Арсений Соломонов
Путь по линии
Не успел Андрей моргнуть, как она подошла совсем близко и взяла его руку.
Проведя по ладони, она заговорила манящим голосом, от которого тянуло не то в сон, не то в вечный покой.
– Завтра на закате ты увидишь смерть, и поменяется дорога жизни.
Андрей не успел даже уронить ненужную мысль, как исчезла тень женщины и вместе с ней растворилась во тьме. Андрей почти сонный попал в дом и лёг на уже остывшую кровать. Остальных предсказаний уже не было в памяти, но, казалось, что они всё ещё сидят где-то глубоко – глубоко и просто ждут своего часа, своей минуты и возможности на совершение.
Глава 6
Поезд начало трясти из стороны в сторону. Прибывая в стоячем положении вместе с Джоном, я наблюдал всё, что было подвластно моему взору. За разбитым окном вдруг появилась гроза, и гром стрелял в паре сантиметров от проезжающего вагона. Люди переполошились и странные разговоры поползли по салону, как множество тараканов…
Я плохо слышал, что они говорят, до моего уха доносилось лишь:
– Он узнал запретное… – Теперь кто-то из нас… Кому прыгать?.... Кому?..
Тени и людские образы вокруг замельтешили и Джон взял меня за запястье.
– Тебе не страшно? – Спросил он меня.
– Почему мне должно быть страшно?
– Машинист узнал то, чего не должен был… Теперь мы едем по полю без дороги. – Произнёс он, тем самым оглашая новый этап.
– Что он узнал? Почему в поле без дороги?
– Такое бывает, если машинисту предсказали будущее. Теперь может произойти всё, что угодно. Нет мыслей, есть только слова в голове, которые сносят всякое намерение и возможность событию осуществиться. Становится пусто, как в поле, понимаешь? Когда человеку предсказывают, он узнаёт то, чего он не должен знать. И теперь все его действия и поступки будут происходить не по причине его изначального пути и выбора, а из-за случайно полученных знаний, которые ему не принадлежат.
– А разве это плохо? Иметь такой выбор, зная о будущем? – В недоумении я посмотрел на него, и мой взгляд выделялся на фоне окружающей беготни.
– Да. Даже выбора всегда столько, сколько нужно. Ты же не знаешь, как закончится твоя жизнь, значит тебе так надо.
– Выходит, у нас с тобой поэтому, как у версий, нет выбора? Мы лишь последствия действий машиниста? Да?
В один миг глаза Джона стали абсолютно безумны и длинная улыбка растянулась по широкому лицу. По его телу бегал бесконечный и бездонный страх.
– Теперь всё выходит из под контроля. Кто-то из нас двоих скоро прыгнет… Понимаешь?
Он резко схватил меня за футболку и посмотрел подозрительным взглядом.
– А вдруг это ты? – Сказав это, он резко схватил меня за ткань одежды и поднес к разбитому стеклу. Вытащив одной рукой наружу, он, не переставая, смотрел на меня в упор. Я не успел воспротивиться и в ту же секунду оказался за пределами вагона.
Я увидел бездну позади и чёрное поле, не имеющее ни конца, ни края.
– Стой! – Резко крикнул я и взял его за руку.– Это не тебе выбирать.
Пока я находился в подвешенном состоянии, то видел, что под ногами ничего нет, слева и справа тысяча вагонов, освещённых ярким жёлтым светом, а сзади ветки деревьев, тянувшие свои деревянные лапы ко мне.
В этот момент я увидел в глазах мысли человека, пытающегося меня выкинуть из чужой жизни. Сумасшедшие мысли с перемешенным страхом, но, тем не менее, это всё ещё были мысли Человека, тоже незнающего своего конца. За безнадёжной и страшной мыслью уже поползла медленно, но, верно, мысль вразумительная. Она тогда и дала добрый свет его действиям.
– Ты прав…– с сожалением он достал меня с другой стороны и поставил на место.
– Извини… Просто незнание своего пути для меня самый большой страх. Вдруг он теперь вообще всех выкинет. И мы все не доедем до конца.
– Почему ты боишься? Я думал, ты знаешь свой путь, поэтому так уверен.
– После этого поля без железной дороги теперь непонятно. Вдруг, я ошибаюсь. Знаешь, как страшно бывает ошибиться, будучи уверенным в том, ради чего живёшь? Я вот живу ради конца…
– Не знать – это нормально. Я ведь не знаю, чего мне?
