Артем Драбкин
Последний бой
Востров Владимир Борисович
старшина, наводчик САУ, 1433-й отдельный Новгородский самоходноартиллерийский полк РГК
Мы шли через Судеты на Прагу. Трое суток не спали. Непрерывные стычки с немцами. Все дороги заминированы, леса по обочинам спилены. Немецкие зенитки с гор бьют по нашей колонне.
Ночью остановились на привал. Вдруг крики со всех сторон: «Победа! Ура! Конец войне!». Солдаты плачут от счастья, стреляют в воздух…
У меня первая мысль в голове мелькнула: «Как конец войне?! У меня же полный боекомплект!». Но расстрелять этот боекомплект по врагу мне еще предоставилась возможность. Наш полк вел бои в чешских горах еще пять дней после объявления о капитуляции фашистской Германии.
И несколько ребят из полка погибли в боях уже после Победы…
Четырнадцатого мая сорок пятого года был мой последний бой на войне.
И когда он закончился, я сказал себе: «Все, теперь точно отстрелялся… Скорей бы домой…»
Интервью Г. Койфман
Полонский Лев Маркович
начальник радиостанции 35-го Гвардейского артиллерийского полка 1-й гвардейской мотострелковой дивизии.
Тем не менее, в этом наступлении только частям 1-й гвардейской Пролетарской Московской дивизии удалось зацепиться за окраину Кенигсберга и захватить форт «Понарт», или, как тогда говорили, форт № 9 или № 10 (нумерация согласно различным источникам), во внешнем обводе южного кольца немецкой обороны в районе Альтенберг.
В генеральских мемуарах Галицкого взятие форта «Понарт» представлено как очередное гениальное достижение нашей полководческой мысли.
Но у Галицкого все мемуары написаны в подобном духе, и как их матерно комментируют фронтовики, мне уже приходилось неоднократно слышать.
И что-то мне слабо верится, что форт был взят в результате классически подготовленной войсковой операции.
Я был одним из первых, кто ворвался в «Понарт».
Форт был захвачен не в результате какой-то стратегической операции, а по стечению невероятных и счастливых для нас обстоятельств.
Во внешнем полукольце обороны у немцев было 15 фортов, каждый в 3–4 километрах друг от друга. Стены трехметровой толщины, бункеры, казематы, все напичкано орудиями, зенитками, пулеметами всех мастей.
Каждый форт – настоящая крепость.
В гарнизонах таких фортов находилось по 300–400 подготовленных бойцов.
Вся местность между фортами простреливалась фланговым и перекрестным огнем и контролировалась пехотой, зарывшейся в землю и бетон по обводу обороны.
Внутренний обвод обороны состоял из 12 фортов.
К форту мы, разведка 3-го артдивизиона, подошли темной ночью первыми вместе с разведротой дивизии.
И поубивали бы нас там всех за считаные минуты, но тут помог то ли Бог, а то ли случай. Послушайте, как иногда на войне людям везет.
Когда мы ворвались в укрепления перед фортом, то увидели перед собой крутой откос, а далее глубокий ров с водой шириной примерно 20 метров. Немцы прямо перед нашим расположением забыли убрать переходной мостик! Пытаться перебежать по этому мостику не было смысла, мостик почти упирался в глухую стену и хорошо простреливался с боковых казематов.
И тогда появился какой-то лихой старшина, то ли из разведроты, то ли из саперов, который прикатил небольшую бочку с динамитом и имел с собой детонаторы и запальные фитили.
Эта бочка ровно катилась по мостику и взорвалась у самой стены.
Через несколько мгновений раздался еще один взрыв чудовищной силы.
Стена форта исчезла в дыму и пламени. Когда мы, оглушенные и контуженные, снова стали что-то соображать, то увидели, что ров перед нами засыпан глыбами земли и обломками стены. Какой-то разведчик крикнул: В форт! Бегом!»
Быстро перебежали и ворвались в огромный проем в стене.
По всей территории форта мы наталкивались на оглушенных и обезумевших от взрыва немцев, которые даже не пытались сопротивляться.
Их просто пристреливали на бегу, не было времени брать кого-либо в плен.
