Арнальд Индридасон
Тьма знает
На радио было взято интервью у одного из ведущих гляциологов страны, и он немедленно указал на то, что с тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, когда, вероятно, Сигюрвин попал на ледник, ледяной щит уменьшился на семь с лишним кубических километров, и сейчас его толщина – шестьсот метров. Считается, что за следующие двадцать пять лет ледник уменьшится еще на двадцать процентов, что можно отнести на счет изменения климата в стране, уменьшения количества осадков и увеличения количества солнечных часов.
– Но многие сомневаются в том, что парниковый эффект вызван антропогенными факторами, – услышал Конрауд выступление этого гляциолога в утренней передаче по радио.
– Значит, труп положили на ледник или каким-то образом поместили в лед? – спросил радиоведущий.
– Сложно сказать. Вероятно, его поместили в трещину в леднике. Пропал он в феврале. В эту пору рыть ямы во льду непросто. Можно предположить, что его просто сильно замело снегом. Или что образовалась трещина, а он провалился в нее и скрылся под слоем льда, а потом снова поднялся к поверхности.
– Значит, с тех пор слой льда над ним попросту растаял?
– Разумеется, здесь нужно провести исследование, но мне это кажется вполне вероятным. Это самое простое объяснение того, почему сейчас он нашелся. Ведь ледники мало-помалу тают. И это всем известно.
И вновь тишину в Аурбайре нарушил звонок мобильного телефона. Звонила Сванхильд, которая хотела узнать, что он будет делать. Она слышала, что Хьяльталин хочет его видеть.
– Не знаю, – ответил Конрауд. – Думаю, ничего страшного, если я с ним поговорю. Послушаю, что он скажет.
– Кажется, ты умираешь от любопытства. Это же Сигюрвин! Наверно, это тебя заинтересует.
– Хьяльталину еще не было и тридцати, когда мы задержали его, – сказал Конрауд.
– Да, помню.
– А сейчас ему скоро будет шестьдесят. Я его уже столько лет не видел.
– Как ты думаешь, он сильно изменился?
– Я думаю, он остался таким же придурком.
– Вы с ним не очень-то ладили.
– Нет, – согласился Конрауд. – А вот он думал, что как раз ладили. Не знаю, о чем он хочет со мной поговорить. Я не стал бы верить Хьяльталину ни в чем. Его бы и не посадили в КПЗ, если б не сочли, что он собирается сбежать. Когда его задержали, он выезжал из страны. Это было в тот день, когда опознали Сигюрвина. Он сказал, что это просто совпадение.
– Ты стал лучше спать?
– Не особо.
– Ты ведь знаешь: мне можно звонить, если тебя что-то беспокоит, – сказала Сванхильд. – Если захочешь поболтать.
– Ну, у меня все нормально, – поспешил ответить Конрауд.
– Ну, ладно, – Сванхильд уже собиралась было попрощаться, но тут ей как будто пришла в голову запоздалая мысль. – Ты так давно не звонил, – произнесла она.
– Нет, я… – Конрауд не знал, что ответить.
– Ты давай позванивай, если…
Он не стал соглашаться, и они распрощались. Конрауд отпил глоток вина и закурил следующую сигару. Они с Эртной иногда обсуждали, что им не мешало бы купить жилище поменьше и переехать из Аурбайра. И не в какой-нибудь филиал дома престарелых, а в уютную квартирку где-нибудь близко к центру. «Только не в Тингхольт[6], там слишком много всякого молодого интересного народу», – говорила Эртна. Лучше уж в Западный район. Но из этой затеи ничего не вышло. Именно там, на кухне, они много обсуждали дело Сигюрвина, и, как всегда, она поддерживала его в различных трудностях.
