Артем Драбкин
Штрафники
Реабилитация и награждение штрафников
В Положениях о штрафных батальонах и ротах отмечалось, что «по отбытии назначенного срока штрафники представляются командованием батальона (роты) Военному совету фронта (армии) на предмет освобождения». Кроме того, «за боевое отличие штрафник может быть освобожден досрочно», а «за особо выдающееся боевое отличие штрафник, кроме того, представляется к правительственной награде». Положения также определяли, что «штрафники, получившие ранение в бою, считаются отбывшими наказание». В упоминавшейся уже нами директиве № 12393 начальника Генштаба маршала А.М. Василевского от 17 июня 1943 г. было четко зафиксировано: «Личный состав штрафного батальона, срок пребывания которого истек, подлежит переводу в линейные части Красной Армии, если он не по своей вине не смог принять участия в боях».
В июле 1944 г., когда войска 1-го Украинского фронта (командующий – Маршал Советского Союза И.С. Конев) проводили Львовско-Сандомирскую наступательную операцию, отличилась одна из рот 9-го отдельного штрафного батальона. Она, насчитывая 245 человек, под командованием гвардии капитана И.А. Полуэктова в течение десяти дней поддерживала действия одного из стрелковых полков 24-й Самаро-Ульяновской Железной стрелковой дивизии. Была успешно проведена разведка боем, захвачен выгодный в тактическом отношении рубеж, уничтожено много живой силы противника, подавлено несколько огневых точек. По результатам боя штрафников командир дивизии генерал-майор Ф.А. Прохоров сделал следующий вывод: «Весь личный состав подлежит выводу из боевых порядков части для полной реабилитации и восстановления во всех правах чина офицера Красной Армии». 11 человек, кроме того, были признаны достойными государственных наград.
Приказом Военного совета 31-й армии весь личный состав отдельной штрафной роты 116-й стрелковой дивизии за отличное выполнение боевого задания был досрочно отчислен из штрафной роты и переведен в общевойсковые части, а рота расформирована.
В ходе Рогачевско-Жлобинской операции 1944 г. отличился 8-й отдельный штрафной батальон, который по приказу командующего 3-й армией действовал в тылу противника. За успешное выполнение боевой задачи, как свидетельствует А.В. Пыльцын, весь переменный состав был реабилитирован, многим были вручены боевые награды, в том числе ордена Славы III степени, медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».
В приказе № 0988 от 11 июня 1944 г. о реабилитации штрафников, подписанном командующим войсками 1-го Белорусского фронта генералом армии К.К. Рокоссовским, реабилитации подлежали 20 штрафников-офицеров, в том числе капитан М.С. Хохлов. «Бывший командир пульроты 4-го стрелкового полка 10-й запасной стрелковой бригады капитан Хохлов Михаил Сергеевич, – говорилось в приказе, – 1913 года рождения, уроженец Башкирской ССР, г. Уфа, ул. Таботская, д. 41. Русский, служащий, беспартийный, образование: общее – 8 классов, военное – пехотное училище в 1938 году, в Красной Армии с 1934 года. В батальон (речь идет о 8-м отдельном штрафном батальоне. – Авт.) прибыл 7.4.1944 г. сроком на 2 месяца по приговору военного трибунала 10-й зебр, осужден по ст. 193-3 (за самовольное оставление поля сражения во время боя. – Авт.) сроком на 8 лет ИТЛ. За время пребывания в батальоне показал себя смелым и решительным бойцом. 13.6.1944 г., участвуя в разведке, действовал энергично и смело. Получил слепое ранение в область поясницы с повреждением правой почечной капсулы, госпитализирован».
В 1-й (60-я, затем 128-я) отдельной штрафной роте 43 красноармейца и сержанта переменного состава были удостоены правительственных наград, в том числе орденов Красной Звезды, Славы III степени, медалей «За отвагу» и «За боевые заслуги».
