Артем Шейнин
Десантно-штурмовая бригада. Непридуманный Афган
Эпизод восьмой. Термез
До армии оставалось уже меньше года.
Но оказаться совсем рядом с Афганистаном мне пришлось намного раньше.
Причем «рядом» в буквальном, физическом смысле.
После Краснодарского края, где я был до конца сентября, вернулся на неделю домой, а потом снова укатил в другую экспедицию. На сей раз в Узбекистан, в Термез. Там предстояло работать на раскопках буддистского храмового комплекса XII–XIII веков.
Это было интересно само по себе. Но еще интереснее было то, что располагался этот объект, входящий в список памятников, охраняемых ЮНЕСКО… на территории погранзаставы.
Неделя, проведенная в Москве, ушла как раз на оформление допуска в погранзону. Меня удивило, с какой серьезностью этот допуск выписывали.
Только оказавшись в Термезе я понял, до какой степени мы окажемся в глубине погранзоны: наш объект располагался почти вплотную к колючей проволоке. За ней, метров через 200, – река, Сурхандарья. А другой берег был уже Афганистаном.
То есть, «отливая» в перерыве на колючку, я фактически «целился» в него. Это было забавно. И символично…
Я приблизился к Афганистану уже на расстояние взгляда.
Но символичным в смысле моего будущего было не только это.
Дело в том, что помимо расположения на территории заставы, в закрытой зоне, дополнительной «особенностью» этого памятника ЮНЕСКО было то, что располагался он в той части заставы, которая являлась… стрельбищем.
То есть холм, под которым находился храмовый комплекс, стоял у самой колючей проволоки, а перед ним располагались всевозможные мишени. И стрельба велась аккурат в направлении холма. А он являлся естественным «пулеуловителем».
Поскольку прерывать на месяц процесс боевой подготовки никто не собирался, то стрельбы проводились с положенной регулярностью.
Поскольку происходили они днем, пережидать их нам приходилось прямо на рабочем месте. За некоторое время до начала стрельб прибегал солдатик, сообщал, что скоро начнут, и мы укрывались за холмом. А со временем, по мере продвижения раскопок, стали спускаться в пещеры.
Стреляли одиночными и очередями, из автоматов и чего-то помощнее.
Поскольку, видимо, не все воины-пограничники были отличниками боевой подготовки, довольно много пуль со свистом летело и через холм, и по сторонам от него.
Так я впервые узнал, что такое свист пуль, летящих в твою сторону.
Я знал, что стреляли не по нам, но ощущение порой было не из приятных.
Судьба потихоньку продолжала готовить меня к скорому уже будущему.
До армии осталось полгода…
Эпизод девятый. Прыжки
В феврале 1983-го меня наконец отправили на прыжки. К тому времени я уж даже немного начал волноваться, не передумал ли военком.
Не решил ли в наказание «кинуть» меня с ВДВ.
Я же не понимал, что стоит за кодом 209 (б)…
Успокоенный, на 10 дней отправился в Волосово Чеховского района Московской области. Там находился один из аэродромов ДОСААФ.
Про сами прыжки рассказывать подробно не буду, не об этом сейчас.
Хотя, конечно, ощущения от прыжков с парашютом незабываемые.
Особенно от второго и третьего. Первый просто растворился в адреналине и восторге.
Получилось так, что прыгал я первым из 9 человек. И один…
Сирена…
– Встал!
Сирена…
– Пошел!
121, 122, 123. Кольцо, купол, «рыжая»….
Помню только, что пел во все горло, убедившись, что раскрылся купол. И чуть не забыл выдернуть эту самую «рыжую» стропу, чтобы не раскрылся еще и запасной парашют.
А вот голова так и не закружилась, даже при отделении от самолета…
Еще помню, как скорее хотелось каждый раз прыгнуть, чтобы избавиться от давившего на плечи тяжелого парашюта. Даже страх отступал.
Было холодно, и нам выдали теплые штаны и бушлаты – не повернешься…
Через полгода все то же самое повторится в Фергане. С той только разницей, что там скорее хотелось прыгнуть из-за жары.
В эти десять дней нам, присланным по линии ДОСААФ курсантам, инструкторы устроили некое подобие армии – подъем, зарядка, пробежка в морозной тьме.
