Арман Аскаржанович Умиралиев
Гунны
Глава
IV
Спустя неделю я сидел в большом трофейном шатре, когда-то принадлежавшем Чен Тану. Мне было жутко от своей же собственной мнительности, мучая себя одной и той же мыслью, что стал невольным виновником десятков тысяч напрасных смертей.
Сразу же после сражения все кочевники разбежались: кто преследовать убегающих со всех ног китайцев, кто уничтожать последние очаги сопротивления, а кто рассыпался по полю собирать трофеи. В захваченном обозе китайской армии мы нашли много полезных строительных инструментов, оружия, чертежей катапульт, что представляло для меня особый интерес. Но обрадовало кочевников десять сундуков, наполненных серебром и золотом, а также двенадцать телег, груженных шелком, что в степи являлось невероятной ценностью. Шелк использовался в качестве обменной валюты в Согдиане и Парфии.
Мой приказ не преследовать бегущих и оставлять в живых сдающихся проигнорировали все вожди, даже Ужас. Все дружно покивав мне, единогласно решили, что хан в силу своей молодости проявляет излишнюю жалость к врагу. Тогда еще к моим ногам бросили тело и представили его как мертвого наместника провинции Ганьсю – Ши Даня. Я приказал похоронить его с почестями у подножия гор, где он и погиб вместе с другими командирами, при этом обозначив памятником место его захоронения.
Потери среди моей армии были в моем понимании тоже ужасающими. Армия кочевников лишилась почти трети своего состава. Три тысячи канглы, почти тысяча гуннов, половина всех женщин-воинов были похоронены в одном большом кургане недалеко от могилы погибших китайцев.
Я вышел из шатра, снова полюбоваться красотами гор Алатау. Вероятно, здесь, в долине, заполненной сотнями больших и малых курганов, в будущем будет находиться город Алматы. Хотя теперь уж не знаю, как оно будет в будущем, историю я уже поменял и собираюсь менять дальше. А начал я с того, что, когда преследуя остатки вражеской конницы, мы вышли к границам усуней, отказал вождям в требовании напасть на их аулы, первая из которых находилась сразу за рекой Или. Я узнал, что еще несколько лет назад усуни, пасли свои стада по левую сторону реки и далеко на запад до реки Шу и даже Таласа. Но под давлением объединенных армий гуннов и канглы, западной границей усуней стала река Или. И вот теперь гунны и канглы снова потребовали нападения на усуней. Формальным поводом являлось то, что они укрыли у себя несколько сотен уцелевших китайцев. Особенно требовали войну Лошан и Кокжал, заявляя, что погонят их до границ Ганьсю.
Я отказал им по трем причинам.
Во-первых, потому что усуни родственное племя, а междоусобица, как известно из истории, только приведет, если не к гибели, то уж точно к ослаблению и подчинению соседним земледельческим государствам. Вероятней всего это будет Китай, император которого первым делом прикажет казнить меня, если к тому времени я вообще останусь еще жив.
Во-вторых, я знал из истории, что скоро на землях усуней начнется внутренняя кровавая борьба за власть, которая приведет это племя к полному подчинению империи Хань. А я планировал использовать это в своих интересах. Правда, пока не знал как, но был уверен, что к этому еще приду.
В-третьих, усуни все-таки были сильным и опасным кочевым племенем, которое могло выставить до восьмидесяти тысяч всадников, и тогда большой и затяжной войны было не избежать. Еще усуни кочевали не далеко от северо-западных границ Китая на территории называемого в моем времени Восточным Туркестаном. И нападение на них могло насторожить ханьское правительство, которое и так будет по меньшей возмущено потерей всей приграничной с усунями армии.
Я жестко пресек требования вождей, заявив, что отныне, пока ханом гуннов являюсь я, мы никогда не будем атаковать первыми родственные нам кочевые племена. Кокжал услышав это, тут же унялся. Я заметил, как глубокомысленно на меня посмотрел сказитель гуннов Ноян, тот самый, который играл на домбре на моем первом военном совете. Глядя на Лошана, я сказал, что любой, кто ослушается моего приказа, будет жестко наказан. А наказание кагана в их понимании было одно – только смерть.