– Твоя версия очень бесстрашная, я тебе скажу. Я привык все знать, даже будущее, разумеется. Я даже наметил, когда умру, а тут на тебе…
– Как же ты можешь наметить, если ты только версия возможного исхода событий? Ты же не можешь наметить будущее, эти знания тебе не принадлежат!
– А я просто могу поверить. Понимаешь? Верю, что чья-то жизнь не выкинет мою версию, и я буду жить, пока мчится поезд, именно поэтому я верю, что ещё жив …
– Это предсказание так поменяло твоё поведение?
– Да. Оно всех поменяло.
– Всех? Почему?
– Потому что теперь поведение машиниста изменится. Он ведь знает или догадывается о будущем! Он в него смотрит, как на свою ладонь, диктующую путь. Будущее по этой причине меняется. Как молекулы или кванты оно начинает вести себя совсем иначе. Машинист же смотрит и может выбирать: следовать или нет, согласиться или выбросить нас в окно…
– И что же нам остается, раз мы варианты его жизни?
– Сидим и ждём, что будет. Сидим и ждём.
– Джон резко уселся на свободное место и я рядом с ним. Мне стало не по себе от осознания того, что теперь от меня ничего не зависит. Я или прыгну, или доживу до последней мили, где меня должно быть и примут в жизнь…Ужасное ожидание… ещё и линия на руке начала меняться… – Я оглядел свою ладонь.
– Так у всех сейчас. – Сказал Джон, взглянув украдкой на моё любопытство.– Потому и страшно.
Последняя миля означала конец большого пути. Эта станция даже на почте являлась самой длинной. От отправителя до адресата только миля, но она проходит медленно, иногда длиною в чью-то жизнь.
– А ты веришь, что всё ещё будет хорошо? – поинтересовался я.
– Надеюсь…
– Кажется, меня начинают одолевать сомнения.
– Сомнения – первый враг в нашем поезде. Он тоже решает наш исход, только ступает этот враг не из макромира, а из микромира. Из нашей головы прямиком в поезд и так пока не найдёт свою жертву. Всё может поменяться, потому что ты или я сомневаюсь, даже рельсы уходят вглубь грунта, если сомневаются, движется ли по ним поезд. Твой путь не сможет тебе соврать, если ты движешься быстрее сомнения. Если ты летишь жёлтой стрелой, как поезд.
– А он может соврать?
– Как и все люди, мой друг. Как и все люди.
– Выходит и ты мне можешь соврать?
– Ну, это смотря, что ты называешь ложью. Я, как версия, быстро меняюсь, соответственно и соврать могу.
– А почему я не меняюсь?
– А это ты мне скажи.
Глава 7
Солнце над домом снова поднялось, и он почувствовал манящий запах с кухни. Медленно, но верно он застелил постель и вошёл в уборную.
Александр Филиппович уже вышел из неё и встретил воспитанника укоризненным взглядом. Он всё еще помнил вчерашнее поведение, и ему было не по себе от того, что парень с каждым прожитым годом набирается смелости в споре с воспитателями и может начать вытворять то, что ему вздумается.
На завтрак часто звали гостей и соседей, и Андрею очень это нравилось. Он никогда не знал, кто сегодня придёт разделить с ними трапезу и потому старался всегда выглядеть в лучшем свете, хотя бы перед гостями.
Он зашёл в туалет и принялся умываться. Посмотрев на себя в зеркало, он сказал
– Это наверняка был просто сон и ничего плохого сегодня не случится. Может лучше никуда не идти? Но как же тогда тарзанка?
Мальчишки обещали сделать её сегодня… Я не могу это пропустить… – Подумал он.
Из-за двери послышался женский голос. Это была Ника, зазывающая на завтрак. Она в очередной раз предупредила, что гость уже пришёл.
У Андрея вдруг застучало сердце. Он почему-то испугался и по его телу вновь покатился холодный пот.
Выйдя из ванны, он пошёл в свою комнату, оделся и причесался. Спускаясь вниз, он увидел на кухне Нику, разливающую чай на пятерых и тарелки, с приготовленным на завтрак пирогом. Запах стоял превосходный и потому Андрей ускорил шаг, как вдруг заметил до боли в сердце знакомый силуэт. Это был спасатель, который вчера вытащил его из воды.
Андрей испугался и лишь мысль успела пролететь в эту долю секунды: "Хоть бы не рассказал, что я на море ходил"
– Ну… Здравствуй – с ухмылкой поприветствовал спасатель.