Порой задалбывало и постоянно хотелось есть…
Запомнилась фраза нашего инструктора, Гены Желтова, сказанная, видимо, в том смысле, что здесь – это все цветочки:
– Вот в войсках вас научат Родину любить.
Потом я много раз сталкивался с тем, что в армии это выражение – синоним «гонять до потери сознания». Забавно…
Ну, в общем, да, научили, на всю жизнь… И спасибо «войскам»…
Жили мы в здании казарменного типа – двухъярусные койки в несколько рядов в огромном помещении без перегородок.
Правда, человек 20, и я в их числе, оказались в кубрике поменьше.
В большую часть казармы мы особо не ходили – вроде незачем.
Все равно все чужие. С кем познакомился – с тем и общаешься…
Да и в казарме мы оказывались, когда единственной мыслью было только заснуть поскорее. От холода, непривычной еды и обстановки умаивались сильно. Через пять минут уже только посапывание было слышно отовсюду.
Где-то там, в этом огромном, уставленном двухъярусными кроватями зале, через стенку от меня, спят и Саня Пахоменко, и Олег Никулин, и Валера Мищенко, и Петя Еремеев. И еще многие пацаны, с кем уже совсем скоро мы окажемся вместе в одном взводе, в одной роте и в учебке в Фергане и в 56-й ДШБ в Афганистане.
Кто-то скоро станет ненадолго моим товарищем. Кто-то – навсегда другом.
Мы уже совсем рядом, мы уже почти встретились.
Мы уже вместе идем по одной дороге, в одном направлении.
Туда, откуда кому-то из нас не суждено возвратиться…
Перед отъездом из Волосова, вручив нам значки и удостоверения парашютиста-разрядника, Гена как-то неожиданно посуровеет и скажет:
– А кто-то из вас попадет в Афган. Удачи, мужики…
Не знаю, что имел в виду наш инструктор. Какую удачу…
Тогда не знал, не понимал и не думал об этом.
Ведь для меня главной удачей как раз и было оказаться «там».
Эпизод десятый. Вася – «афганец»
До призыва оставалось всего ничего.
12 апреля меня вызвали в военкомат и вручили повестку на 23-е.
Как говорится, «с вещами». Пошел обратный отсчет дней – 10, 9, 8, 7…
А 14-го я получил еще одно «напутствие» судьбы в лице «афганца».
Причем в некотором смысле пришлось «повоевать» с ним плечом к плечу.
На этот день у нас с одноклассниками было намечено важное мероприятие.
А именно – драка в кафе, располагавшемся в здании кинотеатра «Октябрь».
Вкратце суть дела заключалась в следующем. За две недели до этого наша компания отправились туда отмечать день рождения двоих наших. Затея эта мне не нравилась с самого начала, потому как была чистой провокацией и вызовом – кинотеатр находился на территории, где «шишку держали» так называемые «Трубники», а мы считались со «Смоленки».
Противостояние было давним, и никто уже не знал, с чего начавшимся. Но, как часто бывает в подобных случаях, тем более непримиримым. Хотя, казалось бы, всего-то через проспект Калинина перейти…
Все последовавшее было настолько предсказуемо и неизбежно…
Нас сразу «заметили», не прошло и часа – задели, мы ответили, и… понеслось.
Поскольку местных было в разы больше, Капа, в первые же минуты «нападения», применил «психологическое оружие» – в голову одного из местных «вождей» полетела «навесиком» тяжеленная деревянная табуретка.
«Вождь» рухнул, и, воспользовавшись замешательством атакующих, мы бросились в «прорыв» в сторону выхода. Поскольку натиск наш был сосредоточенным и целенаправленным, в результате «прорыва» противнику был нанесен чувствительный урон, тогда как наши «потери» – относительно небольшими. В общем, вполне рядовой инцидент, каких между «смоленскими» и «трубниковскими» происходило множество.
Было одно «но». Вырубленный «вождь» противника оказался в больнице.
Весть об этом широко разнеслась по окрестностям, и «трубниковским» ничего не оставалось, как вызвать наглецов на «матч-реванш».
Никогда не любил эти бессмысленные и беспощадные развлечения и по возможности всегда от них уклонялся – драться «от скуки» казалось мне идиотизмом. Мне-то всегда было чем заняться…
Но тут о том, чтобы «отлынить», не могло быть и речи.
