Елена Арсеньева
Твой враг во тьме
Самурай. Лето, 1997
Когда Самураю сказали, что в этом деле ему придется быть вторым, он сначала ушам своим не поверил. И, похоже, не смог скрыть своего… нет, не изумления даже, не обиды… Он просто оторопел. Не ждал такого! Шеф это сразу просек – похоже, именно такую реакцию он и предполагал. Усмехнулся в усы:
– Не надувайся. Знаешь, кто пойдет первым?
Самурай дернул плечом. В этот момент он ничего не хотел знать. Ни имени первого номера, ни «кабана». Он видел за спиной шефа, на столе, аккуратно разложенные зеленовато-серые пачки в банковской упаковке. Это был его аванс. Самурай перевел взгляд к окну. Не лучше ли повернуться и уйти, пока не поздно? В конце концов, пока ты не узнал условий игры, не узнал имени «кабана» и не взял денег, ты еще не в деле, ты еще можешь отказаться. Потом – нет. Даже если посреди подготовки обнаружишь, что дело – провальное, выйти из него будет уже нельзя. Ну, разве что ногами вперед, прихватив пулю в черепок.
Самурай мог уйти. Он мог себе это позволить, зная, что его никто не заподозрит в трусости. Последний раз он боялся лет… да, лет несколько тому назад. Тогда он сделал свое первое дело – и… оставил свидетеля. Не совсем свидетеля, впрочем: тот парень его не видел. Даже не понял, откуда это прилетело сначала в голову его брата, а потом уже в спину ему самому, когда он нагнулся над убитым. Уходя, Самурай не сомневался, что отправил на небеса их обоих. Как выкарабкался парнишка – уму непостижимо! Информация, что он жив, просочилась только через неделю. Милиция не сомневалась, что парень видел киллера и сможет его описать, поэтому ценного свидетеля, во-первых, держали под охраной, а во-вторых, распространили слух о его смерти.
Потом, когда правда вышла наружу, действительно это был острый момент. Шеф-директор устроил «разбор полетов», начальники отделов тоже не смолчали. Вопрос стоял ребром: работать Самураю в фирме или нет. Более того, уже потом, лет через несколько, в приватной беседе шеф сообщил, что вносилось предложение о ликвидации незадачливого сотрудника. Конечно, это предложение даже не поставили на голосование, да и те, кто стоял за увольнение, остались в позорном меньшинстве. Дело в том, что за неделю, прошедшую между ликвидацией профсоюзного лидера «Пролетарских зорь» и этим «разбором полетов», Самурай успел высококлассно поработать с одним воротилой из телевизионной банды.
Сказать по правде, этого трепача он убрал с удовольствием. Мужик был из породы цепных псов перестройки и отличался нетрадиционными пристрастиями. Самурай еще пацаном ходил с дружками бить «голубых» на Соколе, поэтому во время того дела чувствовал себя на высоте. Да и работать пришлось на высоте: на крыше. Задание имело свою специфику: нельзя было допустить, даже заподозрить, заказное убийство, иначе могли пострадать очень немаленькие люди. Одного из тех «немаленьких», у которого и имя, и фамилия были поддельными, потом, через пару лет, пристрелили в собственном подъезде, из-за чего был объявлен чуть ли не национальный траур, но Самурай, к сожалению, не имел к его ликвидации никакого отношения. А в тот раз он сработал красиво и чисто: засел на крыше и дождался, когда телепедик вышел на балкон. Было половина седьмого утра. Тот, как нарочно, постарался для Самурая: взял и перегнулся через перила. Ребята из группы поддержки информировали, что подобные телодвижения «кабан» по утрам проделывает частенько: этажом ниже проживал семнадцатилетний мальчишка, принимавший по утрам на своем балконе солнечные ванны. При этом он, очевидно, думал, что находится на пляже нудистов. Но в то утро ребенок проспал. Накануне вечером его подцепила чемпионка мира по траханью и, воспользовавшись тем, что предки красавчика свалили позагорать на Кипр, всю ночь не давала ему спать. Разумеется, барышня трудилась не корысти ради и не удовольствия для, а токмо во имя того, чтобы никого не оказалось на балкончике, когда «голубенький» отправится полетать. Излишне объяснять, что «чемпионка мира» работала в группе поддержки…
Итак, пышная задница свесилась через перила и не успела еще разочарованно вздохнуть, как сверху к жирной шее была подведена петелька. Дерг!.. И через полсекунды можно было наблюдать иллюстрацию к старинному стихотворению «Между небом и землей жаворонок вьется». Самурай, кстати, в совершенстве умел вязать морские узлы. Когда «голубая птица» полетела вниз, веревочка послушно развязалась. А у того, что в конце концов очутилось на земле, невозможно было углядеть на шее странгуляционную борозду – хотя бы потому, что шеи как таковой не осталось: она прочно вошла в состав тела, поскольку полет завершился в положении вниз головой.