На столе в гостиной лежали бумаги, принадлежавшие отцу Конрауда, которые он смотрел в тот вечер, когда позвонила Сванхильд и рассказала о Сигюрвине. Он десятилетиями не заглядывал в них, а держал в коробке в чулане. После того, как его втянули в старое дело времен Второй мировой, в котором фигурировали фальшивые медиумы, у него вновь пробудился давно дремавший интерес к поступкам отца: того нашли вечером в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году на улице Скулагата перед зданием Скотобоен Южной Исландии заколотым насмерть. Несмотря на тщательное расследование, убийцу так и не нашли. Конрауд пренебрегал этим делом все те годы, что работал в отделе расследований. Его отец был злым неприятным человеком и нажил себе врагов повсюду. Иногда он оказывался в тюрьме за контрабанду, кражи и финансовые махинации. К тому же в годы войны он наживался при помощи по крайней мере одного фальшивого медиума, а может, и нескольких. Мать Конрауда в конце концов сбежала от этого человека, забрав с собой дочь, а сына он ей не отдал, и тот остался с отцом в Теневом квартале.
Конрауд листал пожелтевшие бумаги. Его внимание привлекло несколько газетных вырезок, сохраненных отцом: о работе медиумов и потустороннем мире. Среди них была одна статья о фальшивых медиумах и интервью в давно закрывшемся еженедельнике, где свою работу описывал исландский медиум. Одна вырезка была из журнала Общества психических исследований, и речь в ней шла о жизни после смерти в так называемом эфирном мире. Она датировалась двумя годами до гибели отца Конрауда близ здания Скотобойни, и Конрауд часто задумывался: а вдруг отец, перед тем как встретить свою ужасную участь, снова принялся за старое: выманивать у людей деньги за вранье, которое выдавал за сведения, полученные на спиритических сеансах.
5
Конрауд был недоволен, что в свое время КПЗ перенесли из Рейкьявика на Литла-Хрёйн. Ему надоедало ездить из столицы через пустошь Хетлисхейди, потом через Теснину, по мосту на Оусэйри, а потом на восток в сторону городов Стокксэйри и Эйрарбакки[7]. Другие были совсем не против для разнообразия поездить по этой дороге, уехать от городского шума, от суеты полицейского участка. В одну зиму машина Конрауда дважды застряла в снегу. Правда, иногда в дороге он все же немного развлекался, расслаблялся, проезжал через города Кверагерди и Сельфосс и покупал мороженое. КПЗ много лет находилась на улице Сидюмули, на очень удобном расстоянии от полицейского участка. Хьяльталин когда-то сидел там. А теперь другие времена, думал Конрауд, катя по Южноисландскому шоссе мимо Маленькой кофейни и горы Вивильсфетль.
Он наконец надумал навестить Хьяльталина. Не потому что Хьяльталин настаивал на том и не желал говорить ни с кем другим, а потому что давным-давно потратил много времени на расследование этого дела и, в сущности, так и не прекратил поиски разгадок. Он истово трудился над этим вместе с другими сотрудниками отдела расследований, однако безрезультатно. Особенность того дела заключалось в том, что раскрыть его было не просто – в отличие от многих других громких преступлений: там дела обычно закрывались за пару дней. Расследование быстро пошло по всем возможным направлениям, ему до обидного не хватало ясного курса, труп так и не был найден, и хотя основным подозреваемым был Хьяльталин, еще большое множество народу было допрошено и получило статус подозреваемых. Обнаружение трупа на леднике вновь открыло это дело.
У Конрауда душа не лежала к тому, чтоб продолжать это расследование. Когда-то Хьяльталину втемяшилось в голову, что Конрауду можно доверять больше, чем другим полицейским, и сложилось так, что общался с ним в основном он. Он решил, что именно в этом кроется причина желания Хьяльталина говорить только с ним, а не с другими. Полиция уступила требованиям задержанного, да и Конрауд тоже. Участвовать в этом еще каким-нибудь образом он не собирался. Он привык к удобствам на пенсии, к свободному времени, к тому, что он сам себе хозяин и ему как раз не надо ни для кого стараться, ни за что отвечать. Он свой долг выполнил. Теперь черед других. Если в ходе его встречи с Хьяльталином выяснится что-нибудь полезное для полиции – прекрасно. А в остальном Конрауд не желал вмешиваться в ход расследования.
Когда он узнал об обнаружении трупа, ему позвонил сын, отлично знавший дело, которое его отцу не удалось раскрыть, и он хотел узнать, о чем Конрауд думает сейчас, когда тело Сигюрвина наконец нашлось. Конрауд сказал, что рад вновь полученным новым сведениям, а думает в основном о семье Сигюрвина, которая долго мучилась неизвестностью о его судьбе.