От форта уходили подземные ходы в сторону города.
Мы проскочили по ходам и даже захватили еще один укрепленный пункт, расположенный за западной стеной форта. В этом укреплении находилась стационарная зенитная батарея с центральным управлением.
Батарею развернули в немецкую сторону и стали бить по пригороду Кенигсберга. Пригородные дома находились в километре от нас!
В этом укреплении мы просидели больше полутора месяцев.
Я захватил себе еще один личный трофей – БТР с пушечкой.
Так что же произошло в форту… Выяснилось, что от взрыва заряда, направленного героем-старшиной через мостик к стене, сдетонировал и взорвался огромный склад боеприпасов, находившийся прямо в этом месте под землей, этот взрыв и разнес стену форта, обломки которой засыпали глубокий ров, позволив нам перебраться в форт. В другой оконечности форта находился еще один большой склад снарядов и патронов, но он не взлетел на воздух и уцелел.
В мемуарах командарма и еще в нескольких сборниках воспоминаний взятие форта представлено как организованный и подготовленный штурм с массированной артподготовкой и поддержкой с воздуха.
Но на самом деле ничего этого не было. Просто нам крупно повезло в ту ночь…
В самом Кенигсберге пришлось нелегко. Был очень тяжелый бой, когда брали Южный вокзал. Бились с немцами на железнодорожных путях, в здании вокзала.
На подходе к вагонному депо и мы, и немцы оказались разделены между собой высокой четырехметровой стеной. Кидали друг в друга гранаты через эту стену…
Дошли до городского зоопарка. Здесь произошел курьезный случай.
Ведем бой, а между нами бегают звери, выпущенные из клеток и загонов.
Во время боя на них даже не обращали особого внимания.
В районе здания биржи переправились через реку Прегель на подручных средствах, и только тут немецкое сопротивление стало ослабевать.
Уже после того как гарнизон Кенигсберга согласился на капитуляцию, в подвалах и в домах засело множество недобитых групп, не согласных на сдачу в плен. В основном это были эсэсовцы и офицеры.
Эти бились до последнего патрона. Зачистка города продолжалась еще трое суток.
Помню один момент во время зачистки. Шли группой, человек двенадцать, по огромному подвальному помещению. Широкий длинный коридор, слабый свет.
С двух сторон коридора было множество дверей. Шли с боем.
Вроде всех немцев в подвале поубивали. Стрельба затихла.
На какое-то мгновение в самом конце коридора мы расслабились.
И тут неожиданно открывается дверь.
В проеме двери стоял высокий здоровый немец без кителя.
В вытянутой руке пистолет, который он направил прямо на Мишу Богопольского. Расстояние между ними – один метр. Я успел срезать немца автоматной очередью.
Он рухнул прямо в ноги Богопольскому.
Богопольский поднял пистолет с пола и сказал мне «Держи трофей! Спасибо, что спас!» Пистолет оказался тринадцатизарядным «Вальтером», уважаемой всеми фронтовиками моделью. На другой руке у убитого сверкали золотые часы. Командир второго дивизиона Богопольский снял его руки и подарил мне эти часы.
Порядочные люди честно воевали до последнего дня войны, не думая ни о каких трофеях. Но были всякие, с позволения сказать – «товарищи»…
Вообще трофейная тема – очень многогранна.
В самом конце войны в том же Кенигсберге произошел один случай.
Стояли с несколькими орудиями в центре прусской столицы.
А в центре города оставались еще необследованные, вернее сказать – неразграбленные дома. Рядом с разгромленным зданием банка мы увидели шикарного коня под седлом.
С нами был КВУ (командир взвода управления), который предложил подарить этого коня нашему командиру дивизиона. Многим эта идея понравилась.
Вдруг появляются кавалеристы и заявляют: «Эта лошадь наша!»
Начали спорить с ними, все на нервах. Обе стороны схватились за оружие.
КВУ дал команду ближайшему расчету «Орудие! Заряжай! Огонь!».