Подготовка к «походу» была пугающе серьезной. Мало того что был задействован полный состав нашей школьной компании, человек 15, так еще каждый привлекал максимальное количество «бойцов» со стороны.
Половина наших ребят уже учились в институтах. И за год учебы там то же сформировались довольно дружные компании. Как ни странно, среди студентов желающих помахаться то же нашлось немало.
Уж как их «идеологизировали» наши, не знаю, но собралось человек 30.
Одним из «наемников» со стороны оказался Лехин однокурсник.
– Вася, мой однокурсник, десантник, служил в Афгане.
После этого представления вся эта дурацкая затея обрела для меня смысл.
Все время, пока мы «сосредотачивались перед выдвижением» во дворе перед школой, я старался по максимуму расспросить Васю о службе.
От него я впервые услышал слово «Гайжюнай» – там Вася был в учебке.
Меня немного расстроили его слова, что, кому учиться на механика-водителя или оператора-наводчика БМД, а кому – на командира отделения или разведчика, в Гайжюнае решают «как бог на душу положит».
С техникой я никогда «не дружил», и оказаться за рычагами БМД было бы для меня совсем печально. Пушка еще туда-сюда, хотя то же не очень вписывается в мои представления о службе в ВДВ, навеянные фильмом «В зоне особого внимания»…
Еще одно незнакомое слово – Баграм. Там стоял Васин парашютно-десантный полк…
На меня уже почти повеяло суровым афганским ветром, я уже почти погрузился в атмосферу засад и колонн…
И тут настало время «выдвигаться» нам самим.
Нас прервали мои боевитые друганы:
– Лопух, хорош грузить Васю, не для того собрались!
– Ну, это кто как. Мне это в сто раз важнее, чем ваши «казаки-разбойники».
– Ладно, пошли. Там договоришь, если успеешь, вояка.
Федор иронично улыбается – понимает, что «там» будет не до разговоров.
Местом для «реванша» был избран тот же бар «Октябрь».
К моему удивлению, несмотря на очередь желающих у входа, нас мелкими группками запускают в бар без очереди.
Капа с Федором что-то там говорят на входе. Похоже, сегодня все посетители в этом баре «не случайные».
Пока сидим за столиком, Вася успевает показать свой военный билет.
В графе «Участие в боевых действиях» написано об участии в боях с бандформированиями. Где – не сказано.
В графе награды – медаль «За боевые заслуги».
Мой военник тоже при мне – паспорт уже забрали в военкомате.
Только у меня пока все странички чистые…
Я смотрю на него как на пришельца с планеты, куда мечтаю попасть. Человека, который УЖЕ прожил то, о чем я только мечтаю…
Мне столько хочется спросить.
Но тут началось…
В горячке схватки я теряю его из виду. Нас все больше и больше оттесняют друг от друга. Драка распространилась уже на оба этажа и туалеты.
Постепенно она начинает все больше напоминать кадры из мультфильма «Маугли», когда волки поодиночке дерутся с толпой «рыжих собак». Нас меньше…
Не знаю, чем бы закончилось это «сражение», если бы не раздавшиеся крики:
– Менты, шухер!
Приезд ментов – как засуха в пустыне. Все схватки быстро утихают, и обе стороны дружно бросаются наутек. Впрочем, некоторые «локальные стычки» тут же вспыхивают вновь в сквере за кинотеатром и в ближайших дворах.
Но ментов, видно, понаехало немало, и постепенно дерущихся разгоняют.
Самое удивительное, что драка, длившаяся, как мне казалось, бесконечно долго, на самом деле заняла считаные минуты…
Когда через некоторое время мы собрались в одном из «наших» дворов уже на Смоленке, чтобы обсудить итоги «битвы», Васи там уже не было.
Так я и не успел больше ничего узнать про Афганистан на гражданке.
Эхо той «схватки» оказалось долгим.
Через год Руслан, служивший в Дагестане, напишет мне, что от одного «молодого» из Москвы услышал «легенду» про «погром, устроенный в апреле 84-го в баре «Октябрь» двумя соперничающими группировками.
Но через год все это будет от меня уже так далеко.
Я уже сам узнаю все, о чем не успел расспросить у «афганца-Васи».
Правда, по-прежнему не перестану удивляться, как долго всегда тянется время во время «схватки». Хотя на самом деле длится она порой считаные секунды…
Только и «схватки», и противники будут уже совсем другие.