Приказом № 0394 командующего войсками 1-го Белорусского фронта Маршала Советского Союза Г.К. Жукова от 7 мая 1945 г. весь переменный состав 8-го отдельного штрафного батальона был восстановлен в правах офицерского состава и воинских званиях. Несмотря на это, в батальон до 20 июля прибывали те из провинившихся, кого конец войны застал в пути в отдельный штрафной батальон. Их отчисляли после подготовки соответствующих документов на основании приказа командующего фронтом № 0467 от 10 июня.
После завершения Ельнинско-Дорогобужской наступательной операции, в которой участвовала 60-я отдельная штрафная рота 68-й армии, 10 человек, проявивших мужество в бою у села Юшково, были досрочно откомандированы в 159-ю стрелковую дивизию, а двое – в 3-ю инженерно-саперную бригаду.
Некоторым летчикам, направленным в штрафные авиационные эскадрильи, не удавалось избавиться от статуса штрафника до пяти месяцев. Получив в воздухе ранения, ожоги, они автоматически в строевые части не переводились. Часто, даже после снятия с них по представлению командования эскадрильи и дивизии судимости, они еще какое-то время решали боевые задачи в качестве штрафника.
В штрафных частях 64-й армии в период боев под Сталинградом из 1023 человек, освобожденных от наказания, за мужество были награждены: орденом Ленина – 1, Отечественной войны II степени – 1, Красной Звезды – 17, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» – 134 человека.
Награды получали и женщины-штрафники. Так, приказом командующего Центральным фронтом генерал-полковника К.К. Рокоссовского о реабилитации штрафников-женщин, действовавших в составе 8-го отдельного штрафного батальона, была отмечена Пелагея Лукьянчикова:
«В период наступательных боев в районе деревни Соковнинка (ныне Конышевского района Курской области. – Прим. А. Мороза) бывший боец переменного состава Лукьянчикова Пелагея Ивановна, исполняя должность санитара стрелковой роты, самоотверженно, презирая смерть, оказывала помощь раненым непосредственно на поле боя. В период боев с 15 по 24 июля (1943 г. – Авт.) ею вынесено 47 раненых бойцов с их оружием. Отмечая героизм, изъявленный товарищем Лукьянчиковой, объявляю ей благодарность и представляю к правительственной награде».
Действуя в составе отдельной штрафной роты, приданной 379-й стрелковой дивизии, Лукьянчикова отличилась в бою 13 марта 1943 г., после чего была не только освобождена от наказания, но и в числе восьми штрафников роты за мужество и героизм представлена к государственной награде.
Штрафники получали не только ордена и медали. Например, 19-летний В.И. Ермак воевал в составе отдельного штрафного батальона, но в официальных изданиях числится стрелком 14-го отдельного стрелкового батальона 67-й армии Ленинградского фронта. 19 июля 1943 г., во время разведки боем в районе Синявинских высот (под Ленинградом), Владимир Иванович закрыл своим телом амбразуру вражеского дзота, чем обеспечил группе разведчиков выполнение боевого задания. Звание Героя Советского Союза было присвоено 21 февраля 1944 г. посмертно. Увековечен в мемориале «Синявинские высоты».
В.В. Карпов удостоен звания Героя Советского Союза 4 июня 1944 г. за то, что в августе-сентябре 1943 г. в период боев в Духовщинском районе Смоленской области более 30 раз с группой разведчиков проникал во вражеский тыл, участвовал в захвате 35 пленных.
Подводя итог, можно сказать, что штрафные роты и батальоны в годы Великой Отечественной решали практически те же задачи, что и стрелковые части и подразделения. При этом они, как и предписывал приказ № 227, использовались на наиболее опасных направлениях. Наиболее часто их применяли для прорыва обороны противника, захвата и удержания важных населенных пунктов и плацдармов, проведения разведки боем. В связи с тем что штрафные формирования использовались на наиболее трудных участках фронтов и армий, они, как считают авторы труда «Россия и СССР в войнах XX века: Статистическое исследование», несли потери, которые превышали в три раза и более потери личного состава обычных войск. Однако нельзя согласиться с выводом о том, что штрафники служили «пушечным мясом», тем более что такое определение оскорбительно для памяти тех, кто погиб в годы войны. Потери нужно рассматривать в каждом конкретном случае, учитывать сложившуюся обстановку, возможности войск, их обеспеченности и т. д.