Конрауд в последнее время испытывал трудности со сном, и это усугублялось тем, что его голова была занята мыслями о Хьяльталине и Сигюрвине и этом старом деле, и о том, как его расследовали, и можно ли было где-нибудь постараться лучше. Он уже не в первый раз мучился без сна, одолеваемый этими мыслями. За тридцать с лишним лет многое изменилось. В те годы в стране еще существовал суровый запрет на продажу пива. Было только одно Гостелерадио, выпускавшее один телеканал. Алюминиевых заводов было меньше. Самой большой гидроэлектростанции Европы, близ горы Каурахньюк[8], еще и в проекте не было. Тогда зимой в столице регулярно выпадал снег. Не было засилия Интернета и мобильных телефонов. Домашних компьютеров и то почти не было. Приватизация банков, неразбериха в финансах, заносчивое поглупение власть имущих и движителей экономики, экономический кризис – все это еще только ждало своего часа в следующем столетии. А двухтысячный год находился в немыслимой дали и был чем-то из области научной фантастики.
Студеным февральским днем в отделении полиции на улице Квервисгата раздался телефонный звонок. Уже сгущались сумерки, по улицам мели холодные ветра. Женщина в телефоне собиралась подать заявление об исчезновении мужчины тридцати с небольшим лет, своего брата по имени Сигюрвин. В последний раз она говорила с ним по телефону два дня назад. Они договорились встретиться, а он так и не объявился. Она попыталась разыскать его, звонила ему домой, но все напрасно. Он руководил фирмой, и там ей сказали, что ее брат уже два дня не приходил на работу. Она приезжала к его дому, стучалась, в конце концов велела слесарю вскрыть замок: она боялась, что Сигюрвин лежит больной, не в состоянии снять трубку, или отключил телефон. Она обыскала весь дом, звала его – но его не было. Она не знала, чтобы он куда-нибудь уехал. Обычно, когда он собирался за границу, то предупреждал ее. А его паспорт она нашла в ящике шкафа в гостиной. Жил он один, недавно развелся, и у него была дочь.
В полиции посчитали, что он еще найдется, ведь с тех пор, как поступили последние сведения о его передвижениях, прошло мало времени. Однако там записали его словесный портрет, взяли у сестры его фотографию и известили прессу и полицейские участки по всей стране. Судя по тому, что паспорт остался дома, если Сигюрвин и вылетел за границу, то только под фальшивом паспортом или каким-нибудь образом проскочив паспортный контроль. Когда с сестрой поделились соображениями о такой возможности, они отрицала ее: зачем ему фальшивый паспорт?
Через некоторое время вызвали службу спасения и приступили к исполнению плана, обычно применяющегося в подобных случаях. Прочесали все взморье в окрестностях Рейкьявика. Этим заинтересовались газеты: они постоянно писали о пропавшем человеке. Граждан просили сообщать, если они что-нибудь знают о его местонахождении, даже если эти сведения и кажутся незначительными, – и вскоре его джип был обнаружен на холме Эскьюхлид возле цистерн. Рейкьявикская полиция опубликовала номер для связи – и отовсюду начали стекаться наблюдения, среди которых попадались и более-менее ценные. Их все пытались принимать в расчет. Однажды позвонила женщина, которая не представилась, взволнованно тараторила и повесила трубку, как только высказала все, что считала нужным. Она слышала, как на площадке перед зданием фирмы бывший клиент угрожал убить его.