Я стоял и продолжал любоваться красотами родных мне гор Алатау. В этом краю я родился и, глядя на эти горы, вырос. Где-то у подножия этих гор через две тысячи лет я похороню своих родителей. На душе было тоскливо. Уезжать уж очень не хотелось. Но надо было. На мне, как я понимал и чувствовал, хоть и помимо моей воли лежала большая ответственность за будущее всего кочевого народа, которое я не разделял по племенам и родам. Для меня как представителя казахской нации, созданной великими султанами Жанибеком и Кереем из десятков племен и родов, все канглы, гунны, усуни, дуглаты и многие другие были моими предками. Кто знает, как теперь пойдет ход истории. Ведь военная экспедиция Чен Тана по осаде города хана Шоже являлась исключительно его частной инициативой. Следующее вторжение китайской армии на запад в земли кочевников должно было произойти только через почти восемьсот лет, в течение которых императоры Поднебесной ограничивались в наступательности только дипломатической и торговой активностью, умело используя противоречия среди кочевой знати и сталкивая их в кровавые междоусобные войны. И теперь, может быть этой победой, я запустил другую череду событий, которые могут спровоцировать уже скорую военную активность китайского правительства по отношению к Степи к западу от своих границ. Значит, надо было возвращаться и укреплять то, что начал делать хан Шоже. Хоть и неосознанно, он начал создавать ту линию из десятков городов на пути, который позже назовут Великий Шелковый путь. И кто знает, как все повернулось бы, не уничтожь тогда Чен Тан города Таласо. Хотя теперь, думаю, об этом узнаю.
Ко мне подошел Ужас.
– Надо решать, как быть дальше с усунями, – сказал он.
– Ты тоже хочешь напасть на них, они же твои соплеменники? – спросил я.
Ужас пожал плечами, показывая этим, что ему все равно, но при этом сообщил.
– Я встречался с Караяном, он старейшина рода, кочующего вдоль реки и мой дядя по материнской линии. Он рассказал, что в четверти дня перехода от той стороны реки собралось двадцать тысяч воинов усуней, которых возглавили вожди рода дуглат.
– Чего они ждут? Их же в два раза больше и в воинском умении они не уступают гуннам и канглы. Наше войско утомлено переходом и сражениями. Многие из них ранены. Тем более, что между нами сейчас идет война. Что же им мешает? – с тревогой спросил я. Сражаться мне больше не хотелось, тем более с усунями
– Да война была. Но с твоим отцом. Сейчас они узнали, что новым каганом твой отец назначил тебя. Ты прямой потомок Модэ-кагана, которому поклялись в верности и покорности за себя и своих потомков все роды сяньби, усуней, динлинов и даже сарматов, не говоря уж о канглы и других мелких кочевых племен. Формально ты законный великий хан всех людей, держащих лук и сидящих верхом на лошадях.
– Законность этих прав их не особо удовлетворяла, когда они не захотели подчиниться воле моего отца и провели к городу Чен Тана с его шестью туменами солдат, которые чуть не убили всех нас.
– Ну, еще они боятся тебя. – Сказал он как-то неохотно, – со времен Модэ никому еще не удавалось победить многократно превосходящую армию ханьцев. И потому они верят тем слухам, что в тебя вселился дух твоего великого предка, чтобы восстановить былую славу гуннов. Они верят, что тебя оберегает само Небо.
– А ты как думаешь, Буюк? Ты веришь этому?