Это было чистое и красивое дело, поэтому понятно, почему белых шаров за Самурая на «разборе полетов» оказалось куда больше, чем черных. Ну а когда стало известно, что братишка того профсоюзника-синеблузника представления не имел, кто и откуда стрелял, от Самурая отцепились последние недоброжелатели. И поскольку белобрысый юнец, чудом оставшийся в живых, не стремился идти по стопам своего бешеного братца, который желал непременно встать на пути паровоза под названием «Приватизация», его тоже решено было оставить в покое. Самурай был только рад: он не любил убивать просто так, ему нужен был конкретный повод… Такие вот чисто психологические выверты бывают иногда даже с профессионалами, и никто этого не стыдится.
Он постарался поскорее забыть чувство неуверенности в себе, ощущение покачнувшейся под ногами земли, которое преследовало его, пока на него катили бочку. Больше он никому не давал повода усомниться в своих силах, поэтому вспоминать те старые переживания не было никакой надобности. А теперь они вдруг вернулись… вернулись в тот момент, когда шеф-директор сказал, что на новое дело Самурай – Самурай! – пойдет всего лишь дублером.
Он все еще размышлял – не повернуться ли, не хлопнуть ли дверью? – как вдруг на стол перед ним упала фотография. Шеф-директор стоял руки в брюки, будто и не он жестом фокусника бросил ее на стол. Самурай тоже не вынул рук из карманов, но на фотку глянул – во второй раз за этот день испытал шок. Так уж случилось, что ему в свое время удалось узнать, кто именно был заказчиком ликвидации того борца за права трудящихся. Информация пришла совершенно случайно, Самурай этого не желал и осведомленностью своей никогда не хвастал. Но сейчас видел перед собой портрет этого самого заказчика. В ту пору он, молодой да ранний, только что пришел к серьезной власти и многое себе позволял! Ему кое-что позволяли тоже, ну а теперь, видно, притомились от его фокусов.
– Не слабо? – весело спросил шеф.
«Не слабо!» – подумал Самурай, но ничего не сказал. Только вспомнил чью-то умную фразу насчет того, что революция пожирает своих героев. Поскольку приватизацию частенько сравнивали с революцией, это выражение вполне могло быть применимо к данной ситуации. Но самое смешное заключалось в том, что, если бы Самурая попросили назвать, сколько людей желает лютой смерти этому господину, он навскидку мог бы назвать цифру порядка миллиона, даже пяти миллионов, даже десяти – и не слишком бы при этом ошибся. И все-таки никто из этих миллионов не являлся заказчиком данного «кабана». Им наверняка был кто-то из первой сотни… а может, и первой десятки, что вернее всего. Да, этаким заказом фирма «Нимб ЛТД» может гордиться. Это был заказ века! «Глядишь, этак мы и до самого дойдем!» – с восторгом подумал Самурай. Судя по затуманенному, мечтательному взгляду, шеф-директор думал о том же самом.
Однако восторг Самурая тотчас померк: определенно не ему придется вести отстрел вышеназванного лица, если его лишили заслуженной чести завалить «отца русской прихватизации»!
И вдруг он понял, что обида его прошла. Сейчас он ощущал заслуженную радость профессионала, которому вскоре предстоит показать во всей красе свое мастерство. Ей-богу, не суть важно, каким он будет в предстоящем деле: первым, вторым или вообще перейдет в группу поддержки. Он знал о себе, что честолюбив, а может быть, даже тщеславен. Хотя работенка его требовала величайшей скромности, но наедине с собой и в узком кругу посвященных Самурай имел чем гордиться. Жаль, что жена не входила в этот самый круг: она вообще ничего не знала о его работе… Это здорово угнетало Самурая. Жену он любил, а уж детей… И болезненно переживал, когда не мог рассказать самому родному человеку о том, что иногда тяготило, грызло душу, пожаловаться на проблемы своего «бизнеса». Но в эту минуту он знал: новое дело вознаградит его за все. Он вдруг ощутил себя среди тех немногих, которых заслуженно называют «творцами истории». Да черт его знает, может, после смерти этого самонадеянного павиана жизнь всей страны перевернется! А поскольку хуже как бы уже и некуда, поворот этот должен оказаться непременно к лучшему. И в сем будет его, Самурая, прямая заслуга!
– Н-ну? – спросил шеф, проницательно щурясь.
– Банзай! – усмехнулся Самурай, раз в год вспоминавший об атрибутике, которой требовал его псевдоним.
– Отлично, – сдержанно сказал шеф, однако улыбался он при этом откровенно радостно. – Попробовал бы ты не согласиться, своими руками убил бы, прямо вот в этом кабинете!
– А труп куда девать? – полюбопытствовал Самурай.
В ответ шеф с усмешкой произнес:
– Разложил бы на молекулы!
И в самом деле: хоть в офисе «Нимб ЛТД» не принято было «мочить», все же технология ликвидации останков – на крайний случай, в жизни всякое бывает! – была отработана до мелочей. А если учесть, что шеф-директор в свое время защищал докторскую по криминалистике, как раз по теме «Уничтожение следов убийства в свете новейших научных достижений», – можно было не сомневаться: обошлось бы без пошлостей вроде закатывания под асфальт или расчлененки.
– А кто же все-таки первый?
– Ну, что за вопрос… – разочарованно протянул шеф-директор. – Если уж второй – супер, то первый должен быть супер-пупер!
– Не понял – это что, комплимент? – глуховатым голосом сказал человек, как раз вошедший в кабинет, и Самурай увидел своего «ведущего».
– Конечно, комплимент! Мне ведь дорога жизнь, сами понимаете! – сверкнул голливудской улыбкой шеф-директор, и Самурай задумался: а успел ли «первый» уловить эту мгновенную заминку, которую допустил шеф? Похоже, ему слегка не по себе…
Да и Самураю тоже, если честно. Ведь перед ним стоял… человек-легенда! С его именем было связано столько громких дел, что в это даже как-то слабо верилось. И тут у Самурая погасли последние вспышки недовольства. Работать в связке с таким человеком – это честь. Все равно как курсанту из летного училища поручкаться с Гагариным, ей-богу! В каждой профессии есть свои корифеи. Рядом с Самураем стоял как раз такой корифей и, что характерно, смотрел на своего более молодого напарника без всякой заносчивости, открыто и дружелюбно.
– Вы знакомы, господа? – спросил шеф-директор, вновь овладевая ситуацией, и двое «творцов истории» подали друг другу руки.
– Македонский.
– Самурай.
– Дети, давайте жить дружно! – усмехнулся шеф-директор, который изо всех сил пытался выглядеть естественно, но почему-то в компании этих двух великих убийц невольно ощущал себя потенциальной жертвой.
Они переглянулись и улыбнулись одинаковыми, мгновенно погасшими улыбками: так снайпер, сидя в засаде, боится выдать свое присутствие даже короткой вспышкой сигареты.
Они и в самом деле были чем-то похожи: оба ниже среднего роста, юношески худощавые, с жесткими, смуглыми лицами. У обоих были очень светлые, какие-то серо-белые глаза с привычным прищуром. Они не просто смотрели – они метали резкие, короткие взгляды… И даже светлые мягкие волосы, зачесанные со лба, лежали одинаково небрежно. Они были похожи, как братья!
О да, они станут друзьями, они станут братьями, а то и ближе… они станут как бы одним существом – до той секунды, пока не прозвучит контрольный выстрел. А потом… Возможно, вместе с последними инструкциями кто-то из них получит приказ о ликвидации напарника. Ну что же – такова жизнь!
Дмитрий. Февраль, 1999
…А теперь эта женщина вечно себя корить будет. Всю жизнь будет мучиться, почему не подняла тревогу чуть раньше… Почему сразу не додумалась обратиться в службу спасения, ну, в милицию, наконец, а не к сыну? Может быть, тогда… А сама небось все те два часа после ухода мужа в гараж, пока не подняла тревогу, ругала себя за глупую мнительность и отдергивала руку, которая так и тянулась к телефону – позвонить, позвать на помощь… Нет, ну в самом деле: что может человек два часа делать в гараже? Туда ходу десять минут, обратно столько же. Открыть-закрыть, спуститься в подвал, набрать картошки – еще полчаса, и то много. Машины в гараже нет, пустой он, только продукты в подвале. Ну что там делать человеку?!
Она вспоминала, что муж всю ночь беспокойно ворочался. Может, сердце прихватило, но решил не тревожить жену? Она вчера подвернула ногу да так ударилась коленкой, что еле до дому дошла, и вечером никак не могла заснуть от боли. Муж пожалел ее, не сказал ничего, а там, в гараже, в подвальной духоте, сердце и взяло…
Наконец она не выдержала и позвонила сыну. Тот сначала отнекивался: да что ты зря шум поднимаешь, отец вот-вот вернется, а мне не до этого – ко мне ребята зашли пивка попить! Потом сдался и вместе с этими самыми ребятами пошел в гараж…
Кто-то тронул Дмитрия за плечо. Андрей, неловко прижимая к боку видеокамеру искалеченной правой рукой, левой протягивал ему термос:
– Передохни, смена.
Неужели он уже сорок минут машет лопатой? А все как будто стоит на том же самом месте. Этот песок со всех сторон так и лезет. Зыбун, настоящий зыбун.
Дмитрий выскочил из ямы, передав лопату Сереге Молодцу, который, зачем-то поплевав на верхонки, сразу заработал как бульдозер, шестьдесят взмахов в минуту. Серега – он такой заводной. Одно слово – молодец.
Вышли на воздух. Низкорослый бледный парень нервно курил в сторонке. Увидев появившихся из гаража спасателей, бросился к ним:
– Нашли? Он?..
– Пока нет. Песок, – отозвался Дмитрий, отхлебывая кофе с молоком.
– Песок… – Парень вроде бы еще больше побледнел, похлопал себя по карманам: – Закурить хотите?
– Мы не курим, спасибо, – мягко отозвался Андрей.
Парень помрачнел, отвернулся. Обиделся, наверное. А ведь его никто не хотел обидеть. В самом деле – спасатели не курят. Не до курева, знаете ли, когда висишь, к примеру, на страховке вниз головой, еле втиснувшись в щель, будто ящерица какая-нибудь, и, обливаясь потом, натужно хрипя через респиратор, пытаешься по миллиметру разрушить бетонную плиту, под которой лежит еще живой человек. Вот именно – еще… Тут надо о нем думать, а не о той затяжке вожделенной, которая бы в тебя жизнь и силы вдохнула. Ни от чего нельзя в такие минуты зависеть, только на себя надежда – и на тех, кто наверху.
А этому парню – Шурка его зовут, кажется? – ему сейчас всякое лыко в строку. Тоже, как и мать, будет этот день вспоминать всю жизнь и гадать: а что было бы, если бы пришел сюда один, вдобавок – трезвый? Если бы не взял с собой двух этих прилипал, которых после вчерашнего-то бодуна с двух кружек пива развезло, как весеннюю грязь.
И ведь, главное, что-то неладное показалось ему сразу, с первого взгляда! Вроде был как-то перекошен пол. И отца почему-то не видно, хотя гараж оказался закрыт изнутри: пришлось сбегать к соседу за монтировкой и ею орудовать. Ему бы подумать, удержать ребят… Но после яркого дневного света в гараже было особенно темно, и эти два паразита – пьяному ведь море по колено! – поперли вперед как танки, горланя:
– Игорь Иваныч! А Игорь Иваныч! Вы тут или вас нету?
И… ухнули куда-то вниз вместе с провалившейся бетонной плитой.
Шурка так и замер на пороге. Через мгновение снизу послышались крики и матюги, и приятели его один за другим выбрались из провала, выскочили из гаража как ошпаренные, потому что пол уходил все глубже и глубже, песок свистел со всех сторон, как выводок змей…
А может быть, за мгновение до того, как два алкаша обрушили своей тяжестью последнюю ненадежную опору, человек там, внизу, был еще жив? И если бы в гараж вошли не бездумные, беспечные придурки, а спасатели-профессионалы, Игоря Ивановича удалось бы вытащить… живого, а не труп? Теперь-то надежды нет, конечно. И хотя возле гаражей терпеливо ждет доктор, готовый в любую минуту… и всякое такое, каждому понятно: надежды нет.
– Ребята, примите тут, – высунулся из гаража Юра Разумихин.
Шурка встрепенулся, вытянулся, гася сигарету в кулаке… но из гаража передавали трехлитровые банки. Докопались, значит, до солений. Нелепо и даже дико выглядели яркие, целенькие, один к одному, огурчики и помидорчики в этих облепленных песком банках.
Заголосила без слов женщина, в окружении соседок сидевшая на досках поодаль. Шурка пошел к ней и замер, прижав кулаки к глазам…
– Подвал, говорят, был метров пять, – сказал Разумихин, аккуратно выстраивая в рядок банки и подставляя к ним новую: на сей раз с консервированными перцами. – Старались, работали.
– Получается, вырыл мужик сам себе могилу, – буркнул Андрей, приникая к видоискателю и зачем-то снимая банки.
– Нет, купил, – отозвался Разумихин. – Гараж они в прошлом году купили – за приличные, между прочим, деньги. Но ведь кто-то рыл же этот подвал, видел же, что там один сплошной песок! Неужели в голову не взошло…
– Да он еще и радовался небось, дурак, что легко копать, – вздохнул Дмитрий.
– Ничего себе дурак! – зло сказал Андрей, опуская камеру. – Ладно, кто копал, может, и дурак, а вот тот, кто позволил на зыбуне гаражный комплекс поставить, тот уже не дурак, а преступник.
– Ты что, родимый? – мрачно обернулся к нему Разумихин. – Кто теперь на это смотрит? Да и раньше-то не больно смотрели. Мещера вся на чем, по-твоему, зиждется, как не на песке? А здесь? Эти карточные домики… – Он обвел рукой бесконечные ряды серых блочных девятиэтажек, из которых, собственно, и состояла Гордеевка. – Вон единственное из всех приличное здание, а остальные…
«Приличное здание» – кирпичная высотка – тянулось к небу, словно толстая красная свеча.
– Доктора сюда! – закричали из гаража.
Парни переглянулись. Так… Нашли, значит, Игоря Ивановича.
Доктор проскочил вперед, они тоже заглянули, но Молодец, стоявший на краю провала и помогавший врачу спуститься, покачал головой.
Все ясно. Все ясно…
Вытащили труп. Игорь Иванович уже закоченел, и его руки, прижатые к плечам, словно он силился удержать валившуюся на него смертельную тяжесть, невозможно было разогнуть.
Вынесли, положили в сторонке. Медленно, слепо, как бы нехотя, шли к нему жена и сын.
Дмитрий отвернулся. Странно – ему всегда почему-то было особенно жаль оставшихся. Мертвым уже все равно, и если правда то, что говорят про загробный мир, может быть, им даже лучше там, чем на земле. Только этого никто не знает… Если бы человек мог какую-нибудь весточку послать о себе, знак дать: мол, мне здесь хорошо, отлично, не плачьте, не жалейте меня! Только ведь люди не по мертвому плачут, не его жалеют – себя, оставшихся без него, родимого…
Дмитрий потащил с головы каску – и замер с поднятой рукой, глядя на «свечу», из красной кирпичной стены которой вдруг словно выстрелило осколками. По вертикали пробежала черная ломаная линия, словно незримая молния прошила дом сверху донизу, оставив на стене обугленный след. Раздался оглушительный взрыв, а потом трещина в одно мгновение сделалась бездной и дом утонул в облаке красной пыли.
Лёля. Июль, 1999
Лёля почувствовала, как кто-то с силой схватил ее за плечи и встряхнул.
– Эй, поосторожнее! – донесся недовольный голос. – Еще очухается! Рановато!
– Не волнуйся, – ответил другой голос. – Доктор гарантировал как минимум три часа отключки, а потом полное послушание.
– Насчет полного послушания я бы не прочь… – протянул первый. – А отключки памяти доктор не гарантировал?
– Ладно, ладно, губы не раскатывай. Девок давно не видел, что ли?
– Беленькая она. Беленькие мне очень даже нравятся!
Почувствовав сквозь беспамятство боль в соске, Лёля вздрогнула, жалобно застонала.
– Ух, горяченькая! – восхищенно воскликнул кто-то. – Люблю таких!
– Убери лапы, сволота! – гаркнуло над самым Лёлиным ухом. – Оглохли, что ли, когда было сказано: груз особой ценности, шкурой своей ответите, если что не так!
– А шкуру ты, что ли, сдирать будешь, Асан? – послышался вкрадчивый голос. – Скажи уж сразу, чтобы мы знали, к чему готовыми быть! Или яйца будешь резать, как вы нашим ребятам в Чечне резали?