Эти сведения были переданы Конрауду, и он установил, что человек по имени Хьяльталин какое-то время угрожал Сигюрвину. Считая, что тот украл у него не один миллион крон. Они тогда сообща владели тремя судами и рыболовецким предприятием. Все дела вел Сигюрвин, а Хьяльталин был всего лишь совладельцем, к ежедневной рутине не приближался, а сам держал магазин одежды в Рейкьявике и фирму по импорту, владел акциями еще в одном-двух предприятиях и хвастался тем, что ни разу не выходил в море. Познакомились они в Коммерческом училище, и Сигюрвин убедил Хьяльталина вместе с ним купить лодку. Вскоре лодок стало две, а потом и три, и они вместе возглавили рыболовецкое предприятие: молодые, нетерпеливые, дерзкие. Сигюрвин подал Хьяльталину идею продать свою долю, тот согласился, они составили и подписали договор. Но через короткое время Хьяльталин принялся обвинять Сигюрвина в том, что он его облапошил: мол, предприятие представляло бо́льшую ценность, чем показывал Сигюрвин, а со временем, если действовать умно, ценность обещала увеличиться: тогда только что ввели систему квот на рыболовный промысел, призванную ограничить доступ к рыбным банкам и тем самым поднять ценность уже существующих предприятий еще выше. Узнав больше об этом нововведении, Хьяльталин призадумался и посоветовался со специалистами, которые показали ему совсем другую картину будущего развития, чем та, что нарисовал ему Сигюрвин. Хьяльталин заявил, что он доверял другу, а Сигюрвин отрицал, что облапошил его: мол, бизнес есть бизнес, мол, Хьяльталин сам подписал договор, никто его к этому не принуждал, а значит, тема закрыта.
Свидетели, опрошенные полицией, утверждали, что с тех пор отношения между друзьями стали натянутыми. Хьяльталин не раз приходил к Сигюрвину на работу и скандалил с ним, хлопал дверьми, угрожал и даже караулил его в машине перед зданием.
– Берегись! – кричал Хьяльталин, когда приходил в последний раз. – Берегись, гад ты эдакий! Я этого так не оставлю!
Это произошло за три недели до исчезновения Сигюрвина. В последний раз его видели вечером того дня, когда он говорил с сестрой по телефону. Один из сотрудников Сигюрвина заметил, как тот стоит у своей машины на автостоянке фирмы и разговаривает с человеком, которого тот же сотрудник позднее опознал как Хьяльталина. Конрауд разыскал свидетеля, который пожелал остаться неизвестным, по той причине, что был «давнишним другом» полиции, сидел в тюрьме за кражи и другие преступления и стремился поменьше иметь дело с «лёггами». Зато о том, что он слышал, он нашептал своим друзьям, и кто-то из них позвонил в полицию и сообщил, что бывший клиент угрожал убить Сигюрвина.
Тот сотрудник плохо расслышал их разговор – кроме того момента, когда Хьяльталин повысил голос, показал Сигюрвину кулак и убежал прочь со словами:
– …Слышал… Убью тебя, гад!..
6
Конрауда пропустили в синие ворота. Свой джип он припарковал перед зданием тюрьмы Литла-Хрёйн, вышел и окинул взглядом живописное здание в стиле старинных исландских хуторских построек с несколькими остроконечными крышами в ряд. Оно было выкрашено белым – как сама невинность.
Директор тюрьмы был его знакомым, он сел в его кабинете и стал пить кофе. Они стали обсуждать это неслыханное дело: что тело Сигюрвина через столько лет нашлось, а также разговаривать о том, и как ледники из года в год тают, и не кроются ли подо льдом и другие такие тайны.
– Это еще выяснится, – сказал директор тюрьмы, провожая Конрауда к небольшому крылу здания, где размещалась КПЗ. – Не факт, что Хьяльталин долго здесь пробудет: в Верховном суде приговор о его задержании пересматривают. Они считают, что его отпустят.
– Да, я удивился, что его вообще отправили сюда. Ведь на теле Сигюрвина не было обнаружено следов, доказывающих, что виновен именно он.
– Он собирался бежать из страны. В смысле, Хьяльталин.
– Да, это точно.
– А ты знал, что он болен?
– Кто?
– Хьяльталин. И когда его поместили сюда, его состояние сильно ухудшилось.
– Нет, не знал. А чем он болен?
– Он только что закончил курс медикаментозной терапии по причине раковой опухоли в горле. Так что это еще вопрос о милосердии. С тех пор, как его привезли сюда, он все время лежит, и ему вредно напрягаться. Он попросил разрешения поговорить с тобой в своей камере, чтоб не сидеть в помещении для допросов. И для него делали исключение. Наверно, Марта и другие тебе уже об этом рассказали.