– Ты сильно изменился, – ответил он после некоторого раздумья, – говорить, мыслить стал по-другому. Но все остальное в тебе осталось прежним, как ты ешь, как улыбаешься. Я видел, как ты дрался с ханьцами у гор. Ты бился с ними именно так, как я тебя учил. Уверен Модэ был более великим воином. – Вдруг закончил он и неожиданно засмеялся. Затем, резко перестав смеяться, сказал:
– Караян и вожди дуглатов просят кагана гуннов и кангюев погостить у них в ауле и принять участие в празднестве, устроенном в честь прибытия высочайшего гостя.
* * *
Усуни встретили делегацию гуннов, которую возглавил я сам. В эту делегацию входили Иргек, Ирек, Кокжал, Гай и Ужас. Встретили нас радушно, как и положено встречать в степи гостей, накормив и напоив до отвала не только прибывших на переговоры вождей, но и всю мою армию. Но, несмотря на гостеприимство, они продемонстрировали нам двадцатитысячную конницу, полностью готовую к возможной битве.
В мою честь, как и обещалось, проведено празднество, было выпито много тонн кумыса и даже привезенного с Китая и Согдианы вина. Были проведены скачки, устроены чемпионаты по борьбе верхом, стрельбе из лука и многих других традиционных игр кочевников, в которых дружно приняли участие гунны, канглы и усуни, забыв, что только вчера готовы были с удовольствием убивать друг друга.
Официальные переговоры состоялись в большой белоснежной юрте после праздничного обеда.
Меня посадили на самом почетном месте в глубине юрты напротив дверей. По правую руку расположились усуни. Все были среднего роста и крепкого телосложения мужчины. Возрастом от тридцати до сорока лет, за исключением Караяна, который был уже, по меньшей мере, в пенсионном возрасте моего времени. С ним мы познакомились раньше и пользовались его гостеприимством. Одеты все они были празднично, в яркие шелковые рубахи и кожаные штаны. Все были без оружия, за исключением длинных ножей висящих на поясах. Не смотря на это было видно, что все они матерые убьицы и опытные воины.
Первым на правах хозяина взял слово Караян, представив всех поочередно, начиная от самого близко сидящего ко мне, младшего брата кунбека16 усуней – Жиера, сына предыдущего кунбека Куанбека и китайской принцессы Лю Цзею – Шимыра, другого его сына – Сейшена.
Нас не представляли, потому что гостили мы в ауле усуней уже несколько дней. А Ужаса все присутствующие знали уже давно. Он был младшим сыном Куанбека от жены гуннки и, как я узнал от одной из девиц из аула Караяна, «подсунутой» им мне прошедшей ночью, тоже имел право на верховную власть среди усуней. И если бы не его отъезд еще в детстве с «моей» матерью в ставку кагана гуннов, то вероятнее всего ханом Усуней был бы он. Конечно, если бы его еще не убили до этого.
– Мы от имени хана усуней Фули приветствуем тебя принц и законный наследник славы властелина всей Степи от Великого Восточного и до Большого Западного моря, почитаемого всеми нами Модэ кагана, – начал было Жиер, после того как Караян представил их, но его перебил Ужас:
– Жиер, даже если ты настолько плохо видишь, что не заметил на груди кагана тотем волка, то хочу донести до тебя, что его отец каган гуннов Шоже передал власть своему сыну Богра хану. И теперь он законный властелин Степи и всех людей, сидящих верхом и натягивающих луки.
– Уважаемый мой брат Буюк, курица не смотря на то, что я вижу у нее крылья никогда не летает над нами в небесах, – ответил Жиер, не обращая внимание на то, как вспыхнули при этом лица Ужаса, близнецов и Кокжала продолжил:
– Все мы знаем, что Шоже покинул гуннов, оставив власть своему брату Кокану, который, следовательно, и является законным властелином кочевников и он муж дочери императора Лю Ши.
– И мы, конечно же, также знаем, что после того как душа Кокана займет свое место в небесной коннице Тенгри, следующим законным властелином гуннов по праву можешь стать ты, – перебил Жиера, предупреждая вспышку гнева со стороны моей делегации, сказал Шимыр, обращаясь ко мне.