И в той жизни потеряет смысл все бывшее важным и значимым в прежней.
До начала этой жизни осталась всего неделя…
Эпизод одиннадцатый. Проводы
– Ну-ну, попутного ветра, Лопух. Стране нужны герои!
Этот разговор у нас с ним вечный. Капа строит из себя циника, но я-то знаю, что в душе он просто завидует мне. У него проблемы со зрением, и попадет он куда-нибудь в связь или стройбат.
И Руслан, и Валера, и Димка тоже нередко подтрунивают надо мной, подпевая Капе. Но через полгода все они напишут рапорта в Афганистан.
Как и еще многие наши одноклассники и ровесники писали тогда.
И никого из них туда не отправят: как оказалось, стране НЕ нужны были герои.
Просто, в отличие от них, у меня есть какое-то предчувствие…
Именно предчувствие, не уверенность…
Я пытаюсь сейчас, рассказывая все это, передать, откуда, как мне кажется, оно проистекало.
Ладно, ждать уже совсем немного. А сейчас мы с Капой идем за «бухлом» в знаменитые «Три ступеньки».
«Бухла» нужно много и разного.
Сегодня суббота, 21 апреля. Завтра мои проводы.
Собственно, начинаются они сегодня – в школьной столовке дискотека.
Ведет ее наш одноклассник, Арам, и потому мы, выпускники 83-го года, здесь по-прежнему желанные гости. Хотя и обязанные соблюдать общие правила.
Но сегодня все по-другому.
Дежурный педагог, математик Фунт, «не видит» сумок с «красным».
«Не замечает», как потихоньку затуманивается взгляд не только у нас, но и у некоторых нынешних десятиклассников, которые «корешатся» с нами.
У нас дружный класс, и наши первые проводы школа запомнит надолго.
А я – навсегда.
Сколько живу, буду помнить «подарок», который сделали мне тогда ребята.
Арам объявил, что в понедельник я ухожу и эта песня для меня.
Выключил свет в зале, оставил только прожектор.
И поставил «The Soldier of Fortune», мою любимую песню «Deep Purple».
Любимую с тех пор навсегда.
Мы с Женькой забрались на стол и начали танцевать.
Капа, Федор, Гаврюха, Димка, Славик, Валера, Руслан, Серега, Вовка и Леха подняли столик на плечи и так и держали до конца песни.
Арам высветил нас с Женькой прожектором, а мы танцевали, пили из горла шампанское на глазах у учителей и целовались на глазах у всех…
Уже нет в живых Капы, Гаврюхи, Димки. Редко приезжает из Америки Арам. Не особо часто видимся и мы, все остальные.
Но в тот вечер мы были братьями.
И в тот момент, когда на плечах своих друзей под звуки «Солдата удачи» я обнимал свою любимую, мое предчувствие стало почти уверенностью…
Так незабываемо и романтично я и простился с гражданкой.
Сами проводы почти не помню. С субботы мы уже не останавливались.
И к вечеру воскресенья я был уже вообще никакой.
Пожалуй, только две вещи прочно запечатлелись в голове.
В начале апреля я записал последнюю бобину для магнитофона.
«Альфа» была тогда одной из самых модных групп, только появившейся.
Самой популярной была их песня на стихи Есенина «Я московский озорной гуляка…» Но на проводах меня «пробил» «Шторм»:
Шторм,
Волна за волной,
Шторм,
И паруса вой,
Но приказ есть дойти,
И нет другого пути…
В моей пьяной башке эти строчки отпечатались навсегда.
Дошли… Не все вот только…
Но мы, мы должны победить Иначе —
для чего на свете рождены?..[2]
Я знал, я чувствовал, что это были слова про то, что ждало меня впереди.
Если бы я знал, сколько раз и в каких ситуациях будут звучать у меня в голове эти слова в следующие два года…
Второе, чем отложились в голове проводы, – стол, уставленный мамиными беляшами, пирожками, запеченным мясом, тортом «День и ночь». Моей любимой едой. Которую я так и не поел в ту ночь, – только пил…
И запомнилось-то все лишь потому, что целый год этот несостоявшийся праздник живота будет являться мне в голодном бреду молодого солдата. Как можно оставить нетронутой СТОЛЬКО еды?! ТАКОЙ еды!!!