Но кто-то из кавалеристов успел выстрелить раньше, и в тот момент, когда лейтенант кричал «Огонь!», – ему пуля попала в открытый рот и вышла через щеку. Лейтенант – КВУ упал, заливаясь кровью. Кавалеристы, понимая, что за это их сейчас щедро «угостят свинцом и картечью», сразу отхлынули назад.
Мы накинули на плечи раненого кожаную тужурку майора Горелова, выскочили на дорогу, остановили встречное движение с криком «Полковника ранило!», быстро добрались до переправы и через реку на понтоне доставили лейтенанта в санбат.
Пока лейтенанта оперировали в санбате, кто-то снял с его руки четыре пары часов, которые были надеты «лесенкой», от запястья и выше.
Так что «битва за трофеи» иногда принимала и такие уродливые формы…
А по поводу своих личных трофеев. Что сказать?
С войны я привез две пары часов, два трофейных фотоаппарата.
Мы располагались в Кенигсберге в бывшем юнкерском училище.
В подвале спортзала, в подземных коммуникациях я сделал себе тайник, в котором хранил трофейное оружие – 3 пистолета.
Один из них я не смог провезти в Союз во время демобилизации.
Вообще, у нас, у молодежи, было наплевательское отношение к каким-то ценностям, к чужому добру. Мы настолько ошалели от самого факта, что выжили на войне, что все остальное нам казалось глупым, пустым и ненужным. Инкрустированное «буржуйское» трюмо из дорогих пород дерева обменивалось «баш на баш» на несколько пачек папирос. Осенью 1945 года я провожал на Южном вокзале Кенигсберга своих друзей, возвращающихся на Родину.
Ко мне подошел пожилой подполковник, комендант вокзала.
Долго и пристально, с болью в глазах, смотрел на меня, а потом… тихо сказал: «Сын у меня на фронте погиб…
А вы так с ним похожи… Сержант, чем тебе помочь? Что тебе отправить?»
И благодаря этому знакомству я мог бы отправить домой вагон добра и не один.
Но у меня не было дома…
Мне было некуда и нечего куда-то что-то отправлять.
Наш дом немцы сожгли еще в начале войны.
Даже когда осенью 1945 года я мог спокойно демобилизоваться из армии – и как бывший студент, и как получивший три ранения, и как прослуживший в РККА больше шести лет, я попросил командование временно задержать меня в армейских рядах. Мать еще работала в госпитале в Ульяновске, отец продолжал служить в армии, а брат на флоте. Мне некуда было податься… В штабе к моей просьбе отнеслись с пониманием.
Несколько боевых ветеранов дивизии собрали из линейных подразделений и перевели служить на штабные должности.
Дали нам отдохнуть после войны. Демобилизовался я уже только в 1946 году.
Интервью Г. Койфман
Винницкий Михаил Яковлевич
летчик 966-го штурмового авиаполка
Запомнились вылеты в районе Кенигсберга. Надо отдать должное авиационному командованию, там все было поставлено очень четко. В этот день была прекрасная видимость. Причем нам сказали так: «Работаем с одного захода!» Почему? Потому что очень много было штурмовиков, чтобы не столкнуться, все группы делали только один заход. Второй вылет, а небо уже закрыто облаками гари. Потом третий вылет. Скажу честно, ничего видно не было. Только с наземного командования давали приказ: «Давайте, сбрасывайте». Сплошной дым над Кенигсбергом! Когда город взяли, то некоторые летчики ездили на экскурсию, но я не поехал. Ребята говорили, что там только какие-то полоумные старухи и старики: Гитлер успел часть людей вывезти.
Потом летали над морем. Лупили по транспорту. Не знаю, какие пассажиры там были… Для полетов над Балтикой нам выдали, как говорится, «один гондон на экипаж»: надувной плот, который при падении в воду надувался. Не знаю, наш он был или иностранный. Я говорю: «Федя, выброси его». Там вода-то какая, пять минут – и все, тебе конец.