Все удивленно посмотрели на него. А потом перевели взгляды на меня. Близнецы Буюк и Кокжал увидев, что я никак не реагирую, сразу же «смастерили» равнодушные морды.
Я же сидел и не мог въехать в тему и не сразу догнал, что про курицу это оскорбление. Затем до меня дошло, что они не признают меня в качестве кагана и угрожают нам Китаем. Хотя Шимыр чуть ли не прямым текстом дал понять, что они не против, если я грохну Кокана.
«Интересно это решение исходит лично от него или от китайского императорского двора? Насколько мне известно, его мать вернулась в Чанъань вместе со своими выжившими детьми лет десять назад. Хотя разница какая, внешняя политика Китая по отношению к Степи всегда строилась по принципу – Разделяй и властвуй. Постоянно натравливала друг на друга вождей и принцев. Временами, поддерживая то одного, то другого, то третьего и в итоге почти всегда устанавливали свою власть. Так и произойдет в известной мне истории скоро с усунями. Жиер убьет Фули, потом завалят Жиера, затем убийцу Жиера, не помню, как его зовут, а дальше после еще многих смертоубийств, китайцы в итоге установят свою администрацию на землях этого племени».
– У меня к тебе вопрос, – сказал я, обращаясь к Шимыру, – ты, когда вернулся в степи?
Шимыр взглянул на меня недоуменно, а затем, рассмеявшись, сказал:
– Ты мудр не погодам, племянник. Но не сомневайся, император Лю Ши благосклонен к тебе, и я от его имени предлагаю его покровительство и всяческую помощь.
– Настолько благосклонен, что готов простить почти шесть туменов убитых нами солдат империи Хань? – ответил я вопросом.
– Напрасная гибель стольких тысяч подданных Поднебесной, конечно же, опечалит Сына Неба, но я готов донести до него, что вся вина лежит на генерале Чен Тане, своеволие и необдуманность действий которого, несмотря на запреты императора, и привели к таким трагическим последствиям. Наш повелитель в своей мудрости и милости простит тебя, и, если бы Чен Тан еще был бы жив, то он немедленно был бы казнен.
– А мне не нужно его прощение, – стараясь придать своему выражению лица и голосу мрачности, – тем более такого Сына Неба, которого ни во что не ставят его генералы и самовольно, вопреки его воле, ведут войны, – перебил Шимыра и уже не наиграно, по настоящему мрачно и угрожающе продолжил:
– Я Богра хан, сын кагана Шоже, прямой потомок Модэ кагана сына кагана Таумана. По этому праву и правом, данным мне нашим Отцом Тенгри и святыми духами предков, я каган гуннов и властелин Великой степи от Великого Восточного и до Большого Западного моря. И как ваш единственный повелитель я требую выдать нам укрывшихся у вас ханьских солдат, отослать их послов и выставить усиленные отряды вдоль границ с империей, дабы не допустить больше, чтобы нога вражеского воина топтала наши священные кочевья. Кроме того, требую принять в ставку усуней моего представителя,
который будет доводить до вас мою дальнейшую волю и контролировать размер положенной мне по праву властителя подати. Взамен вы получите мое высокое покровительство, защиту, справедливость при разрешении споров и, в отличие от Лю Ши, я усуням принесу процветание и мир внутри племени.
* * *
Я отдал приказ возвращаться. Переговоры с усунями прошли без конкретных результатов. Они отказались выдавать нам уцелевших китайцев. Хотя я и не добивался этого. Признания моей власти, конечно же, я не дождался, хотя они и не отказались прямым текстом, дав понять, что пока жив Кокан, даже обсуждать этот вопрос не будут. Тогда я еще подумал, что понес околесицу: какие там требования со стороны тринадцатилетнего подростка к этим видавшим жизнь воинам, привыкшим повелевать и убивать. Но к моему удовлетворению и некоторому удивлению, усуни смутились, а мои «пацаны» одобрили.