В большинстве случаев штрафников освобождали в сроки, установленные приказами наркома обороны и его заместителей. Но были и исключения, которые обусловливались отношением командования и военных советов фронтов и армий к штрафным частям. За мужество и героизм, проявленные в боях, штрафники награждались орденами и медалями, а некоторые из них были удостоены звания Героя Советского Союза.
Иоффе Зяма Яковлевич
Интервью Григория Койфмана
– С конца 1943 года я служил помощником армейского прокурора в 52-й армии под командованием генерала Коротеева.
В августе 1945-го я был отправлен на войну с Японией, на Забайкальский фронт, в качестве военного прокурора 209-й СД 17-й армии, и после войны с японцами вместе с дивизией вернулся в Забайкалье, где прослужил еще 13 лет.
– Деятельность военных трибуналов и судов в годы войны – тема сложная во всех аспектах, до сих пор, по большому счету, белое пятно в истории ВОВ.
Раньше на эту тему советской цензурой было наложено табу, никто не позволял проливать свет на «черный и грязный лик войны», а сейчас хоть и времена другие, да мало кто из бывших работников военной юстиции опубликовал свои воспоминания. Нашел только воспоминания бывшего следователя военной прокуратуры Черниловского, но в них он в основном рассказывает о своем боевом пути в качестве командира пулеметной роты в первый год войны. Из исторических работ на эту тематику есть замечательная книга нашего современника, генерала юстиции Вячеслава Егоровича Звягинцева «Война на весах Фемиды» и сборник «Скрытая правда войны».
Все остальные публикации так и остались на уровне перестроечных страшилок, в них в основном смаковались жареные факты и псевдосенсации.
Память у вас до сих пор хорошая, иная молодежь может позавидовать…
Готовы ли вы говорить на эту тему «без купюр»?
– Тема деятельности судебных органов и работа армейской прокуратуры в годы войны – это не белое, а черное пятно. И если о ней говорить честно, то надо рассказывать «о грязной и кровавой изнанке войны». Люди, наверное, на вашем сайте хотят читать о героизме, а кому приятно будет столкнуться с интервью, в котором речь пойдет о целом пласте событий, связанных со всевозможными проявлениями армейской преступности, начиная от дезертирства и трусости, заканчивая самодурством, мародерством, убийствами и прочим… Да, любая война имеет множество граней, и среди них немало трагических. Начни я об этом рассказывать, и обязательно какие-нибудь «умники» скажут: пытается огульно очернить…
– Давайте начнем по порядку… С 1941 года до поздней осени 1942-го вы были судебным секретарем трибунала. Что это за должность и какие функции были возложены на секретаря? Какова была структура военных трибуналов? Какие преступления рассматривались ими? Какими нормативными актами регулировалась деятельность дивизионных, армейских и фронтовых трибуналов? На каком основании решали – отдать дело в дивизионный трибунал или в более высокую судебную инстанцию?
– Начнем по структуре. Дивизионные трибуналы были большей частью созданы только с началом войны, до этого судебная деятельность в армии базировалась на армейских и корпусных трибуналах. В дивизионном трибунале помимо председателя было два заседателя – военюриста, но в 1942-м штатные должности заседателей на дивизионном уровне были отменены, и их место, при необходимости, занимали обычные офицеры из подразделений дивизии.