Потом сделали несколько полетов на Куршскую Косу. Два или три таких вылета мы совершили, потом еще было дополнительно один или два вылета. И все, на этом война была закончена…
Интервью А. Драбкин
Афанасьев Юрий Сергеевич
летчик 211-го штурмового авиаполка
И еще один удар мне запомнился. Это был самый тяжелый для меня вылет перед самым концом войны – 25 апреля под Берлином. Немцы к тому времени собрали всю истребительную авиацию в кучу. Мы вдруг получаем сообщение, что немцы прорвали нашу оборону и ведут наступление на город Балцин. Это была уже занятая нами территория, и туда ударили немецкие танки. Послали две четверки штурмовиков и четверку истребителей в прикрытии. Первую четверку вел Костя Балашов, он у нас был заместителем комэска. Вторую – я.
Минут через 20 мы подходим к той линии фронта. По нам открыли сильный зенитный огонь, и наши истребители сразу ушли, больше мы их не видели. Маневрируем, подходим к Балцину, еще пуще зенитки стреляют. Костя по всем правилам поставил звено в круг, заходит на цель – две танковые колонны. Бомбы сбросили. И сделали заход на танки тем, что у нас осталось: эресами, пушками и пулеметами. И вдруг снизу-вверх, свечой, посередине нашего круга взмывают «мессера»!!! Правда, нам уже кричат: «Братцы, истребители противника!» Мы начали считать и сбились со счета, столько было немецких истребителей! Потом мы узнали, что их было 32. А нас было 8… Костя, молодец, командует: «Переходим на бреющий!» Самый тяжелый момент – это выходить из круга в нормальный полет, потому что здесь кто-то остается последний, а последним всегда достается. Передо мной выскочил один «фоккер», пытаясь атаковать кого-то передо мной, и я ему вмазал! Он задымился, загорелся и куда-то пошел. Мне его зачли как сбитого. Слышу, мой стрелок говорит: «Сейчас нас бить будут». «Откуда?» – «Слева!». Значит, надо уходить вправо. Ногу даю, без крена, скольжением, из стороны в сторону маневрирую.
Гляжу, третий номер моего звена, мой лучший друг Вася Шеповал со своим ведомым Мишей Вульфиным вдруг клюнул и пошел в сторону Германии. За ними сразу куча немецких истребителей, «мессеров». Больше мы их не видели и ничего не знаем о них. Кто знает, почему они ушли? Может быть, по ним попали… Нельзя сказать, что они нас бросили, просто не могли вырваться. Теперь, значит, нас осталось 6. Я еще потелепался предпоследним, и моего последнего тоже срубили. Я говорю стрелку: «Толя, у тебя есть, чем стрелять?» – «Пока есть». Я пристраиваюсь к этой четверке слева. Они низко идут, а я еще ниже, буквально по веткам. Когда самолеты низко идут, к ним снизу не подойти, а сзади их пять стрелков отгоняет. Но вот гляжу, пара истребителей нас догоняет и дает две очереди залпом: один, второй. С четвертого номера Костиного звена вся обшивка слетела… Четверо нас осталось. Вот здесь я малость струхнул.
Немцы били нас по всем правилам. У ведущего срубили антенну – значит, он остался без радио. У второго вывалились щитки. Чувствую, он пытается ими управлять, но только закроет, они опять открываются. Эти щитки забирают 30–40 км скорости. Хорошо, у него пневмосистема работала! А у третьего – сквозная дыра метрового размера в фюзеляже, и масло льет. А у меня все в порядке, как ни странно.
Еще до нашей территории не дошли, там озеро еще было, как немцы от нас отвалили: там уже начали стрелять наши зенитки. Нас вернулось четверо. Приходим на свой аэродром. Балашов сел первый. Командир полка шумит: «Куда Афанасьев со своей четверкой делся?». А поскольку моя машина была цела, то я ждал, пока все остальные сядут со своими повреждениями. Коржевин, у которого фюзеляж был дырявый, сел на пузо, притер машину вдоль посадочной. И только он коснулся, как у него хвост отвалился и он на глазах у всех куда-то врезался. Командиру полка говорят: «Коржевин на пузо сел!». Тот схватился: «Я ему сейчас! Такой-сякой, не мог посадить!». Подъезжает в машине, смотрит, хвост отдельно, все отдельно. «Да, – говорит, – трудновато ему садиться было».