Я отказал вождям канглы, вопреки их настойчивым требованиям о разорении аулов усуней и тем самым заставить перекочевать их еще дальше на восток. Свое желание они объясняли тем, что усуни полностью подконтрольны китайскому двору и тем самым представляют угрозу и мне, и канглы. Но, по моему мнению их интересовали не столько их безопасность, а контроль за центром торговли городом Яркендом, где собираются караваны из многих стран и где добывается лазурит, хорошо раскупаемый на рынках Согдианы и Бактрии купцами из Парфии и даже Индии и Египта.
Ну, а старейшины расположившихся вдоль реки Или аулов оценили мое решение не нападать на них так, как я хотел, то есть правильно. Что ж начало бы положено…
* * *
Мы возвращались. До реки Шу оставалось еще несколько часов пути. А там половина дня конного перехода и мы снова в городе.
Тут я заметил, что к нам быстро, загоняя все новыми ударами камчи лошадь, приближается одинокий всадник, что-то громко и горько крича. Меня остановил Ужас, легонько тронув за плечо. Вслед за нами остановилось все воинство в полном молчании до этого бодро переговаривавшееся между собой в тысячи голосов.
В пятидесяти метрах от нас всадник, соскочив со скачущего галопом коня, побежал по направлению ко мне, не переставая что-то кричать и одновременно с этим подвывать. Добежав бросился ниц передо мной, прося прощение за принесенную им горестную весть…
Умер каган Шоже.
Глава
V
Каган Шоже был похоронен на труднодоступном и издавна священном для кочевников плато, называемом Землей Исцеления, которая находилась в трех днях конного перехода от города на восток. Название это дошло и до времени, в котором я родился. Еще это сакральное место, находящееся на высоте более чем в трех тысячах метрах над уровнем моря в Меркенских горах называется Сандыктас. Сейчас здесь еще нет множества каменных изваяний балбалов, поставленных над могилами своих усопших, появившимися через пятьсот лет потомками гуннов тюрками. Нет здесь построенных позже развалин храмов буддистов и последователей Заратустры.
Кагана, облаченного в полное воинское снаряжение, хоронили в золотом саркофаге, который поместили в заранее приготовленный сруб из еловых бревен, поставленный в яму на глубине пяти метров. Рядом в золотых саркофагах и также одетых в полные боевые одеяния положили двух его жен, погибших при обороне стен. Вместе с каганом, предварительно умертвив, похоронили пятьдесят его слуг и табун лошадей. В могилу были также погружены десятки кувшинов, наполненных просом, зерном, кумысом, вином и большое количество золотых и серебряных украшений.
Над могилой не стали воздвигать курган, а прогнали по натоптанной земле сотню лошадей. Непосредственно погребением занимались два десятка рабов, которыми руководили Иргек и Ирек. Рабов они сразу же после похорон убили и погрузили их тела на лошадей. Таким образом, кочевники обеспечивали тайну места его последнего пристанища. Я, разумеется, в этой резне участие не принимал. Близнецы без особого напряга их всех зарубили сами, хотя рабы пытались сопротивляться.
Когда мы спустились с гор, нас встретил десяток гуннов из числа близких родственников кагана Шоже. Но мы не направились сразу же в крепость, а двинулись на север в степь, где спустя три дня, оставили трупы несчастных рабов, скрывая даже приблизительное место погребения покойного кагана. К моей удаче все это время никто из сопровождавших меня воинов не навязывал мне своего общения, уважая скорбь, которую должен чувствовать сын, похоронивший только что отца и мать. Но это время я старался использовать с пользой для себя, постоянно тренируясь в стрельбе из лука, в фектовании и наблюдая за гуннами.
