Снег укрывает мой город,
А тебя чужие ладони,
В нежный заворачивая ворот,
Чего желать ещё кроме?
Не колет сердце холодное,
Не гладила уже сколько?
Не трогала снег горный,
Твои лужи грязные только.
То ли зима, то ли осень,
Забытая шутка про бывших,
Которые уже и не любят…
Смеются, но только не пишут.
Когда улечу на море со своими стихами,
Ты будешь мне говорить, а я верить вечно,
Сочинять истории, размахивать руками,
Мне слушать их и правдой не рубить, не калечить.
Ты станешь рассказывать сочно и громко
О том, какой ты все-таки хитрый лис,
О том, как разбивал бокалы, сердца звонко,
О том, как пришлось дарить маме сервиз.
О том, какие все люди суровые, злые,
А тебя, как зверя дикого, нужно гладить
И любить до смерти, взращивать крылья,
Которые ты можешь и сжечь, и обгадить.
Мне слушать и слушать, тобой восхищаясь,
Взаправду, как я, ты сказочник все же,
Я ведь в таких кругах не вращаясь,
Судить мне о них и вправду… Сложно.
На море всё приобретает краски,
Соль вымывает прибрежный порог.
В смерть мне идти на тот мир за сказкой,
Из розовых стёкол разбитых дорог.
Пить холодный кофе, не жалея, ссорясь,
Но найти отличия внутри Лапенко.
Хлеб, соль, спайс – не русский космос,
Снегири не сидят на сломанной ветке.
Твоя соседка занимает деньги, монеты,
Пока Ты чьё-то львиное сердце.
Даже инженер на своей киноленте
«Своей особе» даёт ток в герцах.
Даже актёр ради зрителя между
В седьмой раз выходит на сцену,
Нехотя официант без чая с тобой вежлив,
Нехотя мы все узнаём нашу цену.
Слушаем критику, не слушаем поп,
Ходим на митинги, которых нет,
Пошло целуемся с любимыми в рот,
Можем сожрать: соль, спайс и хлеб.
Есть ещё алкоголя забавы, их сигареты и дым,
Есть ещё любимые раны, от них нужно умирать молодым.