После этого, правда, я побывал у особняков. Один спрашивает: «Где был?». Второй – «Где был? Куда удрал?». Все побитые, а я целый! Это был единственный раз, когда у меня было что-то с Особым отделом.
После этого вылета нас отправили во Львов за новыми самолетами. 1 Мая я встречал во Львове. Там была коммерческая продажа, а у нас рейхсмарок было много. Я привез ящик водки, и мы так потихоньку по бутылочке в день на пару распивали. А 8-го объявили: «Война окончена!». Все, ура! Все кругом стреляет. Очереди! Мы тоже очереди пустили. Часа в 4 легли спать, навоевались. А в 5 часов, как обычно, подъем, объявляют готовность. «Какая готовность? Война кончилась!» – «Готовность!». Кто как мог. Кто столько принял за Победу. Прибыли на аэродром, а там уже составляют боевое расписание. Меня в первый эшелон. Туда, на помощь Праге. Я не особо трезвым был, но ладно, взлетели, все нормально. Вообще, выпивши лететь нетяжело: когда вылет, все работает на тебя, все концентрируется. Стукнули раз по какой-то деревне – там база какая-то была. Потом по подъездным дорогам – и туда стукнули. Летим обратно, смотрим, над нашим аэродромом какой-то наш самолет, бомбардировщик, взрывается. Один выпрыгнул оттуда, но до земли не дожил, умер, приземлился мертвым. Вот здесь стало так… неприятно. Ведь война-то уже закончилась… Почему он взорвался – я не знаю, но бывали такие вещи. Это был последний день войны. 10-го мы уже не летали, хотя и были уже трезвые. Была готовность, но нас уже не выпустили.
Интервью А. Драбкин
Усов Валентин Владимирович
механик 109-го Гвардейского штурмового авиаполка
Я сам потерял самолет в начале Висло-Одерской операции в январе 1945 года. Солодилов утром удачно слетал, и дело шло к вечеру, уже все расслабились, решив, что полетов не будет. И вдруг – срочно второй вылет. Повел группу командир полка. Ведущим у него был штурман полка Солодилов, а за ним шли два командира эскадрильи, замкомандира полка и командир звена из первой эскадрильи. Из вылета вернулся только командир звена. Я к нему: «Где мой?!» – «Зенитки. Я видел, что он горел, но линию фронта перетянул». Ночью инженер полка говорит: «Собирайся. Бери инструменты. Полетишь со старшим лейтенантом Базовкиным на По-2 разыскивать». Вылетели на рассвете. Увидели мы такую картину: поле перед и за линией фронта усеяно сбитыми штурмовиками. Начали мы среди них выискивать наши, с опознавательными знаками полка. Вдруг мотор забарахлил, и пришлось нам садиться на аэродром к истребителям, что стояли рядом с линией фронта. Подрулили к стоянке По-2, чтобы нам помогли с ремонтом. Смотрю, бежит высокая сутуловатая фигура – Солодилов! Лоб перевязан. Мы с ним обнялись. Я говорю: «Как?!» – «Ничего, вот только стрелок ногу повредил. Понимаешь, подбили – горю. Увидел площадку, а в это время наши истребители садиться стали. Мне пришлось отвернуть и сесть на нейтралку. Пехотинцы наши подбежали, помогли выбраться. А у них, понимаешь, оказывается, легенда ходит, что эресы сульфидином снаряжены (Сульфидин применялся в годы войны для лечения венерических заболеваний. – Прим. ред.). И они давай под самолет лезть. Я стал стрелять, отгонять их, но куда там…»