– Нет, – ответил Конрауд. – Я не знал. А что, у него это очень серьезно? Он вылечится?
– Не знаю.
Они расстались перед входом в коридор, и надзиратель провел Конрауда в камеру Хьяльталина. За ними наблюдали двое сотрудников отдела расследований, но они не стали входить. Адвоката Хьяльталина нигде не было. С формальной точки зрения, Конрауд был привлечен для временной работы по расследованию этого дела. Вообще говоря, о его встрече с Хьяльталином должно было знать как можно меньше народу.
Надзиратель открыл дверь камеры, пригласил Конрауда войти и тщательно запер за ним. Его шаги удалились по коридору.
Хьяльталин лежал, вытянувшись, на бетонных нарах, выраставших из пола вдоль длинной стены. Глазам представали стул, маленький письменный стол, умывальник и унитаз. Из зарешеченного окна над нарами падал белесый свет. На столе лежала Библия. В воздухе стоял слабый запах моющих средств.
– Я слышал о твоей болезни, – сказал Конрауд. – Не надо было тебя сюда сажать.
Хьяльталин улыбнулся. Он не поднялся на постели, а так и продолжил лежать на спине, подложив одну руку под голову, смотря на Конрауда из-под полузакрытых век, как будто гость был ему не очень интересен. Однако он ждал этой встречи. Точнее, требовал ее. Они не виделись несколько десятков лет, если не считать одного эпизода, о котором Конрауд хотел бы забыть. Он не сразу сообразил, что и как. Хьяльталин постарел и сильно осунулся. Конрауд решил, что это, наверно, от болезни. Из-за терапии он облысел, и сейчас стало еще лучше видно, какой длинный у него подбородок и как вытаращены голубые глаза на худощавом бесцветном лице. Голова была почти белоснежной. Как будто Хьяльталин превратился в пожилого альбиноса.
– Их это не касается, – тихо ответил Хьяльталин. И голос его был хриплым и грубым. – А ты хорошо выглядишь.
– Они считали, будто ты собирался сбежать.
– А они это записывают? То, что мы с тобой говорим? – поинтересовался Хьяльталин.
– Нет, – ответил Конрауд. – Во всяком случае, мне об этом не известно.
Он пододвинул стул и сел. Библия на столе была собственностью тюрьмы: потрепанная, корешок обшарпанный, обложка истертая.
– Я знал, что они до меня доберутся, – сказал Хьяльталин. – Я хотел убраться.
– По-моему, в Таиланд, – сказал Конрауд.
– Великолепное местечко, – заметил Хьяльталин, смотря в потолок. – Мне не хотелось снова в такую камеру.
– Не думаю, что нас подслушивают, но потом меня наверняка спросят, что ты мне сказал. По-моему, ты ведь ни с кем не разговаривал. Даже со своим адвокатом.
– Как только я услышал, кого нашли, что это Сигюрвин – я тотчас выехал в аэропорт. Купил билет до Лондона, а оттуда прямо до Таиланда. Но они ужасно быстро сообразили. Я ведь уже в самолет вошел. Ты знал?
– Нет, – ответил Конрауд.
– Они решили, что я пустился в бега, потому что виновен, – продолжал Хьяльталин. – А если б я был невиновен, то и не стал бы. Но я бежал как раз потому, что был невиновен. От вот этого всего бежал. От такой вот камеры. От всей этой мутотени. Мне хотелось спокойно умереть. Вот так… и больше ничего.
– Ты сказал сотрудникам полиции, что это совпадение: ты собрался в Таиланд как раз тогда, когда нашли Сигюрвина. Тебе самому это кажется правдоподобным?
Хьяльталин закрыл глаза.
– Я тебе не вру, Конрауд. Я тебе об этом деле никогда не врал.
– Да, конечно.
Сотрудники полиции, тридцать лет назад расследовавшие это дело, обнаружили, что Хьяльталину на удивление легко удавалось говорить им неправду и что он вообще патологический лгун. Он всячески изворачивался, и его неоднократно ловили на лжи. Часто он намекал на одно, а через некоторое время утверждал совсем другое и противоречил сам себе. Судя по всему, он не придавал своему вранью особенно серьезного значения, а лгал, чтобы затянуть и запутать расследование об исчезновении Сигюрвина.