В трибунале дивизии штатной являлась должность судебного секретаря, которую я и занимал. Мне в обязанность вменялось ведение протокола суда, оформление документов заседания трибунала, одним словом – работа с бумагами. Прокурорских расследований или дознавания судебный секретарь не имел права вести согласно своей должности. Каждая стрелковая дивизия в своем штате в 1941 году имела своего прокурора и военного следователя. Трибуналу дивизии придавалось отделение или взвод солдат для охраны арестованных. Никаких ординарцев-денщиков трибунальцам не полагалось.
А теперь конкретно по работе. Армейские трибуналы рассматривали всевозможные дела, связанные с воинскими преступлениями, но следствие проводилось двумя совершенно разными организациями. Все дела, связанные с «изменой Родине», включая «переход на сторону врага, сдача в плен, контрреволюционная агитация, террор, пособничество врагу, пораженческие настроения, подозрения в шпионаже» – одним словом, все преступления по 58-й и 59-й статьям УК РСФСР расследовались непосредственно работниками особых отделов (впоследствии СМЕРШ), следственным аппаратом НКВД. Армейская прокуратура занималась следующими воинскими преступлениями: побег с поля боя, потеря управления войсками, дезертирство, мародерство, невыполнение боевой задачи по необъективным причинам, невыполнение приказа, самовольный отход с позиций, воровство, превышение полномочий и самосуд и так далее, иначе выразиться, все, что попадало под пункты 193-й статьи УК РСФСР, расследовали армейские прокуроры, а не особисты.
Трибуналы рассматривали дела и по 58-й статье, и по пунктам 193-й статьи, но, например, весной 1943 года по приказу Сталина были организованы военно-полевые суды, которые занимались исключительно предателями Родины, немецкими преступниками и их пособниками, карателями из числа бывших советских граждан, а также военнослужащими вермахта и немецкой полиции, участие которых в расправах над гражданским советским населением было доказано на следствии.
А позже появились и отдельные трибуналы войск НКВД.
Теперь по поводу вашего вопроса о «градации» рассмотрения дел в трибуналах.
По закону дивизионные трибуналы рассматривали дела красноармейцев и командиров в звании до капитана включительно. Если к суду привлекался командный состав, начиная от звания майора и выше, или, иными словами, от командира батальона до офицера штаба полка или дивизии, то эти дела находились на рассмотрении в трибунале армии.
Судебные дела старших офицеров и генералов поступали в трибунал фронта. Но это разделение было условным. Если преступление было тяжким и «резонансным», то в трибунале армии могли судить и старшину, и сержанта, и полковника.
Все судебные заседания шли без участия защиты, согласно «законам военного времени».
– А что это была за 193-я статья УК для «воинских преступлений»?
– Статья, применяемая во время ведения боевых действий.
Например, 193-я пункт 17-6 – «бездействие командира, преступная халатность при отягчающих обстоятельствах», 193-я пункт 22 – «самовольное оставление поля боя» – тяжелейшие «подрасстрельные» статьи, и если следствием изначально занялись особисты, то эти статьи они могли переквалифицировать на 58-ю пункт l-б УК РСФСР, тем самым усугубив возможную участь обвиненного.
193-я пункт 12 – «членовредительство» – самострелы. 193-я пункты 7, 9, 10 – «уклонение от призыва», «дезертирство». 193-я пункт 21 – «невыполнение приказа». И так далее. Отдельный пункт для мародеров, для армейских бандитов.
Для насильников, аферистов-самозванцев и армейских казнокрадов могли использоваться обычные «мирные» статьи Уголовного кодекса.
– Кто мог отменить приговор трибунала или повлиять на него?
– Командующий фронтом имел по закону право отменить приговор, даже расстрельный. А предавать офицера суду трибунала или нет – решение находилось во власти ВС армии. Тут было много нюансов.
Примеры приведу позже, когда коснемся конкретных случаев.
Если Военный совет армии не согласился с преданием суду, то наказание ограничивалось только дисциплинарными мерами согласно Уставу РККА.
И еще одна деталь: член ВС армии имел право лично дать армейской прокуратуре указание начать расследование по тому или иному происшествию или преступлению.