Но эти «кошмары» всплывут в голове позже.
А пока актуально только выпить.
Сегодня ночью во многих домах Москвы проводы.
Проводы тех, кто уже этим утром станет командой 209 (б).
Кто-то прощается на два года. Кто-то навсегда…
Где-то в Тушине пьют за Валеру Мищенко.
Где-то на Соколе – за Петю Еремеева.
Где-то на Рязанке – за Олега Никулина.
А в Пушкино – за Серегу Сергеева.
Где-то на Авиамоторной второй раз в жизни пьет и впервые в жизни напивается Саня Пахоменко. Он спортсмен – ему это вообще ни на кой.
Но – надо. Проводы…
Гуляем всю ночь…
Никто не расходится. Утром к 8.00 в военкомат.
Спать уже не имеет смысла. Пить больше нет сил.
Все тосты произнесены, все слова сказаны.
Пьяный ночной кураж сменяет похмельная утренняя тоска…
Магнитофон уже никто не слушает, но никто и не выключает – доигрывает до конца трехчасовая катушка. В самом конце «дописка» – Михаил Гулько.
«Поручик Голицын» и еще пара «эмигрантских» песен.
Никогда не любил особо этот жанр, дописал, чтобы пленка не пропадала…
Но одна песня в апреле 84-го крутилась у меня часто…
Бегут весенние ручьи,
И солнце в них купает ноги,
А мы сегодня все спешим,
Мы проклянем свои дороги…
Все, пора…
Друзья вываливают на лестничную клетку.
В прихожую выходит сонный пятилетний брат Лешка.
Тетка выносит на руках грудного Гришку – всю ночь терпел нас, бедняга…
Когда-то теперь я вернусь в эту старую прихожую нашей коммуналки?..
Да вернусь, вернусь. Два года всего…
Выхожу на лестницу, а из комнаты – Гулько, на прощание:
Ой ты, синее небо России,
Ухожу, очарован тобой,
А березки, как девки босые,
На прощанье мне машут листвой.
Как добрались до военкомата – не знаю. Шел вроде сам, но себя не помню.
Все выпитое за ночь разом ударило в голову…
Не знаю, почему так тянет выпить на проводах.
Напиться на два года цели нет – выпить я могу, но могу и не пить.
Страха особого я не испытывал, так что заливать вроде нечего.
И тоски вроде нет никакой – я ж хочу служить.
Да нет, все-таки тоска…
Я пойму это около военкомата, когда из окна отъезжающего автобуса на секунду увижу сквозь пьяную пелену на глазах растерянное мамино лицо. Поймаю ее беспомощный, тревожный взгляд.
Вот оно… вот то, что пытаешься залить, заглушить, загнать в глубь сознания.
И тут оно вырвалось оттуда на секунду, на мгновение…
Мама, мамочка, я не успел сказать тебе важных слов. [3]
До последней минуты все бодрился и хотел казаться веселым.
Тебе не нужно было мое геройство – ты и так все про меня знаешь…
Может, и потому, умирая, шептали пацаны: «Мама…»
Потому что, как и я, не успели сказать на прощание что-то простое и нежное.
Ведь мы все собирались вернуться к ним скоро… Живыми.
Но на секунду царапнуло и отпустило.
Скрылся за поворотом военкомат, друзья, мама.
Все. Закончилась одна жизнь. Началась другая.
Скоро узнаю, не обмануло ли меня мое предчувствие…
Эпизод двенадцатый. Туда!
Приехали на Угрешку, городской сборный пункт.
Пошарахался неприкаянно, нашел где-то место, присел – спать охота.
Часа через три объявили:
– Команда 209, строиться!
Вышли во двор, кое-как расползлись в несколько шеренг – все «мертвые».
Вояки, блин…
Но тут сон с меня слетел, как и не было.
К нашему неровному строю подошли майор и старший сержант.
И СЕРЖАНТ – В ГОЛУБОМ БЕРЕТЕ!!!
Все, полдела сделано! Насчет ВДВ можно больше не волноваться.
Но мало того – обращаю внимание, что лица у них обоих уже довольно загорелые.
А на дворе 23 апреля только. Солнышко-то у нас еще не светит толком.
Значит, что? Значит, откуда-то с юга они приехали.
А «южные рубежи» это у нас где? Правильно, ТАМ!!!