К моему удивлению, гунны использовали для охоты не свои боевые луки, а изготовленные по-быстрому из веток деревьев, подрубленных по пути. Использовать боевой лук для охоты среди гуннов, да и любых кочевников, считалось зазорным. Хотя эти охотничьи луки тоже, на мой взгляд, были страшным оружием, с помощью которого любой воин, неслышно подойдя к бродившим в степи множеству сайгаков, мог с расстояния пятидесяти метров пронзить шею животного или в течение нескольких секунд понатыкать с десяток охотничьих стрел в огромного кабана, обитавшего в камышах, а потом уже добить его ножом.
Я поразился выносливости воинов. Кочевник мог в течение нескольких дней обходиться без горячей пищи, питаясь только сушеным мясом, кусками также сушеного творога, приготовленного в катышках из кобыльего или овечьего молока. Еще, преследуя остатки армии китайцев, я увидел, то есть не увидел вообще у войска кочевников отдельного обоза. Все запасные доспехи и оружие, луки, мечи, копья, колчаны с готовыми стрелами и мешками наполненных наконечниками стрел, каждый воин погружал на одну или две вьючные лошади, которых наряду с двумя-тремя заводными, он сам и вел за собой и, естественно, ухаживал за ними. Но как я узнал позже, чем дальше расстояние похода, тем больше увеличивалось количество запасных лошадей.
Я видел как многие кочевники, доверившись сторожевым отрядам, не останавливая преследования, спали, сидя на лошадях, только опустив голову на грудь. Такая армия в сутки при острой необходимости могла преодолеть расстояние до пятисот километров и, если бы не необходимость отдыха для лошадей, все таки не Тойота Ленд Крузер, и их кормления чаще всего подножным кормом, то расстояние марш-броска можно было смело увеличивать вдвое. Тогда как лучшая пехотная армия Древнего мира, римские легионы проходили в день тридцать пять километров, при марш-бросках – до пятидесяти.
На пятнадцатый день, возвращаясь в город, мы повстречали по пути аулы канглы, которые уже были наслышаны о разгроме пограничной армии Китая. Слух, который я сам же и распустил, что мне покровительствует Тенгри, оброс еще большими подробностями среди кочевников. Рядовые степняки смотрели на меня с благоговением, а некоторые – с надеждой. Считали, что мне помогают все духи моих предков, включая кагана Модэ. А как еще тринадцатилетний юнец, хоть и прямой потомок каганов, мог победить и обратить в бегство десятикратно превосходящую армию?
Старейшины встречных аулов посещали приготовленную для меня юрту и, выражая соболезнования, убеждали в своей верности верховному хану всех кочевников. Они готовы были хоть сейчас седлать коней для похода на усуней, Ганьсю и даже дальше в Чанъань. Я сообщил, что не собираюсь воевать с братским племенем, хоть и временно признавшим власть Лю Ши. А так как чтобы добраться до Ганьсу, нужно пройти через степи усуней, то и воевать с Поднебесной тоже не входило в мои ближайшие планы. Честно сказать я и не знал, какие у меня дальнейшие планы. Больше всего я сейчас хотел оказаться обратно в своем теле в двадцать первом веке, а если уж не суждено, то хотел как-нибудь мирно пожить здесь, не привлекая ничьего внимания. Но последнее, к сожалению, в степи, в эту эпоху, да и в ближайшие почти две тысячи лет было не осуществимо. Обязательно кто-нибудь нападет, ограбит, угонит в рабство или просто убьет. Врагов вокруг хватало не только внешних, но и внутренних. Поэтому придется драться. А чтобы успешно драться и воевать, нужна большая, отлично вооруженная, обученная и спаянная железной дисциплиной армия. Если с обучением и вооружением все было в порядке, каждый кочевник виртуозно владел луком и рукопашным оружием и вооружен был, как говорится «до зубов», то с дисциплиной обстояло куда хуже. Нет, с личной дисциплиной во время боя как раз таки все было отлично. Отказавшегося выполнять приказ или своевольничавшего в военное время ждала немедленная смерть на месте. Я же думал о том, что подавляющее большинство воинов приводилось родовыми вождями и старейшинами, которые и являлись истинными властителями войска. Случайно обидишь вождя, то потеряешь часть войска. С обиженным вождем могут уйти его близкие друзья и родственники со всеми своими воинами, тем самым ослабив армию. Пойдешь наперекор желанию большинства вождей – потеряешь все войско. Вот как сейчас: эти старейшины, уверявшие меня в своей преданности, узнав, что я не пойду походом на усуней и Китай, посидев из вежливости немного, уходили с разочарованными минами. Хотя многие все же с пониманием отнеслись к отказу от продолжения войны, считая, что основной причиной является исходящая угроза от узурпатора Кокана, с которым я должен, по их логике, как можно быстрее разобраться.