Кстати, любой расстрельный приговор «на старших офицеров» утверждался только санкцией Военного совета фронта. Приговоренный к «высшей мере социальной защиты» имел право лично написать кассационную жалобу и просить изменения приговора.
– До приказа № 227 и приказа наркома обороны № 298 – «Положение о штрафных частях» осужденные военнослужащие отправлялись отсиживать срока заключения в лагеря?
– До лета 1942 года осужденных за воинские преступления к различным срокам заключения нередко отправляли в ИТЛ (исправительные трудовые лагеря), но потом трибуналам разрешили более масштабно использовать примечание № 2 к статье 28 УК РСФСР. Это примечание давало трибуналам право заменить меру наказания, указанную в статье, направлением на фронт, в штрафные подразделения, причем гибель в бою или ранение влекло за собой снятие судимости (что являлось стимулом для осужденных). Для многих это «примечание» было спасительной соломинкой и давало возможность не только остаться в живых, но и смыть с себя позор и клеймо преступника, ведь по существующему положению срок мог быть полностью аннулирован и судимость снята, если человек в последующем достойно проявил себя в боях с противником и был ранен.
Но в 1941 году на эту 28-ю статью с примечанием № 2 в трибуналах не особо смотрели, и расстрельные приговоры, приведенные в исполнение, были нередки…
Когда в 1941 году поток дезертиров, паникеров, беглецов с поля боя был огромен, то трибуналы штамповали приговоры, как на конвейере.
Расскажу потом, как это было. Но все признавали, что страх перед наказанием в трибунале в большой мере способствовал тому, что передовые части перестали «драпать», а стали биться до последнего патрона, удерживая позиции.
Но позже, в 1942 году, цена человеческой жизни снова возросла от уровня «ноль», и трибуналы уже не работали по шаблону «война все спишет».
Когда вышли приказы № 227 и № 298, подавляющее число осужденных по суду трибунала за воинские и уголовные преступления направлялось в штрафные части, а не за колючую проволоку или к стенке.
С того момента армейские трибуналы фактически вообще прекратили «сажать за решетку». Три основных варианта приговора: штрафная, расстрел или оправдание.
Самая главная фраза в приказе № 227 была следующей: «Дальнейшее отступление является преступным». От нее и «начинали плясать»… Армия была поставлена перед четкими гранями, всем объяснили «новый порядок»: отошел с позиций без приказа – трус и предатель, сдался в плен целым и невредимым, бросил оружие и поднял руки вверх – изменник, геройски погиб в бою, сражаясь, как подобает настоящему солдату, – вечная память павшим в боях за Родину.
Иначе бы войну проиграли…
– Во время вашей службы в должности секретаря трибунала какой период был самым тяжелым?
– Летние и осенние бои 1942 года на Северном Кавказе. Там вообще творилось нечто позорное и невообразимое. Части бегут в панике, их останавливают заградотряды, на месте из отступающих формируют заслоны и новые подразделения, а через несколько часов та же страшная картина повторяется вновь, все снова бегут в тыл уже при первых немецких выстрелах. Полное разложение личного состава, во многих полках боевой дух был равен нулю. Один раз поехали на передовую, планировалось выездное заседание трибунала, а навстречу нам толпами драпают без оглядки красноармейцы. С нами был начальник особого отдела армии, еврей, кстати, фамилия его была Гольдберг, так он вырвал у солдата из взвода охраны из рук автомат и бросился наперерез толпе бегущих. Остановил, развернул их назад и повел отбивать оставленные позиции. На оборону Кавказа прислали множество ненадежных частей, национальные «кавказские» дивизии. Грузины еще как-то держались, а остальные части из нацменов просто без боя откатывались назад или разбегались. На моих глазах пришло пополнение – дивизия из Средней Азии, укомплектованная «местным азиатским» контингентом во время формировки. Дивизия шла к фронту, на привалах узбеки жгли костры, так немцы их сразу «накрывали» авиацией и многих побили при бомбежках.