Пока я все это «просчитываю», майор успевает объявить, чтобы мы никуда не расходились, держались вместе. Потому что в любой момент можем выдвинуться в аэропорт.
Так и сказал – «выдвинуться». Так странно это звучало тогда.
Парни потихоньку расходятся, но двое задерживаются чуть дольше.
Один – это я. «Торможу», докручивая в голове свои логические цепочки.
Другой – высокий светлый парень, с абсолютно «отсутствующим» лицом.
Он, похоже, просто никуда не спешит.
Мне нужно поделиться с кем-то своим «открытием», и первый кандидат – он:
– По-моему, они откуда-то с юга приехали. Может, и из Афганистана – клево!
Но, судя по всему, моему визави глубоко по барабану и мои выводы, и мое радостное волнение по этому поводу. На меня смотрят абсолютно безразличные глаза. Какие-то даже бессмысленные.
Как птичьи…
Но рядом уже никого нет, а болтаться одному мне надоело, да и «прет» меня.
– Ладно, давай знакомится, меня Артем зовут!
– Александр…
Да, блин, немногословный товарищ. Ну, не беда, зато я «говорун».
– Пошли, Саня, попробуем узнать у сержанта, куда нас повезут.
Похоже, ему глубоко фиолетово, куда нас повезут. Но со мной Саня послушно идет.
Так судьба свела меня с первым в моей «новой» жизни человеком.
Почему судьба? Да потому что это и был Саня Пахоменко, Пахом, с которым мы скоро попадем вместе в Фергану, в одну учебную роту, в один взвод, в одно отделение.
Наши койки в казарме будут соседними.
Через три месяца мы оба попадем в первую отправку в Афганистан.
А в Гардезе в одну роту. Только Пахом в первый взвод, а я во второй.
Но жить все два года будем в одной палатке.
И даже в госпиталь в первый раз попадем почти одновременно.
А потом уволимся в один день и вместе вернемся в Москву.
Скажете, так не бывает? Бывает – как раз это и называется СУДЬБА…
Но пока ничего этого я не знаю.
Как и того, что «отстраненность» Пахома – следствие первого в жизни алкогольного опьянения. До этого все как-то больше на дзюдо налегал.
Впрочем, есть у его «спокойствия» и вторая причина. Саня то же хотел в ВДВ и понял уже, что это случилось.
А вот про Афганистан он просто не думал. Не то чтобы не хотел – просто не думал, и все. Прямо как знал, что уже все за нас придумано…
Но мне не сидится – нахожу «нашего» сержанта.
– Скажите, а куда нас повезут?
– Узнаешь скоро. Не положено это говорить.
Такой серьезный он, вроде как суровый даже. Оно и понятно…
– Ну а вот скажите – если у меня мать-одиночка, меня в Афганистан возьмут?
Этот вопрос уже давно не дает мне покоя – где-то услышал, что вроде есть такой закон, что единственного сына у одинокой матери в Афган не берут.
Сержант, похоже, не знает, но отвечает уклончиво:
– Это как командование решит.
Черт, да нет у меня уже сил ждать в безвестности, когда оно там решит!
Наивный…
Оказавшись в Афгане, я узнаю, что таких, как я, там пруд пруди.
Даже в одном только нашем взводе и только из нашего призыва…
И Олег Никулин, и Вовка Мордвинов.
У Сереги Сергеева тоже нет отца, правда, есть старший брат.
Интересно, это командование так решило или просто и не задумывалось?
Правда, в моем случае я ему за это крайне благодарен. Но вот не уверен, что эту благодарность разделяли тогда наши мамы…
Уж не говорю про тех, чьи единственные сыновья не вернулись.
Хотя, кто принимает их в расчет? Война – жестокое дело, не до сантиментов.
Особенно если «воюешь» из генеральского кабинета в Москве.
В 1985-м отец Минжин, ставший вторым человеком в посольстве Монголии, на каком-то из приемов спросит одного из «больших» генералов:
– Почему вы отправляете на войну 18-летних мальчишек?
– Они представляют пока наименьший интерес для народного хозяйства…
Генерал ответит с военной прямотой и очень удивится, что на глазах у монгольского дипломата появились слезы…
Он же не мог предположить, что дипломат одного такого мальчишку знает лично и это друг его дочери.