Понаблюдав и поговорив с вождями кочевников, я обнаружил, что среди них людей с государственным мышлением совсем немного. Большинство ставит родовые интересы выше государственных. Ну а как иначе? Вождь, игнорирующий интересы своего рода сразу же теряет доверие выдвинувших его на этот пост кочевников и, соответственно лишается власти. Поэтому управлять ими будет непросто. Каждый из них стоит во главе племени и рода, из членов которых и состоит все основное войско.
Поэтому и объединение кочевых племен в одно единое государство происходило всего несколько раз за три тысячелетия. На пальцах одной руки можно пересчитать. Но объединившие их были величайшими людьми. По моему мнению, более великими, чем известные завоеватели земледельческих государств покоривших другие страны и одержавших десятки побед. Так что в первую очередь пока я не найду способа вернуться, надо укрепиться. А укрепляться я начну с города, приобретая надежных союзников.
Я вспомнил мой разговор с согдийцами в осажденной китайцами крепости…
* * *
Как только Парман и Фарух рассказали мне все в подробностях о сговоре с генералом Чен Таном, в «холл» вошел Лошан и сообщил:
– Вождь! Почти половина согдийских рабов я казнил, оставшуюся часть продолжают резать…
Тут Фарух с громким криком «лжец» вскочил и бросился на меня. Я, даже не поняв как, перебросил его через себя, схватив за шею и уперев своей левой рукой лицо согдийца в пол, начал душить правой. Все произошло в доли секунды, что гунны не успели среагировать. В следующее мгновение уже подскочил Парман, но его тут же скрутил Угэ.
– Господин, убей меня, прикажи убить всех согдийцев, но пощади Фаруха. Он последний потомок древнего царского рода идущего от Спитамена Великого17! – зарыдал согдиец.
Я взглянул на Ужаса: он, как ни в чем не бывало, продолжал полулежа нахлестывать камчой. Лошан стоял у дверей, слегка ухмыляясь. Я вскочил на ноги и, приказав Угэ охранять Пармана и Фаруха, выскочил на площадь и побежал к баракам рабов.
Увиденное меня просто ошарашило. Гунны, поочередно намеренно растягивая время для того чтобы кошмар до конца охватил живых согдийцев, одним вскрывали горло, другим живьем снимали скальпы. На земле лежали сотни истекающих кровью тел.
– Прекратить, – тихо прошептал я, ни к кому особо не обращаясь. Но меня услышал один из моих телохранителей, последовавших за мной. Он подбежал к командовавшему казнью рабов. Тот обернулся ко мне и после легкого поклона громко крикнул подчиненным ему воинам, чтобы оставшихся в живых снова распределили по баракам.
Когда мы вернулись в город после победы над армией Чен Тана, я вызвал к себе Пармана и Фаруха.
– Вы свободны, – сказал я, – для всех оставшихся в живых согдийцев приготовлены верховые лошади, на которых вы можете вернуться в Согд хоть сейчас. Также все получат оружие и горсть серебряных монет из казны. И простите за смерть ваших соотечественников.
Согдийцы с удивлением переглянулись. Парман, склонившись передо мной, сказал:
– Царь гуннов исполнил свое обещание и не его вина, что оно было дано после того, как начали казнить согдийцев. Пятьсот оставшихся в живых согдийцев выражают благодарность тебе и восхваляют богов о пославшем им милостивого владыку.