– Сочувствую, что ты так болен, – сказал Конрауд.
– Спасибо.
– А по-твоему, разумно в таком состоянии тащиться в Азию?
– Я хотел посмотреть их нетрадиционную медицину. Нашел врача, который… да ты ведь мне не веришь, да?
– А почему же ты тогда хотел со мной встретиться?
– Ты меня понимаешь.
– Я не… по-моему, никто не может понять…
– А ты знаешь, Конрауд, каково это – быть в таком положении – как у меня? Знаешь, каково? Представляешь?
– Нет, – сказал Конрауд. – Я такого никогда не испытывал.
– Оно все время преследовало меня, это дело. С самой моей молодости. Потому что я когда-то якобы угрожал Сигюрвину. Потому что я когда-то якобы что-то такое крикнул ему на стоянке, а кто-то из ваших знакомых что-то там такое услышал.
– Да.
Хьяльталин не сводил глаз с потолка.
– Врачи считают, что мне вредно много разговаривать. Они говорят, что мне как можно реже надо пользоваться голосом. Раковая опухоль уже распространилась. Они думали, этого не случится – а оно взяло и случилось.
– По-твоему, не лучше ли сейчас воспользоваться возможностью и облегчить свою совесть? На случай, если потом будет совсем уж плохо?
– Облегчить совесть? Как? Я же ничего не сделал. И ты мне поверил, я знаю. Ты был единственным, кто усомнился. Все время сомневался.
Свидетель, «давнишний друг» полиции, описал человека на стоянке, и это описание подходило к Хьяльталину. Полиция нагрянула к нему домой, но он заявил, что не был там с Сигюрвином и никому не угрожал. Его спросили, не хочет ли он доказать, что его не могло быть на той стоянке, придя на очную ставку: встать в ряд вместе с другими и посмотреть, на кого из них укажет свидетель. Он без колебаний ответил: «Ну, разумеется».
– Это он, – сказал «давнишний друг» полиции, едва завидев Хьяльталина.
– Вы уверены? – переспросили его.
– Да.
– Может, взглянете еще раз? Времени у нас много.
– Нет, это он, – настаивал свидетель.
Домой Хьяльталина не отпустили. Его завели в камеру и позволили позвонить адвокату. Он протестовал против такого обращения, уверял, что пришел добровольно и что это недоразумение. Свидетель был уверенным и назвал точное время, в которое произошла ссора тех двоих. Хьяльталина тотчас попросили назвать, где он был в это время. Он ответил, что не помнит. Когда через некоторое время его снова спросили об этом и осведомились, кто может подтвердить это, он назвал девушку, с которой у него был роман, и сказал, что они с ней были у него дома. Полиция тотчас связалась с девушкой. Хьяльталин поговорил с ней в полицейском управлении. Она работала в принадлежащем ему магазине одежды и некоторое время находилась с ним в «отношениях». Она подтвердила слова своего возлюбленного, но Конрауд ощутил у нее какую-то неуверенность. Она явно была не готова к тому, что ее будут допрашивать в полиции на улице Квервисгата в связи с исчезновением человека или даже убийством, к которому проявляла неиссякающий интерес пресса. К тому же она раньше никогда не имела дела с полицией, и по ней было заметно, что она совершенно растерялась. Но было еще кое-что. Резинка, которую она постоянно вертела в пальцах. То, как она не смотрела в глаза, но постоянно поглядывала на закрытую дверь и спрашивала: «Уже все?» Сконфуженная улыбка. Через два часа Конрауд добился от нее, что она была у Хьяльталина дома и ушла одновременно с ним. А куда он пошел после того, она не знала. Время совпадало с разговором на стоянке. Затем он позвонил ей и попросил сказать, что она весь вечер была у него, если ее спросят – что он считал маловероятным.
– Когда? – спросил Конрауд и посмотрел на резинку, которую теребила девушка.
– Что?
– Когда он позвонил и попросил об этом?