Но сейчас, в апреле 84-го, все эти проблемы очень далеки от меня.
А мысль о том, что государство может пожалеть меня, точнее, мою маму, просто убийственна и не дает покоя.
И еще целых двое суток не даст…
Часов в шесть вечера нас наконец вновь застраивают.
После переклички – в автобусы и через весь город, во Внуково.
Из аэропорта успеваю позвонить из телефона-автомата:
– Мам, я из аэропорта, летим в Ташкент. Куда дальше, пока не говорят. Но я уже точно попал в ВДВ! Не волнуйся, мам, все будет нормально!
– Да, сынок, я поняла. Ну, видишь, как все удачно складывается…
Она, похоже, так с утра и не отходила от телефона. Радуется, конечно, совсем неискренне. Ох, как, наверное, НЕудачно все складывается для НЕЕ.
Мама-то не фанат ВДВ… И знает, где Ташкент и что там рядом…
Тема Афганистана у меня с ней табу – даже теоретически не обсуждаю. Но географию-то не отменишь. И мама знает ее.
– Все, мам, тут ребята ждут. Целую, привет всем!
– Ты позвони еще, если получится.
– Обязательно позвоню, мам! Пока! Не волнуйся…
Не позвоню я ей больше. Целых 27 месяцев не позвоню.
С самолетом повезло – мой любимый Ил-86. Большой, просторный.
В Ташкент прилетаем ночью, потом – на ж/д вокзал.
До утра ждем поезда на Фергану.
Кто-то из парней шарится по вокзалу в поисках переговорного пункта, но я «забил» – смысла не вижу еще ночью маму дергать. Да и денег не брал с собой – зачем?
Потом весь день в топке плацкартного вагона. Жарко, душно, пить охота. И спать…
Полдороги в каком-то сонном полубреду – то очнешься, то кемаришь…
Это Кара-Кара-Кара Кара-Кара-Кара-Кум
Это Кара-Кара-Кара – Кара-Кара-Кара-Кум…
У кого-то из парней гитара и песня эта сейчас как нельзя «в кассу».
Сто дней в пути наш караван,
А впереди опять бархан,
Еще бархан, куда ни глянь – везде песок…
Дул ветер злой, что было сил,
Палящий зной с ума сводил,
И каждый жил мечтой одной —
Воды глоток.
Проваливаюсь в знойное, похмельное забытье… Это я проснулся или мне уже и во сне слышится?..
Это Кара-Кара-Кара Кара-Кара-Кара-Кум
Это Кара-Кара-КараКара-Кара-Кара-Кум…[4]
Вернувшись уже домой, как-то зимой услышал из ларька.
На улице зима, мороз – а у меня пот по спине…
А в голове стук колес.
До… Ферганы… еще… полдня… пути.
Полдня «гражданского» поезда. Полдня неясности и сомнений…
Целый поезд стриженых пацанов…
Мы еще не знаем, а нас уже всех «определили» в Афган.
Весь вагон, весь поезд, всю роту…..
Через два года на обратном пути в том поезде было бы много пустых полок.
Только под вечер в вагонах-Кара-Кумах посвежело.
Уже в темноте прибыли на станцию, вышли из поезда.
Опять построили (надо теперь привыкать к этим постоянным построениям).
– Мы прибыли на станцию Маргелан. Теперь до части на машинах. Садимся плотнее. По дороге не вставать.
Набились в «Уралы», тронулись. Сижу ближе к заднему борту, глазею.
Пейзаж чем-то напоминает термезский…
Тут от кабины передают по цепочке какой-то пакет:
– Сбрасываемся деньгами! Из кабины солдаты передали.
Началось, что ли? Пресловутая дедовщина?
Ну, хрен с ним, у меня все равно ни копейки. И было б, не дал бы…
Таких, как я, видно, немало. Через какое-то время пакет снова возвращается:
– Передали, что если не наберем больше – пожалеем потом в части!
Ну, пожалеем так пожалеем – теперь полгода много о чем жалеть придется…
Приехали…
Подходят двое из кабины в таких же панамах, как в Термезе у погранцов:
– Вы че, салабоны охреневшие? Откуда?
– Из Москвы.
– А, ну все ясно, «шлангов[5]» привезли. Ну, вешайтесь.