– Поешьте со мной перед вашим отъездом, – попросил я, показывая на места рядом со мной. Позвав стражника, передал ему, чтобы принесли чего-нибудь съестного и никого не впускали в комнату.
Пока расстилали дастархан с блюдами, мы молча, не стесняясь прямых взглядов, изучали друг друга. У них был прямой и гордый взгляд и осанка, несмотря на годы невзгод проведенных ими в качестве рабов, они сохранили свою аристократичность.
Оторвал ножку от лежащего передо мной на золотой тарелке нафаршированного фазана и жестом пригласил согдийцев присоединиться. Перед ними нарезанными большими кусками лежали куски конины и баранины, с десяток тандырных лепешек. Я продолжал смотреть на то, как они отрывают зубами куски мяса. Затем налил из поставленного специально возле меня кувшина три чашки шубата и подал две из них согдийцам. Те, пораженные, осторожно взяв, залпом осушили чаши. Я снова налил.
Согдийцы, закончив есть, снова посмотрели на меня. Парман, отложив чашу, сказал:
– Мы благодарим тебя, великий царь, – и, помедлив с секунду, добавил, – за проявленное уважение к моему возрасту и гостеприимству по отношению к нам.
– Благодарю тебя Парман и Фарух за то, что вы приняли мое приглашение и, пользуясь вашим расположением, хотел бы задать вам несколько вопросов, – ответил я.
– Конечно, мой царь, мы расскажем все, что ты хочешь знать, лишь бы глаза наши видели и уши наши слышали это.
Я улыбнулся про себя этой восточной витиеватой речи, спросил:
– Расскажите мне про страну Согд и ее жителей.
– Согдиана – это страна садов, поля ее плодородны, жители искусные земледельцы и ремесленники, предприимчивые купцы, талантливые музыканты и поэты. Столица этой прекрасной страны Самарканд – город по зелени своей словно небо, а дворцы его словно звезды на небесах, а река его – зеркало для просторов, а стена его – солнце для горизонтов18, – начал он.
Согдийцы рассказывали долго. Из всего этого я понял, что сейчас страна находится не в лучшем политическом раскладе. С запада предприимчивый и дерзкий царь Хорезма Артав хочет присоединить Согдиану к своему государству. Осуществить свое желание ему мешает Герай – правитель тохаров, обосновавшихся на территории бывшего Греко-Бактрийского Царства. Он создал Кушанское государство. С востока совершают постоянные набеги усуни. Ну, а с севера угрожают гунны вместе с канглы, то есть теперь я во главе их.
«Устоять пока в окружении стольких врагов удается с помощью племен саков, перекочевавших с севера на территорию Согдианы. Ну и, конечно же, с помощью богатств страны, которыми они откупаются от нас и усуней. Но все равно Согдиана скоро будет завоевана Артавом, а после этого будет захвачена вместе Хорезмом тохарами», – вспомнил я из той истории.
Парман и Фарух являются последними потомками царя Спитамена от его дочери Апамы, который за триста лет до этого осмелился противостоять Александру Великому. Апама вышла замуж за греческого военачальника и телохранителя Александра – Селевка I Никатора, основателя династии и империи Селеквидов. И вот три года назад, последнего царя Согдианы, потомка Селевка I, отца Фаруха и брата Пармана, в результате дворцового переворота убил сакский вождь Ишкаш. А Пармана и братьев Фаруха и Фархада с их тысячью выжившими сторонниками передали в качестве части дани «моему» отцу Шоже. Кстати, Фархада так и не нашли, ни среди убитых, ни среди живых ханьцев.
«Согдиана скоро будет завоевана Хорезмом и тохарами». Размышляя об этом я сказал Парману и Фаруху:
– Вы ведь уже знаете о моей способности видеть будущее?
Согдийцы одновременно ответили утвердительно и, не дав продолжить что-то сказать Парману, я сообщил: