, что в надлежащее время «Приключение второго пятна» будет непременно опубликовано, а также указал на желательность того, чтобы эту длинную серию эпизодов завершило самое значимое из международных дел, ему поручавшихся, мне наконец-то удалось получить его согласие на то, чтобы всемерно тактичный отчет о произошедшем все-таки был предложен вниманию публики. Если в изложении событий кое-какие подробности я оставлю неясными, читатели без труда поймут, что у моей сдержанности есть основательная причина.
Итак, в год и даже десятилетие, которые останутся неназванными, как-то осенью во вторник утром нашу скромную гостиную на Бейкер-стрит почтили своим присутствием два визитера, известных всей Европе. Один, худощавый, с римским носом, с орлиными глазами и доминирующий над всем и вся, был не кто иной, как достославный лорд Беллинджер, дважды премьер-министр Великобритании. Другой, темноволосый, с правильными чертами лица, безупречно элегантный, далеко еще не пожилой и одаренный как телесной, так и духовной красотой, был достопочтенный Трелони Хоуп, секретарь по европейским делам, принадлежащий к самым видным государственным деятелям страны. Они сидели бок о бок на нашем заваленном бумагами диванчике, и по встревоженному и усталому выражению их лиц было нетрудно понять, что привело их сюда дело самой неотложной и огромной важности. Худые, в синих прожилках руки премьера крепко сжимали слоновой кости ручку его зонтика, и он мрачно поворачивал свое аскетическое лицо с впалыми щеками от Холмса ко мне и обратно. Секретарь по европейским делам нервно подергивал себя за усы и играл брелоками на часовой цепочке.
– Едва я обнаружил мою потерю, мистер Холмс, нынче утром в восемь часов, то незамедлительно поставил в известность премьер-министра. И по его предложению мы вместе приехали к вам.
– Вы сообщили в полицию?
– Нет, сэр, – сказал премьер-министр с той мгновенной категоричностью, которой славился. – Мы этого не сделали, и об этом не может быть и речи. Поставить в известность полицию в конечном счете означает поставить в известность публику. А именно этого мы особенно хотели бы избежать.
– И почему, сэр?
– Потому что документ этот имеет такую колоссальную важность, что его опубликование могло бы привести – и скажу даже, почти наверное привело бы к опаснейшему европейскому кризису. Не будет преувеличением сказать, что на карту поставлены мир или война. Если его возвращение не будет осуществлено в полнейшей секретности, то его вообще нет смысла возвращать, так как цель похитителей – именно предать его гласности.
– Понимаю. А теперь, мистер Трелони Хоуп, я буду весьма вам обязан, если вы со всей точностью опишете мне обстоятельства, при которых документ исчез.
– Это не потребует многих слов, мистер Холмс. Письмо – потому что это было письмо от иностранной влиятельной особы – пришло шесть дней назад. Важность его настолько велика, что я ни разу не оставил его в моем служебном сейфе, а забирал его с собой в мой дом на Уайтхолл-Террас и прятал у себя в спальне в запертой дипкурьерской вализе. Оно было там вчера вечером. В этом я уверен. Собственно, переодеваясь к обеду, я открыл вализу, и документ был внутри. Сегодня утром он исчез. Вализа стояла на туалетном столике возле зеркала всю ночь. Сплю я очень чутко, как и моя жена. И мы готовы поклясться, что ночью никто не мог войти в комнату. Тем не менее повторяю: письмо исчезло.
– В котором часу вы обедали?
– В половине восьмого.
– Сколько времени прошло, прежде чем вы легли спать?
– Моя жена отправилась в театр. Я ждал ее возвращения. К себе в спальню мы поднялись в половину двенадцатого.
– Значит, четыре часа вализа оставалась без присмотра?
– Никому не разрешается входить в эту комнату, кроме горничной для утренней уборки, моего камердинера и камеристки моей жены. И он, и она – преданные слуги и служат у нас уже давно. К тому же ни он, ни она никак не могли узнать, что в моей вализе есть что-то кроме обычных министерских бумаг.
– Кому было известно о существовании письма?
– В доме – никому.
– Но, полагаю, ваша супруга знала?
– Нет, сэр, я ничего не говорил жене, пока не хватился письма утром.
Премьер одобрительно кивнул.