Ладно, повеситься успею еще, а вот где у них, интересно, береты. Не понял…
До утра нас запирают в каком-то клубе. Только расположились кто на полу, кто на сцене, чтобы доспать, как с разных сторон через окна и через сцену начинают «просачиваться» какие-то солдаты. Словно тараканы из щелей.
Делаю вид, что сплю. Подходят.
– Слышь, часы давай.
– Нет у меня часов.
– Аденьги?
– И денег нет.
– Ну, давай махнем х/б на твою одежду. Тебе она уже долго не понадобится.
Пропускаю мимо ушей.
Как ни странно, погундосив еще немного про какие-то там «самоходы», воины отваливают. Может, и не так страшно все, как говорили?
Засыпаю…
Утром нас выводит из клуба какой-то майор.
На некоторых пацанах вместо части своей одежды – старые х/б.
Майор обрушивается на них, словно на изменников Родины:
– Вот с чего вы начинаете службу! И какие из вас выйдут солдаты! Стыд!
Сколько раз я потом столкнусь с этим в армии – солдат виноват по определению. Даже если он еще и не солдат вовсе – все равно, уже виноват.
Останься в клубе хоть один офицер, и проблем бы никаких не было.
Впрочем, очень скоро это перестанет меня удивлять – привыкну.
А пока нас ведут куда-то по городу. Так странно видеть буйство зелени вокруг. В Москве-то даже почек еще на деревьях нет, а тут даже цветы какие-то цветут. А тепло-то как – красота! И запах, запах какой – благоухание просто!
Ну, уже неплохо…
Заходим на территорию части, идем мимо каких-то складов.
По ходу замечаю уже знакомые сооружения для отработки прыжков.
Отлично.
Солдаты, правда, все в панамах, но эмблемы в петлицах десантные!
Через 15 минут точно такие же панамы, а также х/б, тельняшки и ботинки выдают и нам. Переодеваемся прямо на улице.
Свою одежду сдаем – кому она, интересно, нужна теперь?
Вот и последнее, что связывало нас с домом, исчезло в темноте склада…
Остался только пакет с захваченными из дома конвертами и ручкой.
Зато теперь на мне ТЕЛЬНЯШКА! Первый настоящий тельник в моей жизни! Интересно, когда дадут берет? Чтоб все, как у «красавцев»…
Правда, пока красавцами нас не назовешь даже с натяжкой.
Новые х/б топорщатся, торчат из-под ремня во все стороны, как юбка.
В панамах все выглядят как клоуны. Непривычно…
И вот этой клоунской толпой нас опять ведут в клуб. На сей раз в летний.
На скамейках внизу уже сидят с десяток сержантов, ждут чего-то.
Рассаживаемся. С любопытством смотрим на них. Они – ноль внимания.
На сцене стол. За ним несколько офицеров – старлеи, капитаны.
По одному начинаем подниматься на сцену, к столу.
Старлей с пышными светлыми усами смотрит куда-то сквозь меня:
– Фамилия?
– Шейнин.
– Гражданская специальность?
– Да никакой пока…
– Шестая рота! Следующий!
Спускаюсь со сцены. Невысокий, коренастый сержант окликает:
– Куда?
– В шестую роту.
– Сюда давай.
Подхожу. Возле него уже несколько пацанов – кого-то помню еще с самолета.
Почему-то у некоторых довольно грустный вид. Но сержант весел:
– Ну что, поздравляю! Через три месяца туда.
– Куда?
– Куда-куда – в Афганистан. В августе уже туда поедете.
Сколько я думал об этом, переживал, как ждал этого момента и боялся его. Но и представить не мог, что все свершится так просто и так буднично.
Воспитанное советскими фильмами сознание рисовало что-то вроде «Добровольцы, три шага из строя!». А тут…
Да ладно, хрен с ним! Зато теперь ВСЕ! ВСЕ!!!
Больше не о чем беспокоиться!
Свершилось! Я в ВДВ и через три месяца буду в Афганистане.
(Даже раньше, чем говорил Вася, – он в учебке пробыл полгода.)
Пока я обо всем этом думаю, парней рядом прибавляется.
И всех сержант встречает одной и той же фразой про «три-месяца и туда».
Интересно, это он сам придумал или установка была – «шоковая терапия»?
Теперь я понимаю, почему у некоторых такие кислые лица.
Хотя таких совсем немного… А может, и не об «этом» грустят?