– Доброе утро… – Андрей улыбнулся и наиболее правдоподобно попытался скрыть страх с лица. Руки вспотели, и он заметно занервничал.
– Проходи, чего ты стоишь…– Сказали воспитатели и пододвинули стул для принца из детского дома.
– Как поживаете? Как дети время проводят? – Спросил спасатель у взрослых.
– Прекрасно живём. Вот вчера проводили семейный ужин. И как обычно вечер кино.
Перед глазами почти взрослого ребёнка разыгралась одна из тех лицемерных драм, терпеть которую приходилось с особой тщательностью, как того диктовала внешняя мораль. Одна из сторон, в силу своего незнания, пока ещё представляет его интересы, а значит удобнее молчать.
– Как вы поживаете? Как работа на пляже?
– Да… Всё также – добавил он – Люди всё так же смело бросаются в море, не желая кричать о помощи.
– Какая прелесть,– говорила Ника, – что вы есть на этом свете, не правда ли? Взрослые сейчас совсем как дети. Делают только то, что вздумается.
– А стоит ли кричать о помощи… Если всё равно не услышат – По чистой случайности Андрей вложил фразу на стол.
– Гордость и неумение ценить свою жизнь никогда не спасала тонущих.
– Совсем никогда? – Продолжал он.
– Разве только утопленников. Хотя, однажды случай был …
Стук сердца звучал в такт с каждым словом спасателя и окутывал страхом утреннее сознание мальчика.
– Какой же? – Спросила Ника.
– Парень отчаянно пытался достать до дна. Как будто там лучше, чем здесь.
– Не согрешивши, не покаешься… Кажется, так говорят – Доедая свой завтрак, сказал Александр Филиппович.
– Тогда и он пусть покается – головой спасатель указал на Андрея
– Мы чего-то не знаем? – Удивленно спросил Александр Филиппович
– Товарищ пытался вчера дотянуться до дна. Да, Андрей? Чего же ты там нашёл?
– Я слышал голос, я поверил, что возможно ещё изменить события.
Напряжение за столом резко возросло и тяжёлые мысли зависли в воздухе. Так продолжалось не долго, пока Александр Филиппович не сказал:
– Как ты смел без разрешения уйти вчера?
Он еле сдержался, чтобы не крикнуть. И потому просто нахмурил брови и осуждающими глазами коснулся стола..
– Кто с тобой был?– продолжал он.
– Никого.
Мальчишки сидели притаившись в своём застольном углу.
Спасатель резко понял, что произнёс нечто серьёзное и в доме совсем не та обстановка, какая бывает в обычных семейных домах…
– Возвращайся в свою комнату, ты под арестом – Грозно приказала Ника.– Поговорим об этом позже.
"Вот я и нарвался на неприятности. Сам виноват. Нужно было меньше слушать" подумал Андрей.
Выйдя из-за стола, он поднялся наверх и погрузился в невыносимую злобу.
– Как же так? Мало того, что я тут и так ненадолго, так даже спасающий человек играет против меня.
Столько злобы ещё не приживалось внутри маленького человека и он, желая от неё сбежать, открыл окно. Вечные мысли о смерти всегда тянули в какую-то крайность, как далёкая от окна земляная гладь или морское дно. Наверное, этот голос также маняще умел тянуть к смерти, как и к тому дну, до которого хотелось достать.
Солнце уже светило нераннее и он через карниз пролез по пожарной перилле. Под ногами было только два этажа и, задержав дыхание, как перед глубоким погружением, он прыгнул и полетел прямо на землю. Время замедлило свой ход, и падение было тем самым событием, которого он хотел, ведь его так же, как и поступки нельзя контролировать.
Глава 8
От долгих скитаний линии остановились, и под колёсами поезда снова послышался привычный стук.
– Моя линия остановилась.
– И моя. Обратного пути нет.
Я смотрел на свои руки с какой-то невообразимой надеждой. Будто бы верил, что всё будет хорошо. Однако зная, как быстро меняется человек по скорости течения его жизни, я подумал, как очередное изменение условий поменяло соседнею версию.
– Скажи, Джон…
– Чего тебя опять? – Его тон резко изменился.
– Ты веришь, что всё будет хорошо? – Я по-детски посмотрел на него, и мне показалось, что моя линия вдруг стала какой-то особенной.
– Уже нет.
– Почему? Мы же снова на рельсах?
– Не верится даже… Теперь мне моя линия верить не позволяет. Я как будто утратил нечто ценное.
– Что например?
– Веру в себя.
– А в жизнь?