А еще через сутки санбат дивизии был забит «самострелами». Те, кто поумнее, стреляли с расстояния, по уговору, земляк в земляка, а в основном у всех ранение в левую руку и следы порохового ожога. Командование дивизии не могло ничего поделать. Там трибуналу работы хватило через край. Случаи вопиющие, дикие. Заводят очередного, обвиняется в убийстве своего товарища-красноармейца. Оказывается, у них был договор: стрелять друг другу по конечностям, так у этого «снайпера» рука дрогнула, и он своего «подельника» сдуру пристрелил… Поехали дальше, в Грозный, война совсем рядом, а в аулах играют свадьбы, все немцев ждут, говорят об этом вслух, не скрывая радости. Грозненская тюрьма забита огромной массой дезертиров, яблоку негде упасть.
И тут трибунал вовсю использовал право применить 28-ю статью с примечанием.
Из тюрьмы дезертиров многими сотнями прямиком отправляли на передовую вместо положенного им по законам военного времени расстрела…
– С ноября 1942 года вы были уже следователем армейской прокуратуры и помощником прокурора армии. Какие штаты были в аппарате прокуратуры общевойсковой армии?
– Прокурором армии был подполковник Генин Александр Павлович, чуваш по национальности, порядочный человек. Его заместителем был подполковник Бабий, прокурору армии полагалось по штату два помощника. В штате было также два следователя и несколько технических работников. К прокуратуре армии постоянно был прикреплен взвод красноармейцев, использовавшийся для охраны и конвоирования арестованных и подследственных.
– Из дел, которые вам пришлось расследовать во время боев на Северо-Кавказском фронте, какие наиболее запомнились?
– Было несколько дел по статье 193 пункт 17-6, речь шла о преступной халатности и злоупотреблении служебным положением, повлекших за собой невыполнение приказа при отягчающих обстоятельствах. На подходе к станице Ольгинской командир полка майор Корчагин, получивший приказ занять станицу, послал вперед свою разведку. Разведка не вернулась, но Корчагин решил двинуть полк вперед, не имея точных данных о противнике. Полк шел вперед по дороге в батальонных колоннах, Корчагин даже не удосужился развернуть свой полк в боевой порядок или выслать еще один передовой дозор. Навстречу вышла колонна немецких танков и бронемашин и раздавила наш стрелковый полк на марше. Разбежавшихся по полю солдат из корчагинского полка немцы просто скосили с БТРов из пулеметов. Допрашивал я Корчагина в бывшем здании школы, и во время допроса нас по ошибке стали бомбить свои же летчики…
Корчагин был приговорен к отбыванию наказания в штрафном батальоне.
Его дальнейшей судьбы я не помню.
Там же произошла еще более крупная трагедия, и следствие доверили мне. В последних числах февраля 1943-го в нашей армии была организована ударная группа в составе трех стрелковых дивизий под командованием начальника штаба армии генерал-майора Филлиповского (бывшего преподавателя Военной академии им. Фрунзе). Эта ударная группа прорвала немецкую оборону и, двигаясь вдоль плавней, захватила плацдарм за станицей Черноерковская и закрепилась на нем, заняв оборону на высотах. По плану командования на помощь дивизиям, воюющим на плацдарме, должен был прийти, нанеся встречный удар, 10-й стрелковый корпус генерала Пыхтина. Но 10-й корпус свою задачу не выполнил. Не сосредоточился в срок на исходных позициях для наступления, его головные полки шли без ведения разведки, первый батальон вышел к реке в совершенно другом месте и не нашел брода или переправы, другой полк вообще «заблудился», связь не работала, части не вышли на рубежи в заданное время, никто не позаботился о должной маскировке и так далее. Этот бардак закончился тем, что немцы обнаружили на рассвете и раздолбали авиацией этот 10-й корпус. А группа генерала Филлиповского, так и не дождавшаяся поддержки, была разбита и сброшена в реку.
Остатки дивизий мелкими группами выходили через плавни, а самого Филлиповского успели вывезти с плацдарма на У-2. Одним словом, за пять дней был наголову разбит наш стрелковый корпус. Были арестованы начштаба корпуса полковник Айвазов (бывший начальник оперативного отдела 58-й армии), командир стрелкового полка майор Волков и один из комбатов, из-за неумелых действий которого и началась неразбериха, приведшая к трагическим последствиям. Я с этими тремя арестованными офицерами и двумя бойцами охраны прошел по грязи километров пятнадцать до штаба армии, находившегося в станице, кажется, в Гривинской, и там было проведено расследование. На допросах арестованные офицеры пытались объяснить, мол, «хотели как лучше, а получилось как всегда», но фактов безалаберной халатности, нарушения приказов и прочих нарушений, полностью подходящих под определение «воинские преступления», было более чем достаточно, и мне приказали прибыть в штаб Северо-Кавказского фронта. Полетел туда на ПО-2. Прокурор фронта бригвоенюрист Агалаков, ознакомившись с протоколами допросов и выслушав мой доклад, сказал: «Пойдешь со мной. Лично доложишь Масленникову». Комфронта Масленников приказал отдать Айвазова с двумя другими офицерами под трибунал. Главный пункт обвинения основывался на уже упомянутой мной статье – 193-я пункт 17-6. Все три офицера по приговору были отправлены в штрафбат, искупать свою вину кровью, и двое из них – Волков и Айвазов – вернулись из штрафников живыми, им вернули офицерские погоны и назначили на строевые должности с понижением на одну ступень. Выжил ли третий осужденный, комбат, я сейчас уже не вспомню.
Командира 10-го СК сняли с командования корпуса, снизили ему звание до полковника и отправили командовать дивизией.
– Оправдательные приговоры были редкими в практике трибуналов?
– Следователь армейской прокуратуры, разобравшись с обстоятельствами дела, мог его закрыть и не передавать в трибунал ввиду отсутствия состава преступления. Это было нередко. А если дело рассматривалось в суде трибунала, то начиная со второй половины 1942 года все обстоятельства произошедшего ЧП или преступления выяснялись досконально, и полное оправдание обвиняемого не являлось исключением из правил.
Судили по законам, и пусть это были законы военного времени и подсудимые не имели защитников на суде, но соблюдение самой буквы закона являлось главным требованием Военной коллегии при Верховном суде СССР. Приведу примеры, как следствие прерывалось еще на первом этапе и с подозреваемых были сняты все обвинения.
На Днепре, под Черкассами, саперы не рассчитали прочность наведенной переправы.
По ней пошла колонна артполка с пушками, и вся техника ушла под воду.
Мост не выдержал. Да еще как раз в этот момент плюхнулся в воду самолет ПО-2, на котором прилетел осматривать переправу начальник артиллерии армии.
Но прямой вины саперов в случившейся трагедии на переправе не было, и командование, выслушав наши доводы, приказало закрыть дело.
Там же, на Днепре, смершевец одного из стрелковых полков доложил по инстанции, что на его глазах было массовое бегство с поля боя, которое возглавил лично комбат. Был арестован комбат и еще пять человек из батальона, на участке которого все произошло.
Выясняется, что никаких «драпальщиков» и в помине не было, а дело было так: комбат разрешил части легкораненых бойцов отойти к полковому медицинскому пункту, и после получения медпомощи большая часть этих солдат снова вернулась в окопы и продолжила бой. Одним словом, типичный особистский поклеп, с которым мы сталкивались многократно. И я решил допросить смершевца, который первым доложил о ЧП. Но чтобы допросить особиста, требовалось разрешение начальника отдела контрразведки армии, а они своих в обиду не давали.