Вскоре Солодилову присвоили звание майора и дали Героя Советского Союза, назначив на должность командира полка. Он получил другую машину, и я вместе с ним. Вообще, у него был штатный стрелок, но я просился летать и иногда он брал меня. Меня за это гонял инженер полка, считая, что я летаю, чтобы награды зарабатывать, а мне просто так легче было. Кроме того, в полк пришел стажером командир полка с Дальнего Востока майор Бавин. У него экипажа своего не было, и я летал с ним стрелком. Вот мои-то полеты стрелком и отношение ко мне командира фактически спасли меня в Германии от трибунала. Как-то под вечер мы перелетели под город Грюнберг. Ясно, что полетов не будет. Был у нас в звене Вася Маслов, потомственный крымский винодел. Я ему говорю: «Давай поедем посмотрим винные подвалы. Все равно вылетов не будет». – «Давай». Мы сели на велосипеды, прихватили две канистры и поехали. Город только взяли – на улицах валяются убитые – и наши, и немцы, раненых собирают, мирных жителей нет, дома пусты и открыты. В огромном подвале, протянувшемся на сотни метров, лежат здоровенные бочки. Пехота бродит, расстреливает их из автоматов – к струе кружку подставит, выпьет глоток, рожу скривит: «Кислятина!!» и – следующую. Я на аэродром вернулся в розовых портянках. Но Василий – он же винодел. Он два сорта смешал – получилось ничего. Вышли мы из подвала с двумя полными канистрами, а тут подскакивает к нам лощеный штабной майор на «виллисе»: «Что это у вас?» – Васька объяснил. «Дайте попробовать!» Налили ему кружку. «Ой, какое хорошее вино!» Дайте мне его. Мы ему канистру вина, а он нам полканистры спирту. Тут Васька спирт с вином смешал, чтобы ребятам привезти. Пошлялись по городу. А у немцев много разной красивой посуды – сил нет удержаться, чтобы из этой посуды да не выпить. Так я и прикладывался к разным рюмкам. Наприкладывался до того, что на велосипеде уже ехать не мог. А Васька, стервец, говорит: «Я поеду». – «Нельзя! Вместе уезжали, вместе должны вернуться». Но он все равно уехал. Я проехал немного, тут наши на подводе едут: «Ну что, авиатор? Налетался? Садись, подвезем». Подвезли до поворота на аэродром. Я уже немного пришел в себя, сел на велосипед и добрался до части. Спрашиваю: «Васька приехал?» – «Нет». Поехали его искать – не нашли. Что делать? Протянули до утра, а утром пришлось мне докладывать, о том, что Васька пропал. Через день приходит Васька с перевязанным горлом. Он, оказывается, решив сократить дорогу, поехал через лесок. Стало ему жарко, приложился к этой канистре. Дальше ничего не помнит. Его лежащим поперек дороги нашли связисты. Причем в горле у него торчал немецкий штык. Кто-то нетвердой рукой его ударил, но только кожу содрал. Его растормошили: «Ты откуда?» – «С аэродрома» – «Куда?» – «На аэродром». Они его посадили на машину и привезли. Но я уже доложил, что он пропал. А тут еще оказалось, что, пока мы по городу ходили он, стервец, в каком-то доме пару маек взял. А как раз вышел приказ изменить отношение к немцам. Поначалу-то, сам знаешь, и насилие, и мародерство было. Через некоторое время стали закручивать гайки и жестоко подавлять любые бесчинства. А тут мы как горячий пример: самоволка, пьянка, да еще и мародерство. Нас – под арест, ожидаем приезд трибунала. Вот тут-то Солодилов меня и спас, заявив, что без меня не полетит. Меня из-под ареста – и на самолет. Потом вызвал меня командир дивизии. На глазах порвал наградные материалы и дал 15 суток гауптвахты за самоволку, но отправки в штрафную роту я избежал. А поскольку из нас двоих я был старшим по званию, да, к тому же, и зачинщик происшествия, то отпустили и Васю.
Война для меня закончилась так. Я помню, я стоял часовым. Полночи отстоял, потом меня сменили. В полк не захотел идти, прилег в штабной землянке. Что-то не спалось, голова ни с того ни с сего разболелась. Оперативный дежурный начхим капитан Гуренко по телефону разговаривает. Один звонок, другой – жизнь идет. Вдруг он как закричит: «Что?! Как кончилась?!» Выскакивает из землянки и начинает палить из пистолета. Я выскочил за ним и давай стрелять из автомата. Потом зенитчики начали палить вовсю. Смотрим, из деревни полуголые фигуры бегут – там паника поднялась, думали, немцы. Разобрались и тоже стали палить в воздух.
Интервью А. Драбкин