– А в жизнь я всё еще верю. Я же слышу стук колёс.
– А почему все здесь хотят добраться до последней мили?
– Это гарантирует то, что один из нас станет вновь машинистом. Согласись, что быть за рулём и ехать в поезде это разные вещи.
– Пожалуй, да. А если машинист сможет остановить поезд и не сделает выбор, то, что будет?
– Машинист не может остановить поезд… Он же живёт… Пока течёт жизнь, двигается поезд… Но если выбор не сделан, а станция наступила конечная, значит мы, как версия жизни, уходим к другому машинисту. Тогда он, либо выкинет нас из окна своим решением, либо пустит за руль.
– А те, кто выпрыгивают, умирают?
– Я не знаю, я там не был. Живу себе и живу, чего пристал-то? – Вид Джона стал каким-то раздражённым.
Тут к нашей полемике присоединился третий.
Его буквально распирало от сумасшедшего смеха.
– Разве это жизнь? Вы только посмотрите вокруг? – Захлёбываясь слюной, он продолжал – Нет никого поезда… Меня нет и вас тоже нет. Мы не живём, а лишь подчиняемся условиям. Мы уже не мы и всё вокруг это лишь жалкая ложь во благо нашим проекциям.
– Как это так?– Я не поверил и даже подумал, что это безумие, какое бывает у Джона. Теперь оно переросло во внешний бунт человека, стоявшего напротив нас.
– Люди! – Закричал он на весь вагон. И пассажиры облепили его со всех сторон – Мы не живём. Всё это лишь нас подчиняет. Это не жизнь. Последняя миля не на остановке! Она за разбитым окном.
Его силуэт начал поглощаться массой похожих на него людей.
Тут он в момент пропал из виду. В одну секунду я услышал, как он разбежался и прыгнул в бездонный рассвет, размывающий вид деревьев.
– Нет! – Вскрикнул я, пытаясь его поймать.– Джон схватил меня за запястье и остановил мой бессознательный и бесполезный крик. В этот момент мне почему-то стало страшно за все те версии, которые, претерпев изменения, не смогли вернуться на свои внутренние рельсы.
– Он прав! – Воскликнули несколько голосов – Вперёд за ним! Здесь больше делать нечего. – И протестующая часть густой толпы начала выскакивать из вагонов.
Глава 9
Пару минут Андрей лежал на траве без сознания. В глазах промелькнул образ цыганки, которую он встретил этой ночью.
Его рука сильно болела и, опираясь на соседнею, встать представлялось более сложным делом.
Рожь пенилась в объятьях легкого ветра и, встав на ноги, он стал бежать так быстро, как только смог.
Пока он бежал, он вспоминал каждый переулок, на котором помнились и крепились разные несчастья. Крепкие слёзы оставались на поле, обиженные и брошенные слова вырастали в деревья. Из-за этого их так много в лесу. Из-за бесконечных обид и детских тревог стоял невообразимо сильный запах плохой памяти. Как будто природа сплела из них венки утешения и окружала старый детский дом, в котором никто даже не знал, что представляет из себя Человек.
В голове крутились воспоминания о том, как его могли бить или выгонять, говоря, что люди себя так не ведут. Оставлять на долгое время без еды и воды или упрекать в собственной ничтожности, за которой стояло неумение добиваться поставленной цели. Все эти крики перекликались в сердце и расстилались по полю, от которого так хотелось унести свои ноги, но почему-то так редко удавалось. Оставалось только грезить о том, что когда-то всё поменяется.
Столько свободы было в одном беге. Пока он бежал, не было ни детского дома, в котором он был не нужен, ни друзей, с которыми почему- то в последнее время не находилось общего понимания вещей, помогающих в жизни. И в этом долгом беге будто скрывалась вся та малая истина, которую человек способен обрести на пути к конечной станции.
Андрей добежал до небольшого утёса. Закат освещал обрыв, на котором была расположена деревянная скамейка, сделанная своими руками и старый дуб, в котором можно было отыскать старую трещину ровно посередине. На нём обычно мальчишки делали тарзанку. Только в этот раз хулиганское дело ещё не представлялось законченным. На ветке лишь располагалась верёвка, ждущая своего часа.
Тогда Андрей сел на скамейку у обрыва и начал пристально глядеть куда-то вдаль…
В его голове вдруг обрисовался один случай, как однажды какие-то люди оставили его в четыре года с чужими детьми. Они были незнакомы и у маленького Андрея доверия не вызывали. В этот день он понял, что взрослые тоже умеют предавать. И то мужское и женское лица, сопровождающие его первые четыре года, всего лишь проводники к нормальной жизни и к другому взрослому миру, в котором для него не было места.