– Нууу, эдак через несколько дней.
– После того, как начались поиски Сигюрвина?
– Да.
– Вы уверены? Именно после начала поисков? Это очень важно.
– Да. После того, как все бросились его искать.
– А он сказал, куда пойдет? – спросил Конрауд. – Куда Хьяльталин собирался идти в тот вечер?
– Он сказал что-то насчет встречи с другом и каких-то вин.
Конрауд уставился на нее.
– Вин?
– Да.
– А может, он сказал «Сигюрвин»?
– Не знаю. Что-то там насчет вин.
– Я вас не понимаю: куда и зачем Хьяльталин в итоге ходил?
– Да не знаю я. Я не расслышала.
Адвокат Хьяльталина, потребовавший, чтоб задержанного отпустили, догадался, почему он попросил девушку соврать о нем после того, как начались поиски Сигюрвина. Его логика была такова: Хьяльталин подозревал, что в исчезновении Сигюрвина обвинят именно его, так как у них был совместный бизнес и они поссорились, – так что ему захотелось защитить себя. Конечно, получилось у него нелепо, по-дурацки, зато все было весьма понятно и по-человечески. Если б он попросил девушку солгать до того, как было заявлено об исчезновении Сигюрвина, все выглядело бы совсем по-другому. Тогда можно было бы предположить, что он что-то знал о его судьбе.
Время, которое назвала девушка, было довольно-таки точным, и если верить ей, то Хьяльталин вполне мог прийти прямо в фирму к Сигюрвину и застать его там. И тут Хьяльталин изменил свой рассказ. Сейчас он вдруг вспомнил, что поговорил с Сигюрвином на стоянке, а оттуда пошел к женщине, называть которую он не хотел, потому что она была замужем.
Конрауд посмотрел на Библию в тюремной камере и задумался, читал ли ее Хьяльталин, известны ли ему слова из Евангелия от Луки: «Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом».
– Я ее каждый день читаю, – сказал Хьяльталин, заметив, что Конрауд не сводит глаз с книги. – Она мне очень помогает.
7
Скорее всего, Хьяльталин заснул. Он закрыл глаза, дыхание стало размереннее. Конрауд молча сидел у его постели и думал, что ему, вероятно, недолго осталось. Вид у него был очень усталый и бледный, почти белый, как известь, цвет явно свидетельствовал о том, что болезнь побеждает его.
– Ты прошлое вспоминаешь? – раздался хриплый голос Хьяльталина, все еще лежащего с закрытыми глазами. – Я вот часто вспоминаю. Нехорошее было время.
– Да вроде ты нормально его пережил, – сказал Конрауд. – Им хочется узнать, как ты его на ледник затащил. Тебя задержали две недели спустя после исчезновения Сигюрвина, так что у тебя было достаточно времени, чтобы спрятать тело.
Хьяльталин открыл глаз и долго смотрел в потолок. Затем он не спеша поднялся и сел на край нар, закрыл лицо руками, тяжело простонал, провел рукой по лысой голове и посмотрел на Конрауда.
– Я на тот ледник и шагу не делал, – прошептал он слабым голосом. – Конрауд, ты это прекращай. Мне ведь уже недолго осталось.
– В то время у тебя был джип.
– У всех были джипы. Не надо со мной так. Конрауд, ты должен был раскрыть это дело. Только посмотри, что ты со мной сделал. Ты меня просто убил. Ведь то, что у меня было – это не жизнь. На меня все смотрят как на убийцу. Все думают, что это я его укокошил. На меня все пялятся, и… вот как ты думаешь, Конрауд, каково это? Как, по-твоему, жить с этим? В этом аду? Ты должен был найти того, кто сделал это. А ты этого не сделал – слабак несчастный! И все вы слабаки. Все до одного! Придурки никчемные!
Конрауд почувствовал, насколько обессилел Хьяльталин, и молча сидел, слушая этот шквал обвинений. Ему было жаль своего собеседника, он понимал, что тому пришлось хлебнуть в жизни горя, начиная с первого раза, когда его задержали по подозрению в убийстве.
– А женщина, у которой ты, по твоим словам, был. Замужняя, которую ты не хотел называть…
– Она не имеет значения.
– Потому что ее и не существовало, – сказал Конрауд. – Почему ты до сих пор придуриваешься? Ты поскандалил с Сигюрвином, угрожал ему, следовал за ним по пятам, выслеживал его, ждал подходящего момента, а потом напал на него у цистерн на Эскьюхлид.
Хьяльталин бросил на него взгляд.
– Ты же сказал, что веришь мне.
Конрауд встал. Он больше не видел смысла в этом разговоре.
– Я сказал, что не уверен до конца. Мне не надо было этого говорить. Тебе не надо было принимать это во внимание. Ты до сих пор единственный подозреваемый. Это не изменилось. И то загадочное бегство тоже не улучшает твоего положения.
– Но ведь ты говорил…
Хьяльтлин неоднократно требовал от Конрауда, чтоб полиция обратила взоры в другую сторону. Полиция считала, что сделала в том смысле достаточно. Все указывало на Хьяльталина. Когда-то после долгого дня Конрауд был усталым и в плохом настроении и высказался так, чтоб Хьяльталин услышал, что, наверно, он невиновен, и, может, полиция просто недостаточно рассмотрела другие возможности. Хьяльталин ухватился за эту фразу.
– Для чего ты позвал меня? – спросил Конрауд. – Тебе же нечего мне сказать. Ты по-прежнему твердишь все одно и то же, как раньше.
– Ты единственный человек, с которым я могу поговорить. Я тебя знаю. Иногда мы беседовали и о других вещах кроме этого проклятого Сигюрвина.
– Это было давно.
– Я думал, мы друзья.
– Это ты неправильно думал.
– Да ну?
– Увы, это так. Никакие мы не друзья, и тебе это известно. Не знаю, что ты пытаешься, но…
Тут он увидел, что Хьяльталин разозлился. Конрауду удалось его задеть.
– Ты… По-твоему, ты чем-то лучше меня? Простейшего дела раскрыть не можешь!
– Давай прекратим. Надеюсь, тебе не слишком плохо, ты поправишься, и… мне очень жаль видеть тебя в таком состоянии, но помочь тебе я ничем не могу, увы. Так что…
– А тот придурок, Лео, в полиции все еще работает?
– Лео? Да, а что?
– Сволочь он, вот что. Он меня сломать пытался. Все талдычил, что я вру. И что я виновен.
– Ты про многих из нас говорил то же самое.
– Про тебя не говорил.
Хьяльталин долго смотрел на Конрауда своими ясными голубыми глазами, похожими на оазисы на высохшем лице.
– Перед твоим приходом я думал о твоем папаше, – произнес он.
– Ты опять за старое? – спросил Конрауд.
– Они мне сказали, что он вовсе не ангел. Помнишь? Сказали, что он просто прощелыга.
Конрауд улыбнулся. Во время допросов на Сидюмули Хьяльталин порой переводил разговор на его отца. Кто-то проболтался ему о нем, и Хьяльталин не переставал доводить этим Конрауда.
– Забавно, что ты так сильно мною интересуешься, – сказал он.
– Тебе, наверное, не по себе стало, когда это произошло? – спросил Хьяльталин. – Наверное, это тяжело. Вы с ним были в хороших отношениях? Или он был распоследним негодяем, как они сказали? Лёгги с Сидюмули. Твои коллеги. Твои дружки. Они сказали, что он мамашу твою лупил. Это правда? Стоял и на это смотрел?
Конрауд не ответил ему.
– Они говорили, что он проходимец.
– Не волнуйся так о нем, – сказал Конрауд.
– Они сказали, что, наверное, его за дело зарезали у Скотобойни. Как, по-твоему, за дело ведь? Из-за твоей мамаши?
– Что ты от меня хочешь, Хьяльталин?
– Я надеялся, что ты не как он. Я надеялся, что ты не такая же сволочь.
– Успокойся, – сказал Конрауд, собираясь уходить. – Я больше так не хочу.
– Что ты на это скажешь? Кто-нибудь может от такого человека уйти невредимым? От таких обстоятельств? В тебе ведь что-то от него есть? В тебе сидит какой-то бесенок?