Но я добился такого разрешения, и когда прояснилось, что весь доклад смершевца был сплошной ложью, то написал рапорт и передал его начальнику Смерша нашей армии.
И этого сигнализатора выгнали из особистов в строй.
– Прокуратура и смершевцы в каких отношениях были между собой?
– Я вам честно отвечу, что особистов боялись многие, но ненавидели почти все.
И хоть трибунальцы и армейские прокурорские работники далеко не все были ангелами, но отношение к особистам, к этим хамовитым «детям Дзержинского», в нашей среде было сугубо отрицательным.
Причины следующие: каждый особист смотрел на окружающих с надменной и наглой уверенностью, что любого из солдат или офицеров, невзирая на должность и звание, он при желании «отправит в штрафную», «скрутит в бараний рог», «прислонит к стенке», «сотрет в лагерную пыль», «устроит спецпроверку» и так далее. И ведь могли, они же армейскому начальству не подчинялись, у них «своя свадьба», что хотели, то и вертели. Да и народ туда подбирали служить своеобразный, в основном сволочной, циничный, без каких-либо нравственных, этических тормозов.
Власть над людьми и полная безнаказанность, да еще когда работнику органов в голову вбивают, что кругом потенциальные враги и предатели и только он – исключительный, проверенный, «весь в белом», – все это делает из человека такое дерьмо…
Был бы человек, а статья всегда найдется.
Противостоять произволу особистов мало кто мог…
Заработать от особистов-смершевцев 58-ю статью было проще простого…
И редко можно было найти такого смелого судью в армейском трибунале, который бы набрался личного мужества и вынес бы оправдательный приговор по 58-й статье.
– А разве среди работников армейской прокуратуры не было людей, способных на подлость ради карьеры, награды или наживы?
– Конечно, были, ведь ничто из человеческих пороков нам не было чуждо. Но в армейской прокуратуре своим работникам обычно подлости не прощали, а карали за это.
Вот вам пример, случай, который произошел уже весной 1945 года.
Под Бреслау прибыл из Подмосковья недавно сформированный Укрепрайон – УР, чуть ли не гвардейский, личный состав которого состоял в основном из ранее не воевавших молоденьких солдат, недавних новобранцев. УР занял позиции, и в это время немцы предприняли попытку прорыва частью своих сил из осажденной крепости Бреслау.
И когда ударили по УРу, то уровцы сразу побежали… И что самое грустное, на участке УРа перешли в наступление не какие-нибудь отборные части вермахта, а в основном простые фолькштурмовцы. В армии как раз находился прокурор фронта генерал Шавер, и он взял меня с собой и лично поехал разбираться с тем, что произошло. Прокурор 1-го УФ Борис Матвеевич Шавер только получил звание генерал-майора юстиции и надел новую генеральскую форму, что привлекло внимание немецкого снайпера.
Мы приехали на передовую, и снайпер ранил генерала Шавера разрывной пулей в ногу. Расследование проводил я сам. Были арестованы шесть человек, побежавших первыми, включая комбата, на участке которого был совершен немецкий прорыв. Я находился в штабе корпуса и докладывал результаты расследования комкору генералу Мартиросяну, как появляется полковник, зам. комкора по тылу, и сообщает, что в двадцати километрах от передовой объявился с двумя солдатами замполит из этого УРа, при нем знамя Укрепрайона, и замполит объявил себя спасителем чести своей части… А по Уставу знамя должно находиться в первой линии, не дальше штаба части. Мартиросян как об этом услышал, так заорал: «Застрелю гада!» Я взял в штабе корпуса «Виллис» и привез этого «спасителя» из глубокого тыла для дальнейшего выяснения. Когда арестовывали первых шестерых бежавших, то у одного из них, капитана, среди личных вещей по описи числились золотые часы. Арест и опись вещей составлял следователь дивизионной прокуратуры Яковенко. Закончилось следствие, дело было передано в трибунал и рассмотрено председателем трибунала подполковником Крапивиным.