В своих раздумьях Андрей не заметил, как сзади него сел старенький дедушка на скамейку. Он был совсем глухим, и это придавало благородства его характеру. Благодаря этому к нему часто приходили рассказывать тайны. За его немощность, его так и прозвали на всём селе Глухой Пётр. Он работал каменщиком и помогал строить в городе храмы и дома для всех нуждающихся. Любое мужское рукоделие было ему подвластно, но из-за своей глухоты он работал один. Также он строил кормушки и маленькие сооружения для птиц, оставшихся без дома. Всё это частенько украшало деревню и дома, в которых обитали местные жители.
Тогда Андрей подошёл ближе и услышал речь, которая никогда не получала обратной связи. Пётр просто говорил, что вздумается, прекрасно понимая, что даже если ему кто-то что-то скажет, он всё ровно не узнает слова ему адресованные. Он увидел садившегося рядом Андрея, но так и продолжал говорить, кормить птиц зерном и оставшимися кусочками хлеба.
– Только вы на войне видели как мне тяжко пришлось – Говорил он птицам-…Кушайте-с.…На.…– Он кинул небольшой кусочек хлеба.
– Это вы поэтому глухой? – По привычке спросил Андрей.
– Что? – Крикнул старик. – Я не слышу! Глухой я, понимаешь? На войну попал и слуха лишился. Лучше ты рассказывай мне свои тайны… Ко мне все в селе за этим приходят!
– А откуда вы знаете, что к вам за этим приходят? Вы же глухой…
– Что? – Дед посмотрел на Андрея абсолютно непонимающим взглядом. Он и вправду ничего не слышал, но, кажется, понял вопрос по одним только глазам.
– Я вижу, как приходят.… Ходят ко мне в дом и на улице подходят и говорят… И говорят… Они знают, что я ничего не услышу… Поэтому и готовы исповедоваться мне, как священнику.– Немного погодя, он добавил.– Ну чего же ты молчишь? Я слушаю, но не слышу. Коль пришёл, болтай свою жизнь. Осуждать не буду, я всё ровно глухой – Тут он по-доброму засмеялся и добавил.– Я всякое на войне видел.
В этот момент лицо старика пронзилось какой-то необыкновенной добротой и всепрощенским состраданием к людям, которые не способны ничего рассказать друг другу и потому вынуждены исповедоваться немощным и глухим.
– Знаете, дедушка Пётр.– Начал Андрей. – Я всегда скрываюсь и бегу от людей. Они в детстве меня часто обижали и говорили много дурного. Я даже помню людей, которые сначала были призваны Богом меня любить, но почему-то передумали и отдали меня в этот детский дом.
– Что-то глаза у тебя красные от слёз пока говоришь… Ты что плачешь? – Дед посмотрел на меня и сказал одну из тех фраз, которую он говорил всем, кто к нему приходит.
– Посмотри на птиц. – Он показал пальцем на ястребов и орлов, что парили высоко над землёй.– Как бы там не было тебе тяжело и грустно, но знай, что птицам, которые летают высоко, им всё равно. Всё равно на твои горести и печали, всё равно, что ты чувствуешь. Но если ты их не накормишь, не построишь им дом или храм, то вся твоя жизнь, это лишь случайно произошедшее событие, не приносящее ничего этим птицам.
– А для кого мне дома строить если…– Тут старик начал перебивать монотонной густой речью.
– Я когда молодой был, ещё до войны, дома строил, а потом уезжал. Так тепло было на душе от одной мысли, что мои стены кого-то берегут. Я тут, а дом там. Мои стены хранят чьё-то счастье или держат чьё-то горе. Это лучше, чем без стен.
Вдруг голос старика стали перебивать вернувшиеся из разных домов мальчишки. Десятки голосов хлынули волной на двух собеседников, сидящих на скамейке.
– Что ты с ним говоришь? Он же всё ровно глухой! – Смеясь, сказал один из мальчишек и коснулся плеча Андрея.
– Эй – крикнул парень, легким движением ног забравшийся на дерево – Помогите мне, я тут вообще-то важным делом занят. Мы же договорились, что все с утра будем делать тарзанку. Нам что, опять с берега в море прыгать?
– Сейчас помогу. – Один из них подал какую-то валяющуюся на земле палку и отдал её скалолазу.