– Мне давно известно, сэр, сколь высоко ваше чувство долга перед обществом, – сказал он. – Я убежден, что секрет такой важности будет превалировать над самыми тесными семейными узами.
Секретарь по европейским делам поклонился.
– Вы совершенно правы, сэр. До нынешнего утра я ни единым словом не упомянул моей жене про этот секрет.
– А не могла она догадаться?
– Нет, мистер Холмс, догадаться она никак не могла, как и кто-либо еще.
– Пропадали ли у вас какие-либо документы раньше?
– Нет, сэр.
– Кто в Англии все-таки знал о существовании письма?
– Каждый член кабинета был извещен о нем вчера, однако клятва хранить все в тайне, которая дается перед каждым заседанием кабинета, была подкреплена внушительным предупреждением из уст премьер-министра. Господи, только подумать, что несколько часов спустя я сам его потерял! – Спазм отчаяния исказил его красивое лицо, и он вцепился пальцами в волосы. На мгновение мы увидели подлинного человека – импульсивного, пылкого, крайне чувствительного. Тут же аристократическая маска вернулась на место. – Кроме членов кабинета, есть двое или, возможно, трое министерских чиновников, знавших о письме. И больше никто в Англии, мистер Холмс, уверяю вас.
– А за границей?
– Полагаю, за границей его никто не видел, кроме писавшего. Я полностью убежден, что его министры… что он не воспользовался официальными каналами.
Холмс ненадолго призадумался.
– Теперь, сэр, я вынужден спросить вас, что более конкретно содержало письмо и почему его пропажа грозит иметь столь важные последствия.
Государственные мужи быстро переглянулись, и мохнатые брови премьера сошлись на переносице.
– Мистер Холмс, конверт длинный, узкий, голубой. На нем печать из красного сургуча с оттиском льва, подготовившегося к прыжку. Оно подписано крупным властным почерком…
– Боюсь, сэр, – сказал Холмс, – что как ни интересны, ни существенны эти детали, мои расспросы касаются сути дела. Что содержало письмо?
– Это государственная тайна крайней важности, и, боюсь, открыть ее вам я не могу, да и не вижу в этом надобности. Если с помощью талантов, какими вы, по слухам, наделены, вам удастся отыскать конверт, который я описал, со вложением, вы хорошо послужите своей стране и получите любую награду, которую мы можем предложить.
Шерлок Холмс с улыбкой встал.
– Вы двое – самые занятые люди в стране, – сказал он, – и в моей скромной роли у меня тоже много неотложных обязательств. Крайне сожалею, что не смогу помочь вам в этом деле, но продолжение нашей беседы будет только напрасной тратой времени.
Премьер вскочил с тем быстрым яростным блеском в глубоко посаженных глазах, который ввергал в трепет кабинет министров.
– Я не привык… – начал он, но совладал с гневом и снова сел.
Минуту, если не больше, мы все просидели в молчании. Затем старый политик пожал плечами.
– Нам придется принять ваши условия, мистер Холмс. Без сомнения, вы правы и с нашей стороны неразумно ожидать, что вы что-либо предпримете, если мы полностью вам не доверимся.
– Согласен с вами, сэр, – сказал более молодой политик.
– Ну, так я расскажу вам все, полагаясь на вашу честь и честь вашего коллеги, доктора Ватсона. Могу также воззвать к вашему патриотизму, так как не представляю себе худшего положения, в каком может оказаться наша страна, если это дело получит огласку.
– Вы можете вполне на нас положиться.
– Так вот: письмо это от некоего иностранного монарха, задетого недавними колониальными успехами нашей страны. Написано оно было второпях и исключительно по его собственной инициативе. По наведении справок выяснилось, что его министры ничего про все это не знают. В то же время написано оно, к несчастью, в такой несдержанной манере, а некоторые фразы настолько провокационны, что опубликование его, без сомнения, приведет к огромному возмущению в нашей стране. Кипение страстей достигнет такого накала, сэр, что, говорю без колебаний, не пройдет и недели после его опубликования, как наша страна будет ввергнута в страшную войну.
Холмс написал имя на листке бумаги и отдал листок премьеру.
– Совершенно верно, это он. И вот его письмо – письмо, которое вполне может знаменовать трату сотен миллионов и обойтись в сотни тысяч человеческих жизней, это письмо пропало столь необъяснимым образом.
– Вы известили пославшего?