– Нашим ребятам? Это кто ж тебе наши? Давно ли вспомнил, что русский? Тот мужик, которого ты сейчас при дороге шпокнул, он тоже чистокровный русак, но тебя это не больно-то остановило! И правильно: киллер, говорят, интернациональная профессия. А что до яиц… Тебе бы их точно отрезать надо, потому что ты не мозгами, а яйцами думаешь. Сколько раз сказано: я абхазец, а не чеченец. Абхазец! Понял? Страна такая есть – Абхазия. Чеченец, чеченец… В морду бы дать за такое оскорбление. Ладно, кончили трепаться, пост рядом. Возьми журнал, Толик, прикрой рожу. Музыку включите. Костя, улыбайся, улыбайся! А ты, девочка, положи головку мне на плечо, вот так…
Лёля ощутила, как ее тормошат, пересаживают, чья-то твердая рука сдавила плечи.
– Дима… – выдохнула она, стараясь устроиться поудобнее.
– Какой я тебе Дима! – обиделся кто-то рядом, но тут же встревоженно ахнул: – Черт! Она приходит в себя!
– Еще укол?
– Шайтан! Доктор предупреждал – не злоупотребляйте уколами, неизвестно, как они на нее подействуют. А придется…
Игла с болью вошла в руку, Лёля было рванулась, но вокруг нее вновь сомкнулась тишина.
Надолго…
Затекшее от неудобной позы тело заявило о себе болью… Лёля попыталась повернуться, и тут же рядом с ней словно включили звук:
– Ну, как все прошло?
– Да нормально, а как должно было пройти? В первый раз, что ли? Машину столкнули с обрыва, такое впечатление, что берег подмыло. Там песок хорошо проседает, через десять минут крыши уже не видно было. Мужика этого затолкали в кабину. Вокруг тишина, покой. Все нормально!
– Быстро вы нас догнали.
– Ага. А вы от нас быстро ехали. Я уж подумал, Асанчик решил нас надуть…
– И зачем мне это нужно? Денег жалко, думаешь? Мои они, что ли, чтобы их жалеть?
– А чьи?
– Тебе-то что? Хозяйские.
– Слушай, твоему хозяину хорошие мальчики не нужны на постоянную работу? В охрану или наоборот?
– Да нет, у нас там такого добра хватает.
– Добра-а… Добра, да? А как уговаривал нас на это дело, так мы тебе кто были? Джигиты? Профессионалы? Чего ж ты сейчас такой сукой себя держишь?
– Ладно. Вы деньги получили? Ну и валите отсюда, быстро.
Голоса отдалились, но были еще слышны.
– Попомнишь нас, морда кавказская. Мало вас наши…
Грохнуло раз, два, три…
Кто-то рядом с Лёлей громко выматерился.
– Просил же его: не надо так говорить. Я этого не люблю.
– Асан… ты зачем это?.. Такого указания не было!
– Откуда ты знаешь, какие указания были? Ты инструкции получал или я?
– Ну, ты.
– Вот и молчи, если так. И давай крути баранку, а то еще принесет кого-нибудь.
– Может, хоть землей забросаем их получше?
– Ничего, пусть сгниют, псы паршивые. Поехали, ну!
Неровная тряска машины снова навеяла тяжелую дрему.
В третий раз Лёля очнулась от холода. Что-то ледяное струилось по лицу, мучительно стекало на шею, заливалось в нос. Она слабо вскрикнула, забила по воздуху руками.
– Эй, потише! – недовольно буркнул кто-то. – Подержите ее, ребята. Надо было взять кровь, пока она еще не очухалась, поспешили вы ее отливать.
– Да ладно. Сейчас успокоим, какие проблемы?
Этот голос Лёля слышала уже не раз, он почему-то ассоциировался у нее с именем Асан. Грубый голос, грубые руки… Вот и сейчас они стиснули ее, прижали к чему-то, на чем она лежала. Туго перехлестнуло руку, в вену медленной болью вошла игла. Лёля слабо застонала.
– Заткнись! – буркнул Асан. – Всю дорогу стонала, уже слышать не могу.
– Ничего, ты свое дело сделал, отдыхай. Хозяин звонил, благодарил тебя.
– Да ты что? Хозяин звонил?!
– Вот так-то. Дело ты сделал великое, ничего не скажешь. Не напутали, надеюсь? Сюрпризов не ждать? Девка та самая?
– Доктор, ты уважаемый человек, не то я бы тебя сейчас…
– Угомонись, дитя гор. Кынжал убэри, слюшай. Всякое в жизни бывает. Кстати! Не стоит спрашивать, но спрошу: надеюсь, ее никто не трогал?
– Доктор!..
– Понял. Я уважаемый человек, а то бы ты… Понял, понял. Ну, до завтра. Ваша работа закончена, дальше мы уж как-нибудь сами. Эй, носилки!
И опять Лёля плавно закачалась на мягкой ритмичной волне.
